— А что вы собираетесь делать дальше? — обратился Томба с вопросом к поручику. — На этой неделе сяду на пароход и отправлюсь в Европу, — поделился планами Алтунин. — Говорят, что туда же выехал и генерал Розанов. Может статься, что мне удастся встретиться с ним и внести ясность в моё расследование. Хотя надежда небольшая. Но вас я хотел предупредить об ином… Мне предстоит покинуть гостеприимную Японию и из-за других обстоятельств. Как поведал известный вам генерал Подтягин, военные власти подозревают меня в противоправной деятельности. Возможно, даже в шпионаже. Так что и вы будьте осторожны. Знакомство со мною может навлечь на вас неприятности. — Спасибо. Я догадывался, — спокойным голосом ответил журналист. — За мною уже несколько дней подряд ведётся наблюдение полицией токко. Но я этого не боюсь. Думаю, что оно инициировано генералом Танакой. — Вот с вами действительно всё обстоит намного сложнее, — переменил тему разговора Томба, — лучше было бы вам покинуть Токио… Наша полиция не рискнёт связываться с корреспондентом центральной газеты. А вот в отношении иностранца она способна сотворить что угодно. Так что желаю счастливого, или хотя бы спокойного, пути. Но как я узнаю, что с вами всё нормально? — участливо поинтересовался журналист. — В нашем посольстве трудится госпожа Клёнова. Я постараюсь сообщить ей, где буду находиться. Пожалуйста, свяжитесь с ней от моего имени. Я её предупрежу, — ответил Алтунин и обратился к Томбе с личной просьбой: — Не сочтите за труд, если у этой девушки возникнут какие-либо проблемы с проживанием в Токио, окажите ей помощь… — Можете не беспокоиться. Как я понял, она владеет японским языком. Мы с ней обязательно встретимся… Оба приятеля на прощание обнялись. Томба, по японской традиции, произнёс: «Гамбарэ», что означает — «Держись!» Токио. Русское посольство В этот же вечер поручик пригласил Марию прогуляться на прощание по ночному Токио. — Давайте пройдём до храма Хоммондзи, — предложила девушка, — там прекрасные виды осеннего момидзи. Разноцветные деревья и опадающая листва храмового парка создают ощущение спокойствия и гармонии. Японцы любят гулять там во время созерцания момидзи. Это торжество природы они называют «охотой за красными листьями», а иногда японским бабьим летом, — засмеявшись, согласилась на прогулку Клёнова. По пути к храму Мария рассказала, что в середине октября уже присутствовала в нём на традиционном для храма празднике «Оэсики», который регулярно устраивают в это время его обитатели— последователи буддийской школы Нитирэн. Фестиваль сопровождается грандиозным, до поздней ночи, шествием поющих монахов, музыкантов, танцоров с фонарями «мандо» от станции «Икэгами» до храма. — Да, лучшего варианта для прогулки нет, — утвердительно ответил поручик. — Таким своеобразным образом мне придётся попрощаться с моим новым приятелем Микамэ, о котором я вам рассказывал. И который сейчас монашествует в Хоммондзи. Кроме того, и осенний момидзи, возможно, задаст нам свой ритм общения, и мы, даже молча, будем понимать друг друга, — также настроившись на лирический лад, заключил Алтунин. Но предварительно, ещё перед выходом из посольства, он всё же решил предупредить девушку о вероятном телефонном звонке от Томбы-сан. Договорился также о передаче ей копий с части собранных материалов своего расследования. Последнее сопроводил высказыванием о том, что не уверен, удастся ли ему спокойно покинуть Японию, и предоставят ли местные власти возможность выехать из страны с этими материалами. Мария расстроилась, но взволновано заверила, что сохранит полученные копии, поинтересовавшись, в свою очередь, что он собирается делать с остальными документами. Получив ответ, что расследование ещё не закончено, и поручик намерен его продолжить в Европе, она, как показалось Алтунину, несколько успокоилась… Вдвоём они вышли из здания посольства и медленно направились на юг, в направлении храма. Японская столица погрузилась, наверное, в самый свой прекрасный осенний сезон. Погода стояла замечательная, тёплая, без ветра и дождя. В тусклом свете уличных фонарей яркими пятнами выделялись японские клёны, листва которых играла в бледных лучах красно-бордовым отливом. Разноцветные краски листвы момидзи — алые, красные, бордовые, жёлтые и все ещё зелёные нисколько не хуже нежных пастельных тонов весенних цветов сакуры. Японцы очарованы момидзи. Его красоту воспели в стихах и прозе. Ажурные листья клёнов уже успели усыпать токийские тротуары. Они медленно крутились в лужицах, образуя загадочные картинки и сбиваясь в причудливые фигуры. — Посмотрите, Вячеслав Борисович! — обратилась к поручику Мария — Вот эта стайка листочков момидзи совершенно золотистого цвета. Наверное, от света фонарных лучей… Не правда ли, они как будто напоминают нам русское золото, распылённое в японских лужицах, — поэтично завершила свою аллегорию Клёнова. И, не дожидаясь от спутника ответа, продолжила: — У одного японского древнего поэта начала IXвека — Оно-но Комати — есть такие стихи в стиле хайку, послушайте, я прочту: Пожухли краски Летних цветов, вот и я Вглядываюсь в жизнь Свою и вижу только Осени долгие дожди… — Вы знаете, Вячеслав Борисович, — как бы размышляя, произнесла девушка, — хайку, в общем, не стихи, а образ жизни, часть философского восприятия мира по дзэн-буддизму. Для погружения в хайку требуется единение истинности и красоты, гибкости в соединении печали и сострадания… Самое главное, ради чего создаётся хайку, — это озарение или просветление, наступающее