Поняв, что муж начнет сейчас выговаривать, Аксинья плаксиво запричитала: — Уж нельзя, выходит, и передышечку маленькую сделать. И так изо дня в день крутишься, спины не разогнешь. — «Крутишься!» — передразнил муж. — При девчонках-то стыдилась бока отлеживать. Пионерок на работу понукать не надо. А как уехали, контролю, значит, не стало… «Где-то в бутылочке остаточки водочки были… — соображала Аксинья, — подать, что ли, ему?» — Ладно тебе ругаться, Петя, — миролюбиво сказала она. — Может, кто выпить хочет? У меня остаточки где-то есть… — Ишь, выпить! Хитрая! — сразу разгадал маневр Петр Степанович. — Совести у вас нет. Поучились бы у малых-то ребят, как к делу к порученному относиться. И пошел, и пошел! Все высказал. Аксинья не знала, куда деваться, да и Лизавета присмирела. — Зерна вон сколько за один день стравили, — расхрабрился и Коля, чувствуя поддержку сторожа. — Девчонки-то берегут его, все больше мешанку делают. Да и пользительнее она для уток. А маленьким зерно-то и вовсе на вред. Надо же! Разговорился как. Ну ладно, муж ругается: сам побранит, сам и простит потом. Так и этот туда же! Аксинья не на шутку рассердилась. А Лизавета, о чем-то вспомнив, вдруг расхохоталась и многозначительно поглядела на парня: — Давай, давай! Стелись перед ними в рогожку. Они ско-о-оро отблагодарят тебя за помощь-то твою да заботу. Ха-ха-ха! Глава двадцать шестая Быстро полетели последние дни жизни на озере, а сколько еще было незаконченных дел! Вернувшись из Свердловска, девочки спустили в огороженный выгул малышей: пусть привыкнут к воде. — Не мы будем перегонять вас в стадо старших уточек, другие доращивать вас станут, — говорила Катя, подгоняя утят к берегу. От этих слов у всех потяжелело на душе… В свободное время девочки приводили в порядок площадку перед вагончиком, очищали ее от мусора, собирали в бумажные пакеты пух и перо, а вечерами уходили на полянку за сарай и разучивали песни. Удивляло и огорчало их поведение Коли. Всю дорогу из города мечтали они о том, как будут рассказывать о парке Маяковского, о забавном клоуне, который так смешил их в цирке, обо всем, что увидели. Но Коля встретил их без обычной улыбки. Приехал он с кормами утром, и Катя побежала навстречу, еще издали показывая флакончики с лекарствами — достали! Коля взял флакончики, осторожно положил в корзину, привязанную к передку телеги, и стал носить корм на склад. Катя растерянно стояла у повозки, не зная, что сказать. Ей пришло в голову, что, наверно, баба Сима опять захворала. — Маме-то не хуже ли, Коля? — спросила с участием девочка. Николай выпрямился на миг, посмотрел на Катю с обидой: — Что вам до моей-то мамы? Пытались заговорить с парнем и другие девочки. Он коротко отвечал, если спрашивали по делу, а если хотели узнать, что случилось с ним самим, отмалчивался. Все свободное время проводил или в избе у Аксиньи, или лежал на своей телеге. — Что это? — волновались девочки. — Может, мы обидели его чем? — и старались вспомнить все свои разговоры с Николаем. Нет, ничего такого не было. По-хорошему простились перед поездкой в город. Светлана Ивановна тоже ничего не могла понять. — Я у Аксиньи спрошу, может, ей что известно! — Нюра побежала к причалу, где сторожиха выколачивала вальком половики. — А кто его знает? — неохотно ответила та на вопрос. — В чужую душу не влезешь. — Ну уж это никуда не годится, — наконец рассердилась Нюра. — Враги мы ему, что ли? — А я пойду сейчас к Коле, сяду рядом и буду разговаривать, — заявила Стружка и действительно побежала в кормокухню, где Николай лежал на куче клевера. — Ты в чем на праздник приедешь? — подсев к парню, живо спросила девочка. Николай опешил от такого натиска, хотел отвернуться, но Стружка настойчиво повторила: — В чем, Коля, в чем? Она знала от Кати, что Коля справил новый костюм и еще ни разу не надевал его. — Не буду я на празднике, — буркнул Николай. Девочки с любопытством поглядывали на дверь, за которой скрылась Стружка. Им не терпелось узнать, что творится в кормокухне. Наконец Стружка вышла и махнула рукой, приглашая подруг в черемушник: — Лизавета тогда подслушала из сарая, как мы про Колю частушки пели, и насплетничала… Девочки переглянулись, не зная, как к этому отнестись. — Ну и что? — повела плечами Нюра. — Не только про него. Ведь критика же! — Так Лизавета-то ему как сказала, — разъяснила Стружка, — пропоют, говорит, одну частушку про тебя горького пьяницу, а вторую — про мамашу твою любимую. Вот Коля и переживает из-за матери. — Ну подожди, Лизавета! — хмуро проговорила Нюра. — Неймется тебе? Пожалеешь! — Пойдемте в сарай, пропоем ему частушки, — предложила Катя. — Пусть узнает. Николай уже встал и готовился включить мотор силосорезки. — Погоди, Коля, — остановила Нюра. Парень отвернулся, стал смотреть в угол. — Ты, что же, Лизавету слушаешь, а с нами и поговорить не хочешь? Будто враги мы тебе лютые стали. Помнишь, когда вы с электриком выпить решили, сколько раз к тебе Стружка приставала, увести тебя от него хотела? А ты уперся — и ни в какую! Николай взглянул на Стружку: правда, она тогда посылала его то за одним делом, то за другим. Было это. — Ну вот, — с обидой продолжала Нюра. — Выпил ты тогда, ночью только домой поехал. Мы испугались, что электрик с пути тебя собьет, и решили покритиковать. Николай, переступая с ноги на ногу, взглянул на Нюру: — Ладно бы меня, раз я виноватый… А про маму-то зачем? — Пропоем ему, пропоем! — не выдержала Катя. — Пусть послушает! Девочки встали полукругом, как на репетиции, Нюра сказала: — Давай, Ольга, ты первую пой, а ты, Катя, — вторую. Ольга откашлялась в ладошку и басовито пропела: Что случилось с Николаем? В голове его туман. Отчего, не понимаем, Коля вдруг напился пьян? А потом, заглядывая парню в глаза, с выражением начала петь Катюша: Коля, Коля, Николай, Ты, смотри, не выпивай,