Петр Степанович заглушил мотор. Утки поплыли спокойнее, только изредка тревожно крутили головами, опасаясь погони… Они направились к своему, «пионерскому», берегу. На обратном пути встретились с Виктором Николаевичем. С ним в весельной лодке сидели загорелые мальчишки — Сенька Болдырев и Алешка Красноперов. — А мы к вам на помощь, уток пересчитывать, — сказал Виктор Николаевич, когда Погодин выключил мотор и лодки коснулись боками друг друга. Стружка прыснула, Нюра и Алька улыбнулись. Петр Степанович сдвинул старенькую кепку на лоб, крепко почесал затылок. — Вот оно, дело-то какое, — проговорил он смущенно. — Каждая утка свой берег знает, не загонишь ее на чужой-то. Выходит, не надо пересчитывать. Нюра и Стружка, перебивая друг друга, весело рассказывали о всех приключениях на том берегу. Алька внимательно слушала их и, если замечала, что девчонки пропустили интересное, немногословно напоминала. — А та-то? Или: — А эту-то? Тоже… Виктор Николаевич хохотал от души. Настроение у него было отличное. По лицам девочек, оживленным, довольным, он видел, что дела на утятнике выправились, — полегче стало. Особенно заметно это по Светлане Ивановне. Встретила его сегодня необычно веселая, рассказала обо всем, потребовала, чтобы вместе с мальчиками он ехал на тот берег уток пересчитывать. Звали ее с собой — отказалась: дела есть. «Совсем девчушка, — подумал Виктор Николаевич, когда она стояла на берегу, провожая лодку. — Загорелая, босиком. Коса растрепалась на плече…» — Светлана Ивановна симпатичные стали, — заявил Сенька. — Ты хочешь сказать — симпатичная? Очень, даже! — согласился директор. Тогда и Алешка Красноперов повернул круглую голову и внимательно взглянул на учительницу. — Правда ведь? — спросил его Сенька. — Не зна-аю я… — протянул Алешка. Девочки, хохоча, все рассказывали и рассказывали о своей поездке. — В общем, здорово провели они вас с этим пересчетом, — ухмылялся Сенька. — Тебе, Алька, и математика не сгодилась. Алешка Красноперов тоже растягивал в улыбке полные губы, покрытые толстым коричневато-зеленым налетом: он с Сенькой уже успел побывать в черемушнике. — Ведь бурые еще ягоды-то, — посмеялась над мальчиками Стружка. — Язык вяжут. — Ну и что? Все равно вкусно, — заявил Сенька и ловко перешагнул в моторную лодку. — Вам, девочки, разрешено покататься с нами. Оказывается, ребята уже намесили уткам корму на ужин, и Ольга распорядилась: «Раз вы нам помогли, пусть девчонки с вами по озеру покатаются». — Ой, как хорошо! — обрадовалась Стружка и потеснилась на скамеечке: к ней подсаживался Сенька Болдырев. Неуклюже раскачивая лодку, крепко цепляясь за ее борта и за кого попало, перебрался в моторку и Алешка Красноперов. Плюхнулся, не удержав равновесия, на колени к Петру Степановичу. Тот высвободился из-под него и полез в весельную лодку, предложив директору: — И ты, Виктор Николаевич, давай в моторку. Эту я веслами на берег тихонько сплавлю. Ох и погоняли по озеру! Ох и весело трещал мотор! И ни разу не захлебнулся, не заглох в руках Виктора Николаевича. Как жаль, что редко приезжают ребята на озеро. Нюра так и сказала им. Сенька даже растерялся от ее привета: не очень-то дождешься от Нюрки ласкового слова. — Ага! — наконец шмыгнул он носом. — Есть когда нам по гостям разъезжать! — Школу ведь пристраиваем, — в тон ему солидно добавил Алешка и стал жевать попавшуюся в руки соломинку. Нюре вдруг вспомнился утренний разговор с агрономом, Алешкиным отцом. — А вы не знаете, Коля-возчик со склада вернулся? — озабоченно спросила она. — Вернулся, привез пять центнеров зерна, — ответил Виктор Николаевич и выскочил на влажную землю загона. — Как пять? — удивленно пробормотала Нюра, но директор не