– Но обморок? – упорствовала мама. – Да еще такой длительный! И потом, Карл Августович, вот эта «определенная усталость». Вы что имели в виду? – Видите ли… – Шлюндт сделал паузу, и я весьма явственно представил, какое именно выражение лица у него появилось в данный момент. Опять он что-то задумал. – Это не мое дело, причем совершенно, но… Как я сказал вам ранее, мы с Валерием в определенном роде коллеги, если точнее, я консультирую его по некоторым рабочим моментам. Архивисты и антиквары – это две стороны одной монеты, мы служим прошлому. Так вот, я настолько застрял в этом прошлом, что полностью лишил себя будущего. Нет у меня ни жены, ни детей, ни, само собой, внуков. И я, признаюсь, очень привязался к вашему сыну. По-стариковски привязался, без каких-либо иных моментов. Надеюсь, вы понимаете, о чем я? – Ну конечно же, господи, – подтвердила мама. – И все же – что вы имели в виду? – Марина Леонидовна, это не мои тайны, это слишком личное, – уклончиво ответил этот хитрец. – Может, лучше вы сами поговорите с мальчиком, когда он проснется? – Этот мальчик и в детстве был не слишком со мной откровенен, – заметила мама. – А уж теперь-то… Рассказывайте! – Валерий чересчур близко сошелся с одной девицей, – помявшись, и как бы неохотно поведал ей антиквар. – Нет-нет, это вполне пристойная особа, и весьма привлекательная к тому же. Состоятельная, к слову, у нее свой… Э-э-э… Как же это? Салон красоты. Да. Престижный, модный, в центре города, на «Белорусской». Но при всем этом она не лучшим образом влияет на мальчика. Иногда мне кажется, что она зачем-то привязывает его к себе незримыми цепями, постоянно играя на его чувствах. Валерий внешне всегда невозмутим и уверен в себе, внешне он эдакий Зигфрид, просто-таки потомок Нибелунгов, но душа-то у него тонкая, можно сказать артистическая, сиречь – уязвимая. Вам ли этого не знать? – Хотя бы не наркотики, – немного растерянно пробормотала мама. – Ох, Карл Августович, знали бы вы, как же тяжело со взрослыми детьми! – Увы, не знаю! – в голосе антиквара зазвенела хрустальная слеза. – И рад бы, но не ведаю. Потому и принимаю все радости и беды Валерия близко к сердцу, уж извините меня за такую прямоту! — Это вы меня простите! – купилась на его уловку мама. – Я вся на нервах, вот и несу всякую чушь. Дверь еле слышно скрипнула, кто-то заглянул в палату, я немедленно закрыл глаза. – А как зовут эту девицу? – как бы между прочим поинтересовалась у антиквара мама, прикрывая дверь обратно. – Стелла, – охотно отозвался Шлюндт. – Стелла Воронецкая. – И имя-то какое. – Я словно увидел, как мама забавно поморщилась. – Стелла! Тоже мне… Волшебница Розовой Страны. – А? – мигом насторожился антиквар. – Почему волшебница? Никакая она не волшебница. Я же говорю – она салоном красоты владеет! – Это из Волкова, – пояснила ему мама. – Помните «Волшебника Изумрудного города»? Валера очень любил в детстве эту книжку. – А, сказка, – успокоился Карл Августович. – Ну да, ну да… У меня, кстати, визитка этой особы где-то была… Сейчас… Да вот она, держите. Ну, старый хрыч, вот это ты зря устроил. Не стоит, вооружившись только молотком, пробовать разобрать атомную бомбу. И сейчас речь идет не обо мне. – Спасибо, – поблагодарила его мама. – И за заботу, и за то, что за моим сыном присматриваете. Он совсем от дома отбился, и это, конечно, очень плохо. Я надеялась, что перебесится, повзрослеет, поймет, что семья – это главное, но… Пока никак. Наша вина в этом есть, я не спорю, но надо же уметь прощать. – Да мне в радость эти хлопоты, – на этот раз, как мне показалось, абсолютно искренне сказал старик. – Я рядом с ним молодею, а это, знаете ли… Вот что я думаю, Марина Леонидовна, а пойдемте-ка выпьем кофейку. Петр Францевич, обеспечишь? – Конечно, – отозвался владелец клиники. – Светочка! Проводи гостей в мой кабинет и подай им кофе! А я задержусь, пойду посмотрю, как там мой пациент. – Ох! – всхлипнула мама. – Это терминология, – успокаивающе проворковал Шлюндт. – Пойдемте, пойдемте. Они ушли, а Вагнер вошел в палату, где его уже поджидал я. Глава 10 – Петр Францевич, кому пришла в голову идея позвать сюда мою маму? – поинтересовался у него я, спрыгивая с кровати и быстренько блокируя своим телом вход таким образом, чтобы мой собеседник палату не покинул. – И не надо звать медсестер, чтобы те померяли мне давление. С