Но разве угадаешь, как лучше сделать? Про обед-то Коля ничего не говорил. Он утром вызвал ее, постучав в окошко. — Сегодня утят на озеро повезут. Поезжай с ними и оставайся. — Как это? — не поняла Катя. — А так. Приедешь и начинай выгружать. Девчонки с тобой разговаривать не станут, а ты все равно выгружай. — А баба Сима как останется? — Ей лучше стало, да и мне два выходных дают. Минут двадцать учил Катю, как держаться на утятнике. А про еду не упомянул… И Светланы Ивановны нет. Она бы подсказала… На нарах сейчас лежала прежняя Катя, кроткая, застенчивая. Если бы девочки знали об этом, наверно, сели бы рядом и сказали: — Ну, ладно уж… Кто старое помянет, тому глаз вон. Но откуда им было знать? Катя слышала, как одна за другой поднялись они на верхние нары и теперь возились там, укладываясь. Вот фыркнула и засмеялась Стружка, Люся воскликнула: — Ой, не щекоти! «А со мной — как с чужой совсем!.. Будто и нет меня!». Вверху становилось все шумнее. Стружка громко сказала: — А частушку-то мы какую сложили… И зашептала невнятно. «Нарочно, чтобы я не разобрала…» — Сегодня всю нашу программу пропоем, — опять громко заявила Стружка. — Вот, слушайте, какие песни. И снова давай шептать. Катя уловила укоризненный голос Люси: — Ну зачем? Не надо… «За меня заступается», — догадалась девочка, и вдруг ей стало так жалко себя, так обидно, что больше не захотела она ничего ни слышать, ни видеть. Выхватила подушку и плотно прижала ее к голове. Долго пролежала так. А когда, наконец, стянула подушку, увидела, что за окнами стемнело. «Да ведь я же не спала, я думала, — удивилась Катя. — Неужели вечер?». Наверху слышалось ровное дыхание девочек. Вот кто-то пошевелился, скрипнули нары. «Спят еще. Почему же темно?» Катюша на цыпочках прошла по вагончику и открыла дверь на улицу. Страшное небо увидела она над головой! Две огромные тучи подтягивались одна к другой, а с боков к ним подплывали поменьше. Будто договорились сомкнуться и всей силой обрушиться на поля, на леса, на утятник. Катя, как завороженная, смотрела на грозное небо. Неожиданно злая мысль застучала, забила в виски: «Вот пойду, лягу спать… Закроюсь с головой. Будто ничего не знаю, ничего не видела… Вот и пусть тогда… Как хотят… Раз такие, раз смеются над моей бедой…». От заборчика послышалось тревожное попискивание. С высокого крылечка Катя увидела маленьких утят. Они тянули к ней тонкие шейки, будто спрашивали, почему темно стало, что это нависло над ними такое страшное. — Чего вы спите-то? Чего спите? — не своим голосом закричала Катя, вбегая в вагончик. — Сейчас гроза грянет! Когда соскакивала с крылечка на землю, успела заметить: по клеверному полю бежала к утятнику Светлана Ивановна. Глава двадцать первая Попутных грузовиков не было. Сначала Нюра часто оглядывалась, но когда увидела, что тучи на небе сгущаются, не стала терять драгоценных минут. Бежать становилось все труднее. Дорога пошла на подъем… За той березовой рощицей — самое высокое место. Оттуда Нюра увидит озеро и утятник. Но все равно останется еще с километр. Ноги отказывались бежать. Тянула к земле ноша: пальто и ботинки. Нюра с удовольствием освободилась бы от них, но ведь на дороге не бросишь. А если спрятать вон в тот гнилой пень, а завтра взять? Девочка, не раздумывая, сбежала с тракта в реденький лесок и стала торопливо заталкивать вещи в прогнившее дупло. Их, конечно, намочит, но это неважно. Зато их совсем не видно. Скорее, скорее! Нюра взглянула на небо. Там сходились две зловещие тучи. Сейчас они столкнутся, огненная стрела раскромсает небо надвое, и грянет гром. Скорее, скорее! Вот она, эта рощица, вот этот бугорок. Вот они, озеро и утятник. Но Нюра не успела рассмотреть, что там делается. Над головой, словно кто щелкнул огромным кнутом, заложило уши от оглушительного грохота. Нюра в испуге пригнулась к земле и вдруг почувствовала, как забило, заколотило в спину… В один миг девочка промокла до нитки. Ох, каким трудным оказался этот последний километр! Чтобы сократить путь, Нюра свернула с тракта и побежала по только что скошенному полю, по валкам. Не чувствовала, как острое жнивье царапает ноги, забыла про больной палец, не гнулась к земле от грома и только бежала, бежала, вытянув вперед руки, будто боялась наткнуться на что-то впереди… Нюра не сразу сообразила, что маленькие грязные комочки, разбросанные по загону, — утята. И только когда увидела, что девочки хватают их и складывают в подолы, поняла все. По загону метались более крепкие утята. Их ловили, таскали под навес, где испуганно крякали остальные. — За шею, за шею имайте! — кричала Аксинья. — Так ловчее! И все стали ловить утят за шею. Рядом с собой Нюра увидела Люсю. Мокрое платье плотно облепило худенькую фигурку. Девочка то и дело отводила рукой со лба волосы, но дождь снова намывал их на глаза. Она гонялась за утенком, но тот выскальзывал из ее неумелых рук. — За шею, за шею, — крикнула ей Нюра. Люся послушалась, неловко схватила утенка за шею, но тот запищал так отчаянно, что девочка мгновенно разжала руку, выпрямилась и закричала: — Им ведь больно! А вам не жалко! Как не стыдно! Как не стыдно! И, громко заплакав, бросилась бежать с загона к дому. За ней никто не пошел, только Светлана Ивановна встревоженно взглянула вслед. Люся ворвалась в избу и рухнула на маленькую шаткую койку за перегородкой. «Никого им не жалко! Ни утят, ни Катю…». Несколько человек вошли в избу. — На печку, в печку и на плиту их раскладывайте, — послышался голос Аксиньи. — И как это мне бог помог догадаться печь-то истопить! Дверь снова стукнула. Там что-то делалось, но Люся не могла этого видеть. — Вдоль стенки тоже кладите, — советовал Петр Степанович. — На печь-то не влезут все… И опять приходили и уходили. Люся поняла, что вносят полумертвых, обессиленных утят. Она не знала, сколько прошло времени, лежала в каком-то забытьи, почти ничего не слыша.