слышал ее. «Значит, дядя Миша в бумажке не три, а пять указал», — сообразила Нюра и посмотрела на толстенького Алешку Красноперова ласково и ликующе. Глава пятнадцатая Четвертый день с низкого серого неба падает мелкий, совсем осенний дождь. Размыло белую звездочку возле мачты, камешки перемешало с грязью, печально повис в сумрачной высоте намокший блеклый флаг. Так и не успели утки попастись на клеверном поле. Сколько беды принесли им эти неожиданные июльские холода! Каждое утро девочки находили на загонах мертвых птиц. Катюша Залесова, зябко кутаясь в теплый платок, стояла в вагончике у маленького окна. Снаружи по стеклу непрерывно катились струйки воды. Сквозь мутную пелену дождя Катя видела весь загон. Поминутно скользя, чуть не падая, ходили по нему учительница и девочки, подгоняли озябших птиц к навесу. А что под навесом-то? И там спасения от дождя не стало. Возил, возил Коля опилки, да разве на три-то навеса навозишься? Под окном, возле вагончика, сидят взъерошенные мокрые утята. И никуда не пытаются они спрятаться, будто все равно им стало — жить или умереть. Катя горько всхлипнула и пугливо оглянулась. Никого нет. Одна она здесь. Сварила суп в печке у Аксиньи и пришла в вагончик. Как в нем сейчас неуютно, холодно! Ночами приходится крепче прижиматься друг к другу, чтобы согреться. Руки у всех постоянно красные, в ледяной воде перемешивают девочки зелень с комбикормами: разве на столько тысяч уток нагреешь воды в Аксиньиной печке? А сейчас и кормов нет, выгребают остатки. Сегодня вытащили в складе половицу и собрали зерно, завалившееся в щели… Катюша прижалась лбом к холодному стеклу. На душе у нее неспокойно, тревожно. Вот уже второй день ничего не может она поделать с собой. Ночью плачет, таясь от подруг, а днем старается не глядеть им в глаза, будто виновата перед ними. Кто это? Катя увидела в окно Нюру и Альку. Одна идет с лопатой к навесу, другая несет в руках что-то серое, мокрое. Опять! Катя вся сжалась под платком, зажмурила глаза. «Уйду! — вдруг решила она, и от этой мысли ей стало страшно. — Никто не может осудить, — торопливо рассуждала девочка. — Вчера Сергей Семенович и Виктор Николаевич сами требовали, чтобы мы домой ехали, а сюда взрослых пошлют. И зоотехник тоже настаивал, говорил, что и так мы хорошо поработали». И чего это Нюрка храбрится, в герои лезет? — с непривычным ожесточением думала Катя, вспоминая упрямо сомкнутые губы Нюры и ее непреклонный ответ: «Не уйдем!» — Вы лучше силосорезку нам поставьте, — строго глядя в глаза председателю, сказала Нюра. — Если бы витаминов у наших уток вдоволь было, не мучились бы они так… А Люська-то, Люська! За ней мать приехала, домой хотела взять, а она втиснулась между Нюрой и Алькой и — ни в какую! — Мы ведь честное пионерское себе дали, чтобы перетерпеть, не бросать уток, — заявила Люська, теребя свою челку. Все отказались ехать. И Стружка тоже. За ней дед Анисим приезжал, уехал ни с чем. Только она, Катя, промолчала, но этого не заметили. «Никто не осудит, — убеждала себя девочка. — Взрослым и то тяжело, а уж нам-то и подавно… Уйду!» Стружка и Люся внесли трех уток, осторожно положили в угол на половичок. — Ножки у них почему-то скрючило, — тихонько сообщила Люся, потирая худенькие озябшие руки. Катя промолчала, даже не вышла взглянуть на больных птиц. Сердце колотилось так сильно, что, казалось, любой мог услышать его. «Все равно уйду, все равно уйду!» — повторяла она про себя. — Чего это ты? — заглянула к ней Стружка, удивившись, что Катя не выходит. Катя оторопела на минуту и сказала, как могла, спокойно: — Голова болит, даже глядеть больно! Вечером Светлана Ивановна усадила ее на телегу, бережно укутала плащом Николая.