— С этим? — Отец Хайме вскинул кустистые брови. — Он же коммунист. Неужели он исповедался? — Пока нет. — Я оставил молитвенник в своей комнате. Схожу за ним. — Отец Хайме сморщил нос в показном отвращении. — Воздух здесь испортился. Он прошуршал одеянием мимо Берни и захлопнул за собой дверь. Тот, изогнув брови, посмотрел на отца Эдуардо: — Лгать начальству разве не грешно? — Я не лгал. Мы же с вами и правда говорили. — Отец Эдуардо вздохнул. — А вы, Пайпер, несгибаемы? — Я пришел за водой. — Она там. — Священник кивнул на кран в углу. Чистое металлическое ведро стояло под ним. Берни наполнил его и повернулся к отцу Эдуардо: — Я не удивлюсь, если вы скажете, что утром окропили дно святой водой и благословили ведро. — Вы так мало знаете о нашей вере, — покачал головой священник. — Но умеете точно пускать стрелы. Только для этого не требуется глубокого понимания предмета. — По крайней мере, я не порчу людям последние часы их жизни, отец. Adíos. Берни повернулся и вышел. Двор был уже почти расчищен, работники складывали лопаты у стены барака коменданта. На полпути Берни услышал окрик: — Эй ты, inglés! Аранда сошел с крыльца и направился к нему. Берни опустил ведро на землю и встал навытяжку. Комендант остановился перед ним, сердито хмурясь: — Что у тебя в ведре? — Вода, сеньор комендант. В моем бараке один человек болен. Отец Эдуардо разрешил мне взять немного воды из крана в церкви. — Глупый гомик. Чем быстрее адвокат сдохнет, тем лучше. Берни опустил глаза, почувствовав, что Аранде просто скучно и он провоцирует его на ответную реакцию. — Я не верю в мягкость. — Комендант пнул ведро носком сапога, и вода растеклась по земле; он улыбнулся. — Я говорю: ¡Viva la Muerte![63] Отнеси ведро обратно священнику-гомику. Я поговорю об этом с отцом Хайме. Пошел! Подняв ведро, Берни медленно побрел к церковному бараку. Он злился и в то же время радовался, что легко отделался. Аранда был в настроении хорошенько взгреть кого-нибудь. Берни передал священнику слова коменданта: — Он собирается доложить о вас отцу Хайме. — Аранда — сложный человек, — пожал плечами отец Эдуардо. Берни собрался уходить. — Погодите, — остановил его священник, не отрывая взгляда от окна. — Он возвращается к себе. — Отец Эдуардо повернулся к Берни. — Слушайте, я его знаю, теперь он будет сидеть и греться у печки в дальнем углу барака. Наберите воды и идите быстро, он вас не увидит. — Зачем вы это делаете? — спросил Берни, прищурившись. — Я видел, что ваш друг страдает от жажды, и захотел ему помочь. Вот и все. — Тогда оставьте его в покое. Не омрачайте ему последние часы ради одного на миллион шанса, что он покается. Священник не ответил. Берни молча заново наполнил ведро и ушел, не сказав больше ни слова. Сердце у него колотилось, когда он пересекал двор. Они с отцом Эдуардо оба спятили. Если Аранда увидит, что его ослушались, пощады не жди. Днем священник пришел опять. Большинство обитателей барака из тех, у кого были силы, устав сидеть взаперти, пошли на двор пинать мяч, вроде как играли в футбол. Винсенте бредил, — похоже, он представлял, что находится у себя в кабинете в Мадриде, и все просил принести какую-то папку и закрыть окно. Его мучил жар, он весь покрылся потом, хотя в бараке стоял ледяной холод. Берни сидел рядом, то и дело вытирая лицо друга краем простыни. На противоположных нарах лежал Эстабло, курил и наблюдал за ними. Он теперь редко выходил на улицу. Услышав за спиной шорох, Берни обернулся и увидел отца Эдуардо; наверное, вошел потихоньку. — Он спит, — прошептал Берни. — Оставьте его, отец, он очень далеко отсюда. Священник поставил на постель какую-то коробку. «Ларец с елеем», — подумал Берни. Сердце у него застучало, момент настал. Отец Эдуардо наклонился и прикоснулся ко лбу Винсенте. Адвокат поморщился и отвернул голову, потом медленно открыл глаза, сделал глубокий рокочущий вдох: — Mierda. Опять ты. Отец Эдуардо набрал в грудь воздуха и сказал: — Думаю, ваш час близок. Вы погружались в забытье и в следующий раз можете из него не вернуться. Даже сейчас, сеньор Винсенте, Господь примет вас в жизнь вечную. — Не слушай его, — предостерег Берни. Винсенте разинул рот в отвратительной улыбке, обнажив белесые десны: — Не беспокойся, compadre. Дай мне воды. Берни помог больному напиться. Тот делал большие медленные глотки, не сводя глаз со священника, потом откинулся на спину; он тяжело дышал. — Прошу вас! — В голосе отца Эдуардо послышалась молящая нотка. — Вы еще не утратили шанс на вечную жизнь. Не отбрасывайте его. Винсенте забулькал горлом. — Если вы не воспользуетесь им, то отправитесь в ад, — снова заговорил священник. — Так сказано в священных книгах. Горло Винсенте работало, он хрипел и брызгал слюной. Берни понимал, что задумал его друг. Отец Эдуардо нагнулся, Винсенте глотнул воздуха, но мокрота, которую он собирал во рту, соскользнула в дыхательное горло. Он закашлялся, начал задыхаться, отчаянно хватая ртом воздух. Лицо его побагровело, он сел, судорожно дыша. Берни стал стучать ладонью по его спине. Винсенте выпучил глаза, рыгая и провоцируя рвоту. Затем по его измученному телу прошел спазм, и несчастный откинулся на спину. Из его горла вылетел долгий булькающий вздох в знак крайней усталости. Берни увидел, что глаза друга утратили всякое выражение. Он был мертв. Священник опустился на колени и начал молиться. У Берни подкосились ноги, он сел на постель. Через минуту отец Эдуардо встал и перекрестился. Берни враждебно взглянул на него: — Он пытался в вас плюнуть, вы хоть поняли? Священник покачал головой. — Вы грозили ему адом, он собирался плюнуть в вас и подавился слюной, — пояснил Берни. — Из-за вас он умер. Отец Эдуардо посмотрел на тело Винсенте, покачал головой и, развернувшись, пошел к выходу из барака. — Не беспокойтесь, отец, он не в аду! — крикнул ему вслед Берни. — Он вне ада! Винсенте похоронили на следующий день. Так как он не получил последнего причастия, церковная церемония была невозможна. Это порадовало бы его. Берни тащился по снегу за отрядом могильщиков и нес завернутое в старую простыню тело к склону холма, где хоронили умерших. Труп опустили в неглубокую могилу, выкопанную на заре. — Adíos, compadre, — тихо произнес Берни и почувствовал себя страшно одиноким. Сопровождавший их охранник перекрестился и дал ему знак винтовкой, что пора возвращаться в лагерь. Отряд могильщиков принялся засыпать яму, земля успела смерзнуться, и это давалось им с трудом. Снова пошел снег, он падал крупными белыми хлопьями. «Отец Эдуардо будет считать, что ты объят адским пламенем, а на самом деле твои останки заледенеют, — подумал Берни. — Эта шутка развеселила бы тебя, Винсенте». Днем Берни стоял, прислонясь к стене барака, и курил сигарету, которую по доброте душевной дал ему один из могильщиков. Вдруг подошел Пабло. Вид у него был смущенный. — Мне поручили передать тебе от имени партячейки… — заговорил он. «Потому что ты был моим приятелем, — подумал Берни, — чтобы показать: Эстабло всех построил». — Тебя признали виновным в неисправимом буржуазном индивидуализме и неповиновении начальству, — тупо пробубнил Пабло. — Ты исключен из партии, и мы тебя предупреждаем: в случае попыток саботажа нашей ячейки к тебе будут приняты меры. Берни знал, что это означает, — нож под ребра в темноте; такое в лагере уже случалось. — Я верный коммунист и всегда был им, — сказал он. — Авторитет Эстабло я не признаю. Настанет день, когда я представлю свое дело в Центральном комитете. — Зачем ты лезешь на рожон? — спросил Пабло, понизив голос. — К чему это упрямство? Ты строптив, Бернардо. Говорят, ты подружился с адвокатом лишь для того, чтобы досадить нам. Берни горько усмехнулся: — Винсенте был честный человек. Я им восхищался. — И зачем устраивать эту борьбу со священником? Такие вещи создают проблемы. Никакого смысла препираться с ним нет. Эстабло прав: это все буржуазный индивидуализм.