— Нюра! — строго окликнула ее учительница. Та нехотя остановилась. — Я думаю, ничего особенного не будет… — начала Светлана Ивановна, но в это время дверь вагончика распахнулась и заспанные девочки одна за другой сбежали с крыльца. — Я думаю, не будет ничего страшного, — продолжала учительница, — если вы сегодня займетесь подготовкой к концерту. Девочки переглянулись. — А утки? — Сейчас придут две женщины, мы с Аксиньей тоже займемся кормежкой. А вы — репетицией. Ведь ничего еще у нас не готово. Ни песни не разучены, ни частушки. А времени-то много ли остается? — Во-о-н идут какие-то вперевалочку! — указала Аксинья на двух женщин, свернувших с тракта. Одна, из них часто оглядывалась и что-то оживленно говорила спутнице. В руке женщина несла большой, но, видимо, нетяжелый предмет, потому что легко размахивала им. — Одна-то Мокрушина, кажется, — сказала Ольга. Нюра тоже узнала Лизавету и нахмурилась: «Нашел Сергей Семенович, кого на утятник послать». — Сейчас мы сами уток хорошенько накормим, — повернулась к девочкам. — Они ведь у нас вчера не ужинали. Но учительница настаивала: — Умывайтесь, причесывайтесь и до завтрака же начинайте спевку. Заметив, что их ждут, женщины ускорили шаг. Мокрушина, подойдя, поставила возле ног большую пустую корзину. — Ох, и ухохоталась я сейчас до смерти! — сразу же громко заговорила она. — Здравствуйте! И, не дожидаясь ответного приветствия, продолжала: — Идем это мы с Шурой и притомились немного. Давай, говорю, присядем возле того пня. Подходим, я и привалилась к нему… Тут Лизавета заметила хмурое лицо Нюры и, вспомнив вчерашнюю историю с дрожжами, перестала смеяться. Но желание рассказать о чем-то было велико. — Гляжу, в дупле-то хламидка старая затолкнута, а под ней башмаки. И я это, не долго думая… Лизавета откинула голову, подперла бока руками и вся изогнулась от хохота. — Привязала к пню палку… рукава-то пальтушки напялила на нее и… и… пуговки… все застегнула! Ох, ха-ха! А башмаки-то поставила под пнем носками врозь. Будто шагает пугало-то! Ой, не могу! Теперь, кто пойдет… или поедет… — Напрасно вы это сделали, — осуждающе проговорила Светлана Ивановна. — Наверное, кто-нибудь на время положил эти вещи в дупло, чтобы потом взять… — Какие там вещи! — махнула рукой Лизавета, утирая слезы. — Говорю, хламидка какая-то мокрая. Так я ведь что еще сделала-то! — снова захохотала она. — Отпластала от подкладки кусок да и повязала пень-то, будто бабу! Тут Нюра не выдержала. Она давно уже с ненавистью смотрела на Лизавету и думала о матери. Мать только что пришила к пальтушке новые пуговицы, заштопала все петли. Пальтушка совсем добрая, для работы в самый раз. Не брать же на утятник новое пальто. И башмаки тоже целые, только носки немного загнулись вверх, потому что ботинки были великоваты да намокали часто на загонах. А эта Мокрушиха… У Нюры дрогнул подбородок. Смотря в упор на хохочущую женщину, она сделала к ней несколько шагов, намереваясь выкрикнуть что-нибудь резкое, обидное. Но нужные слова не шли. Не сказав ничего, Нюра круто обошла Лизавету и побежала прямиком-к тракту. Светлана Ивановна хотела задержать девочку, но за рукав ее потянула Ольга. — Нюра за пальтушкой своей побежала. Она вчера перед грозой спрятала ее в пень… Учительница резко повернулась к Мокрушиной. — Принимайтесь за работу, раз пришли, — сказала она, не скрывая раздражения. — И так столько времени потеряно с вашими глупыми разговорами! Мокрушина оторопело глянула на нее, подумала с удивлением: «Ишь ты! В тихом-то омуте и впрямь черти водятся. Командирка какая стала!» И усмехнулась. Однако торопливо подняла с земли корзину, подошла к забору и повесила ее на кол. Аксинья крикнула от кормокухни: — Иди сюда, Лизавета! — Кто у нас дежурный сегодня? — спросила Светлана Ивановна. — Я… — тихонько откликнулась Люся. — Ты о завтраке позаботься, а вы, девочки, садитесь где-нибудь и песни разучивайте. Ольга вынесла из вагончика тетрадку, и все пошли на поляну за кормокухней, молча поглядывая в сторону тракта. — А вдруг не придет? — предположила Алька. — Это Нюра-то не придет? Глупости какие! — пробасила Ольга. Нюра появилась неожиданно из-за кустов густого черемушника. Она шла другой дорогой, потому ее долго и не было видно. Стружка встрепенулась, хотела бежать навстречу, но Ольга дернула ее за подол, посадила обратно. — Не надо! Сама идет. Нюра подошла и присела к девочкам, положив рядом туго скрученный влажный сверток. Подруги молча смотрели на нее, не зная, о чем говорить. — У нас корреспондент из газеты позавчера был, — вспомнила Стружка, — записывал все, уток фотографировал… Нюра кивнула: — Знаю. Он к нам заходил, сказывал… — и добавила: — Кусок-то она ровно оторвала, его пришить можно. Я даже маме ничего не скажу. Катя нерешительно потянулась к свертку, сказала просительно, робко: — Давай, Нюра, я пришью. Я быстро… Нюра опять кивнула. — Ладно. Только мокрая пальтушка-то. Ее сушить надо. Схватила сверток и побежала к заборчику, но, увидев на загоне Мокрушину, повернула обратно и разложила пальтишко на солнечной поляне за кормовым сараем. Глава двадцать третья В полдень приехал Виктор Николаевич. Он выглянул из-за угла кормокухни так неожиданно, что девочки враз ойкнули. — Испугались? Эх вы! Грома и молнии не испугались, а меня испугались? Видимо, Светлана Ивановна уже все ему рассказала. Он опустился на поляну и, хитро поглядывая на девочек, стал потирать руки. — А я шиферу раздобыл! Взял у Стружки веточку черемухи и губами обобрал спелые ягоды. — На всю школу? — спросила Нюра. — На всю! — Вот здорово! Известие было приятным. А то что же получалось? Сельсовет под шифером, правление колхоза под шифером, клуб новый рядом тоже, многие дома крыты черепицей, а школа на самом видном месте стоит себе под деревянной крышей. Доски стали серыми, щербатыми — некрасиво. — Ох, и было мороки, — рассказывал директор. — Тот в отпуске, другой в командировке, третий без них выдавать не решается. Три дня подряд в районе пороги обивал, пока не добился. Стружка вдруг прыснула в ладошку и спряталась за широкую спину Ольги. Та толкнула подругу локтем. — Будет тебе. Чего это ты?