— Поезжай, Катюша, — крепко повязывая на девочке теплый платок, озабоченно говорила учительница и то и дело прикладывала руку к ее лбу. — Температуры, по-моему, нет. Нюра, Аля, ну-ка, пощупайте — есть у Катюши температура? Алька, неловко вывернув локоть, приложила руку к Катиному лбу и замерла, Все стояли и ждали, что она скажет. — Колотится, — сообщила Алька. — Что колотится? — А не знаю. Нюра отстранила ее, оттянула платок и наложила ладонь на Катин лоб. — Горячий, — покачала она головой. «Это потому, что руки у вас очень холодные, — чуть не плача, думала Катюша. — А колотится сердце, во лбу отдается только…». И отвела ледяную ладошку Люси, которая тоже хотела прикоснуться к ее лбу. — Нету у меня температуры. Голова только сильно болит. — Полежишь денек дома, и все пройдет, — успокаивала ее Светлана Ивановна. — Ну, поезжайте, Коля! Градусник, пожалуйста, привези. На всякий случай. Катюша видела, как девочки и учительница долго махали ей рукой, пока телега не выехала на шоссе. Вот так же и она, Катя, вместе с ними всегда провожала Виктора Николаевича. А сейчас уезжает сама. Прошел день, второй, третий — Кати не было. — Зайди к Катюше, узнай, что с ней, — попросила Колю Светлана Ивановна. Когда возчик вернулся с водой и двумя мешками зерна, учительница справилась о девочке. — Здоровая она, — тихо ответил Николай. — Хлевушок куриный чистила. — А когда приедет? — спросила Нюра. — Не приедет вовсе, сказала… Дожди прекратились, но было сыро и холодно. Редко выглядывающее солнце не успевало обогреть птиц, подсушить землю. На ночь девочки заносили слабых утят и уток в сторожевую избу, укладывали по всему полу за загородкой. — Грязи-то от них! — ворчала Аксинья. — Лучше бы уток в вагончик, а сами сюда. — Там холодно, — коротко отвечали девочки и, несмотря на косые взгляды сторожихи, отогревали уток за перегородкой. Кормов по-прежнему не хватало. У птиц началась странная болезнь: ноги тянула судорога. Зоотехник Смолин привез ветврача, и тот назвал болезнь авитаминозом. Стало еще труднее. Поднимались девочки ранним утром и целыми днями ходили по загонам, высматривая больных уток. О Кате не говорили: поняли, что не захворала она, а просто бросила их в самую тяжелую минуту. Только Стружка сказала однажды: — Может, еще придет? Нюра резко повернулась к ней. — А зачем она нам такая? Слово пионерское нарушила! В холода появился на Кортогузе электрик: лазил по столбам, привинчивал ролики, тянул линию к кормокухне. Он часто забегал погреться к Аксинье, которая все эти дни лежала на печи, жалуясь на суставы. Однажды Стружка, зайдя под вечер за перегородку, услышала, как электрик сказал Коле: — Съезди в Малайку за водкой… Выпьем, погреемся… Николай помолчал, потом ответил нехотя: — Ну ладно… «Ведь непьющий он, Коля-то. Собьет его этот с пути», — с тревогой подумала Стружка. Выскочила из избы, прибежала в вагончик, где учительница и девочки грелись под одеялами, и сообщила: — Электрик Колю за водкой посылает. Выпить приглашает. — Коля не пьет, — сказала Нюра. — Вот то-то и оно, что его сбивают. Сам-то электрик, говорят, все время пьяный ходит. Светлана Ивановна посоветовала: — А ты иди, скажи Коле, что надо клеверу накосить… Стружка застала парня уже на пороге. — Клеверу надо накосить, Николай, — сказала она. — А я накосил уже… Стружка на минуту смешалась. — А полку-то в кормокухне ты не приладил! — вспомнила она вдруг и обрадовалась. — Приладил, утром еще, — ответил Николай. Электрик встал из-за стола, взял парня за плечи, и они вместе ушли к повозке… Вечером из сторожевой избы неслись протяжные песни. Выделялся голос Аксиньи, тонкий и звенящий, басом вторил электрик. В песню неуверенно включался тенорок Петра Степановича. Голоса Коли не было слышно. Стружка, заглянув в окно, увидела, что он спит, привалившись к спинке Аксиньиной койки. У склада переступала с ноги на ногу нераспряженная Рыжуха… Стружка долго не спала, чутко прислушиваясь к тому, что делалось на улице. Вот кто-то неверными шагами вышел из избы. Приветливо взвизгнул Бобка, заржала лошадь. Проскрипели колеса телеги, и все стихло. «Уехал! — с облегчением вздохнула Стружка и устало сомкнула глаза. — Дома тепло-о сейчас, дед Анисим на печь залез, гре-е-тся…» — успела она еще подумать и уснула… Глава шестнадцатая Катя слышала, как стукнула в избе дверь, — мать ушла на работу. Вчера вечером она сказала: — Ну и долго ты еще будешь, как запечный таракан, дома сидеть? От одного стада отбилась, так хоть к другому прибейся. Ребята-то ваши каждый день на поле бегут, кукурузу полют. Мальчики к школе пристрой рубят. А ты… Мать огорченно махнула рукой. — Отец-то пишет: «Как там наша утятница трудится?» А я не знаю, что отвечать… Отец Кати, комбайнер, лечился на курорте. Долго отказывался он поехать — в самое-то горячее время! — но Сергей Семенович настоял: — С таким трудом тебе нужную путевку достали, а ты хорохоришься. Езжай, лечи свою печенку. И на твою долю работы останется! Мать не на шутку сердилась, да и у самой Кати тяжело было на душе. «Перетерпеть бы мне тогда несколько дней, а там дожди прошли, теплее стало, — думала она с тоской. — А сейчас и вовсе солнышко все прогрело…» Мать вдруг села на койку, охватила плечи дочери, заглянула в глаза. — Катенька, иди на утятник, родная! Повинись перед девочками. Они еще срок-то продлили, на озере остались. Вижу ведь — и сама ты вся извелась. Как потом с ними в школе встретишься, чем отчитаешься? Катя уткнулась в колени матери, расплакалась. — Ну, вот, так-то лучше, — сказала та. — Завтра встанешь и иди. В печке каша еще теплая будет, поешь с молоком хорошенько. И вот наступило солнечное, свежее утро. Катя раскрыла окно, выглянула на улицу. Из ворот напротив выскочил Коля и крикнул: — Товарищ Смолин! Видно, только что зоотехник прошел. Скрывшись за занавеской, Катя слушала разговор.