ним все в порядке. – Карл Августович сказал, что это надо непременно сделать, – ответил мне Вагнер, а после пальцем оттянул мне веко, что-то пытаясь под ним увидеть. – Голова не кружится? – Кружится, – не стал скрывать я. – И болит! Как голос мамы услышал, так сразу это все и началось! Откуда вы только телефон ее взяли? Хотя о чем я, в моей же трубке, конечно. – Валера, мы приличное учреждение, – как мне показалось, обиделся на данные слова врач. – Никто в ваш девайс и не подумал бы залезать, вы что? Это вторжение в частную жизнь, подсудное дело. Просто у нас тут никогда ничего никуда не пропадает, все хранится в регистратуре или архиве, в том числе и телефон вашей матушки. Она тут лечилась, вас лечить привозила, само собой, все данные были внесены в карту. Ну а номера люди за тридцать меняют крайне редко. Господин Шлюндт предложил сообщить ей о том, что вы потеряли сознание, я счел это рациональным. Вы юноша из хорошей семьи, наш пациент, разве я мог поступить иначе? – Можно было мне под нос нашатырь сунуть, – отозвался я. – Пара вдохов – и мы снова вместе, все трое. Даже четверо, если считать того господина, который не в себе. – Пробовали, – заверил меня врач. – Нулевой эффект. А если вспомнить, как вас корежило… Хотя нет, даже вспоминать не желаю, я чуть не поседел, подумал, что мы тогда эпилепсию у вас просмотрели. Я уже успел вашу карту поднять, результаты диспансеризаций просмотреть и педиатру по этому поводу выговор сделать. Как результат – вы без чувств, приходить в себя не желаете, а время идет. Само собой… – Все, можно не продолжать, – остановил я Вагнера. – Извините, Петр Францевич, вы действовали абсолютно верно. Я и сам на вашем месте так поступил бы. Просто у меня с родителями не очень простые отношения… – Молодость, – покивал он. – Пора бунтарства и нонконформизма. Сам был таким, понимаю. – Вот потому мне бы отсюда удалиться, причем так, чтобы с мамой не столкнуться, – довел я мысль до конца. – Не хочу я ее расстраивать, а порадовать нечем. Она просто желает, чтобы все было как раньше, а принять то, что так уже не будет никогда, не хочет. – Мне это все не сильно нравится, – признался врач. – Во-первых, маму надо любить и уважать, это самый важный человек в мире. Во-вторых… – Одежда моя где? – остановил я его, поняв, что это надолго. – На стуле, – показал он в угол палаты. – У нас с этим строго, прием вещей кастеляншей только по описи и с подписью владельца. А вы, Валерий Анатольевич, были без сознания. Так вот, – во-вторых… Дальше я его слушать не стал, поскольку в самом деле увидел на стуле свои джинсы с футболкой. И телефон тут же обнаружился, вместе с ключами и деньгами. Причем на экране, когда я проверил работоспособность аппарата, высветилось приличное число пропущенных вызовов. Черт, точно! Мне же Ласло должен звонить по поводу завтрашней поездки! Некрасиво получилось, прямо скажем, он ведь мог подумать, что я «заднего» включил. Я бы так и подумал, что греха таить? Но хорошо, что я звук убрал, когда в клинику входил. Что если бы Карл Августович, под предлогом того, что «это может быть важный для мальчика звонок», с тем же мадьяром пообщался? Кто знает, что из этого получилось бы? Полагаю, ничего хорошего. Ладно, сейчас выйду из клиники – наберу. – …здоровье – это очень важный фактор, – закончил тем временем свою просветительскую речь Вагнер. – Ну и потом – мне очень не хочется ссориться с вашим отцом. Он в большой дружбе с Потоцким, как вы, возможно, знаете, а тот, в свою очередь, поставляет нашей клинике аппаратуру с изрядной скидкой. – Не поссоритесь, – успокоил я доктора. – Мы давно не общаемся, потому повода для переживаний нет. И вообще – просто обнаружьте с остальными мое отсутствие, разыграйте сценку «как же так», поругайте охрану, которая меня выпустила с территории, да и все. А я вас не выдам. Слово даю! – Так она вас на самом деле не выпустит, – заметил Вагнер. – У нас с этим строго. Тем более в ночное время. – Кстати – который час? – заинтересовался я. – Небось около полуночи? – Вроде того, – подтвердил Петр Францевич. – Десять минут двенадцатого. – Ого. – Я потянулся. – Тогда мне точно пора. Еще пятьдесят минут, и карета станет тыквой. – Валерий, – остановил меня голос Вагнера у самой двери, когда я уже взялся за ручку, причем его тембр разительно отличался от того, что был минуту