не только после долгих и мучительных раздумий, но и вслед внутреннему освобождению, почти мгновенно, неожиданно, вдруг… — Да, наверное, вы правы, — несколько рассеянно отметил Алтунин. — Однако сейчас мне очень грустно оттого, что приходится расставаться… — Мы с вами, милая Маша, не успели поговорить о многом… Но, может быть, это к лучшему, — произнёс с лёгкой печалью в голосе поручик. — У японцев, в их гравюрах уплывающего мира («укиё но э»), присутствует какая-то недоговорённость, незавершённость. Художник зачастую оставляет на картине некую деталь непрописанной, а гончар преднамеренно делает на глиняной чаше небольшой, едва заметный, скол. Как бы говоря, что ещё предстоит исправить эту оплошность… Пусть зритель остаётся в размышлении, что этим хотел сказать художник. Домысливает за него и погружается, тем самым, в пучину собственных раздумий. Вот так и мы с вами, не будем ставить точку на расследовании о золоте и на наших с вами отношениях, — заключил поручик. — Если же со мною что-либо произойдёт непредвиденное, поступайте с полученными материалами так, как сочтёте возможным. Тем более что «озарения» в расследовании о золоте мне достичь не удалось… И далее отметил: — Наверное, вас, Маша, также ждут впереди испытания. Насколько я информирован, японские войска покидают Приморье. А затем, как следует прогнозировать, предстоят переговоры о признании империей власти большевиков. Тогда в посольстве произойдёт смена караула, придут новые хозяева. Может, и станут они владельцами казённых средств. Учтите эту вероятность, — завершил свою грустную мысль Алтунин. Они ещё долго вместе гуляли по осеннему Токио. Их прогулку сопровождала опадающая листва момидзи, которая, кружась, опускалась на землю, тихо шелестела под ногами и действительно напоминала золотую россыпь… На следующее утро, попрощавшись с генералом Подтягиным, поручик выехал в Иокогаму, откуда пароходом отбыл в Шанхай. Далее его след теряется… Эпилог Советский консул Лигский, чекист Москвин (Трилиссер), цветение сакуры и листопад момидзи Токио. Посольство России. Апрель 1926 года Японская столица пребывала в состоянии прекрасного сада — наступил самый разгар цветения сакуры. Многочисленные парки наполнились желающими полюбоваться на каскады бело-розовых цветов. Как известно, сакура для японцев — символ весеннего расцвета и естественной мимолётной красоты. Кружась в воздухе подобно снежинкам, её лепестки привносят в «ханами» — праздник цветения японской вишни, сакуры, — лёгкий оттенок грусти. Цветение сакуры всегда напоминает островитянам о бренности и изменчивости окружающего мира, которым нужно успеть насладиться… * * * Эта весна принесла перемены не только в природе. В отношениях Хризантемовой империи с дальневосточным соседом также наступила пора перемен. В Японию только что прибыл первый генеральный консул Советской России — Константин Андреевич Лигский, старый революционер, известный как «добрый большевик, поэт и писатель». Клёнова неплохо знала это имя ещё по Петрограду. Уже тогда, в студенческие годы, увлекаясь восточной поэзией, она частенько забегала в столовую Дома литераторов на Бассейновой улице. В те времена здесь можно было встретить самых разных петроградских художников слова — Осипа Мандельштама, Владимира Пяста, Александра Грина, Блока, Гумилёва, Ахматову, Сологуба… Завсегдатаем Дома литераторов был и Лигский… Ко времени его приезда в Токио прежняя дипломатическая миссия уже покинула посольство. Его помещения напоминали брошенное гнездо. Временный поверенный «без правительства и государства» Абрикосов и весь персонал, включая военного атташе генерала Подтягина, собирались в ближайшее время оставить японскую столицу, временно проживая в гостиницах и на частных квартирах. Что касается последнего посла уже несуществующей державы, то он заранее, ещё вечером 15 февраля 1925 года, покинул здание миссии, переехав в предварительно арендованный им особняк в токийском квартале Акасака. Скандалов с их уходом не было. Все уже давно осознавали, что царская миссия доживала последние дни. После того как в Пекине завершилась многомесячная договорённость о признании императорской Японией Советской России, это был лишь вопрос времени. В служебных помещениях посольства оставались некоторые технические работники, которые и передали новым хозяевам скромное имущество учреждения и финансовые счета старых владельцев. Получив приглашение от советского дипломата продолжить работу в бухгалтерии консульства, Мария, как знаток японского языка, незамедлительно прибыла к консулу для личной беседы. Неожиданно, лишь только ситуация в его кабинете стала позволять, и лишних ушей не было, Лигский тихим и спокойным голосом произнес: — Госпожа Клёнова, вам поклон от нашего общего знакомого — Москвина Михаила Александровича… Москвин (псевдоним) — Трилиссер Меер Абрамович (1883–1940), член Сибирской Чрезвычайной Комиссии (СибЧК) и один из руководителей советской внешней разведки (1921–1929). В 1920–1921 гг. — в составе руководства Государственной политической охраны Дальневосточной Республики. С августа 1921 — начальник Закордонной части Особого отдела ВЧК при СНК РСФСР. Под его руководством в 1927 году резидентурами в Сеуле и Харбине получен, через агентуру, «Меморандум Танаки» — секретное послание премьер-министра Японии императору Хирохито, где сформулированы направления внешней политики Страны восходящего солнца: планы оккупации Китая, Монголии, Индии, Малой и Центральной Азии, а также агрессии против Советского Союза.