назад. – Еще один вопрос, если можно. – Какой? – повернулся я к нему. – Если вы снова о маме… – Нет-нет… – Врач замялся, и это было непривычно. Вагнер всегда производил впечатление очень уверенного в себе человека, он всегда излучал позитив. А тут – гляди-ка. – Другое… Валерий, вы из них? – Из кого? – опешил я. – Петр Францевич, вопрос не вполне понятен. Вернее – ответ на него очень уж многовариативен. – Из них, – отвел глаза в сторону доктор. – Из тех, кто умеет больше, чем дозволено природой. О как. Это уже интересно. Нет, дружба этого человека со Шлюндтом подразумевает то, что он может знать больше, чем обычный обыватель, но речь-то точно идет не про антиквара. – Знаете, события последнего года здорово пошатнули мое привычное мировоззрение, – продолжал тем временем Вагнер. – До встречи с… С одним из ваших коллег, скажем так, я твердо был уверен в том, что все на свете можно объяснить с научной точки зрения. Вообще все. А теперь, после того что я видел тогда, да и сегодня… Но даже представить не мог, что вы, мальчик из такой хорошей семьи… Нет-нет, я не считаю ваши занятия предосудительными, но все же! Я молчал, слушал, смотрел на него и гадал, кем же был тот, кто так лихо управился с Петром Францевичем. И мое молчание заставило моего собеседника начать нервничать. – Собственно, все, что я хотел сделать, это поблагодарить вас за помощь моей клинике и отдать вот это. Мне кажется, так будет правильно. Он протянул ко мне руку, разжал кулак, и на ладони я увидел перстень. Тот самый. – Неожиданно, – признал я, забирая украшение. – С чего бы? – То есть? – удивился и доктор. – Не знаю, каким образом, но вы излечили болезнь Михаила Георгиевича. Ну да, ваши методы отличаются от того, что делал Александр, и они энергетически более затратны, но результат есть результат. Мои специалисты ничего не смогли сделать, приглашенные светила расписались в своем бессилии, а вы за пять минут взяли и вернули рассудок тому, кому куча медиков вынесла приговор. Правда, сами при этом чуть не пострадали. Ну конечно же! Я уничтожил обитателя перстня, а тот, в свою очередь, как видно, не совсем иссушил разум бедолаги-бизнесмена, вот он и пришел в себя. Но это ладно. Кто такой Александр, и что у него за методы были? – Нет, Михаил Георгиевич еще немного заговаривается, у него проблемы с ориентацией в пространстве и времени, но одно несомненно – он отдает себе отчет в происходящем. То есть он в своем уме. И это – чудо. – Которое сотворила ваша клиника, – сразу оговорился я. – Мое имя фигурировать не должно. Ваши специалисты не теряли надежды, они пробовали новые методики, разрабатывали прогрессивные способы лечения… И так далее. Вам – слава, мне – моральное удовлетворение за доброе дело. – И вот этот перстень, – добавил Вагнер. – Ведь он являлся причиной болезни? Верно? Это же не просто украшение, а нечто большее? Я молча глянул на него. – Просто пациент первым делом стянул его с пальца и забросил в угол, – пояснил доктор. – С невероятным отвращением на лице. Я сам это видел. Он словно ядовитую гадину в руках держал. Столько лет эту побрякушку берег как зеницу ока, чуть дочь родную из-за нее не придушил, и тут… А рядом вы лежите пластом, только ноги дергаются. – Выздоровел человек, и слава богу, – холодно повторил я. – А уж что, почему… В этом мире чего только не бывает? – Да, вы явно с Александром из одной компании, – невесело улыбнулся Вагнер. – Ладно, если вы желаете сбежать – самое время. Думаю, скоро ваша мама и Карл вернутся обратно. А перстень… Я так подумал – в моей клинике подобной вещи не место. Ни к чему она здесь. Вы же за ней пришли, так что забирайте и уносите отсюда куда подальше. Мне снова очень захотелось уточнить, кто же такой этот таинственный Александр, но довод врач привел железный, потому я прислушался к его советам. Напоследок только показал ему перстень и спросил: – А проблем не будет? У вас, у меня? Родные и близкие про него вспомнить могут. – Михаилу Георгиевичу он, как было сказано, более даром не нужен, а что до его родных… Там теперь такие проблемы начнутся, что им не до подобной мелочи будет. Боюсь, что когда мой пациент окончательно придет в себя и узнает, что его тут забросили, словно старую мебель, при этом лишив всех прав на состояние, то очень сильно рассердится. У него и до болезни характер был тяжелый, а теперь-то…