Лежавший на соседних нарах Эстабло захохотал во все горло: — Эй, англичанин, ты поишь беднягу своей мочой? Винсенте откинулся на спину; даже усилие, необходимое, чтобы утолить жажду, изматывало его. — Спасибо. — Как ты? — Все болит. Скорее бы это кончилось. Думаю, для меня больше не будет ни каменоломни, ни воскресных месс. Я так устал. Готов к вечному покою. Берни ничего не ответил. — Только что мне снилось, как мы впервые попали сюда, — слабо улыбнулся Винсенте. — Ты помнишь тот грузовик? Как его трясло. — Да. Попав в плен, Берни много месяцев просидел в тюрьме в Сан-Педро-де-Карденья, где проводили первые психиатрические тесты. К тому моменту большинство пленных англичан репатриировали по дипломатическим каналам, но не его. Потом, в конце 1937-го, Берни перевели в лагерь Тьерра-Муэрта вместе со смешанной группой испанцев и иностранных узников, которых считали политически опасными. Берни размышлял, не из-за членства в партии ли посольство не подавало прошений о его освобождении? Мать наверняка пыталась вызволить его, когда узнала, что он в плену. Их везли в Тьерра-Муэрта на старых армейских грузовиках, и Винсенте оказался прикован наручниками к скамейке рядом с ним; он спросил Берни, откуда тот, и вскоре они уже увлеченно спорили о коммунизме. Берни нравилось своеобразное чувство юмора Винсенте, он всегда симпатизировал интеллектуальным буржуа. Через несколько дней по прибытии в Тьерра-Муэрта Винсенте нашел Берни. Адвоката откомандировали помогать администрации с горой документов, связанных с водворением пленных в новый лагерь. Берни сидел на скамейке во дворе. Винсенте пристроился рядом и, понизив голос, сказал: — Помнишь, ты говорил, что другие английские заключенные отправились домой? Ты думал, посольство не занимается твоей судьбой, потому что ты коммунист? — Да. — Дело не в этом. Я сегодня заглянул в твое досье. Англичане считают тебя погибшим. — Что? — изумился Берни. — Когда тебя взяли в плен при Хараме, как именно это происходило? — Некоторое время я был без сознания. — Берни сдвинул брови. — Потом меня подобрал фашистский патруль. — Тебе задавали обычные вопросы? Имя, гражданство, политическая принадлежность? — Да, задержавший меня сержант что-то записывал. Скотина! Он собирался пустить меня в расход, но капрал отговорил его — сказал, мол, могут быть проблемы, так как я иностранец. Винсенте медленно кивнул: — Похоже, он еще бо́льшая скотина, чем ты думал. Сведения о плененных во время боевых действий иностранцах положено направлять в посольства. Но, судя по твоему досье, тебя записали испанцем, и военный суд дал тебе двадцать пять лет тюрьмы, как и уйме других людей. Начальство обнаружило ошибку лишь недавно, но они решили оставить все как есть. Берни уставился вдаль: — Значит, родители думают, я мертв? — На твоей стороне тебя наверняка записали в число пропавших без вести. Могу предположить, тот сержант специально внес в документы неверные данные, чтобы посольство не получило сведения о твоем пленении. Из чистой злобы. — Почему ошибку так и не исправили? — Вероятно, по бюрократической инерции, — развел руками Винсенте. — Чем дольше в посольство не передавали достоверных сведений о твоей судьбе, тем большая шумиха поднялась бы при их поступлении. Полагаю, ты стал досадной неприятностью, аномалией. Вот тебя и похоронили здесь заживо. — А если я теперь подниму этот вопрос? Винсенте покачал головой: — Это к добру не приведет. — Он серьезными глазами посмотрел на Берни. — Тебя могут просто пристрелить, чтобы избавиться от проблем. У нас тут нет прав, мы — ничто. Остаток дня Винсенте спал, время от времени он пробуждался и просил воды. Вечером явился отец Эдуардо. Берни видел, как он сквозь дождь и ветер пересекал двор, кутаясь в плотную черную накидку. Священник вошел в барак, на голый дощатый пол с него потекла вода. Отец Хайме прямиком направился бы к постели умирающего, но отец Эдуардо не упускал случая пообщаться с заключенными. Он с нервной улыбкой кинул взгляд вокруг себя и сказал: — Ну и погодка! Некоторые обитатели барака холодно уставились на него, другие вернулись к своим занятиям — починке одежды или чтению. Тогда священник направился к нарам Винсенте. Берни встал, преградил ему путь и тихо проговорил: — Он не хочет видеть вас, отец. — Я обязан поговорить с ним. Это мой долг. — Священник придвинулся к нему. — Слушайте, Пайпер, отец Хайме хотел прийти, но я сказал, что чувствую себя в ответе за этого человека. Вы предпочитаете, чтобы я позвал его? Мне бы не хотелось этого делать, но, если вы не пропустите меня, я буду вынужден доложить, он старший священник. Берни молча отступил и подумал: «Может, лучше бы пришел отец Хайме, Винсенте было бы легче противостоять этому неотесанному грубияну». Шум разбудил адвоката. Когда священник склонился над ним, он смотрел прямо перед собой. Капли с одежды падре упали на простыню из мешковины. — Это святая вода, отец? — Как вы себя чувствуете? — Еще не окочурился. Бернардо, amigo, не дадите ли вы мне еще воды? Берни опустил кружку в ведро и протянул Винсенте. Тот жадно припал к ней губами. Священник с отвращением посмотрел на бадейку для мочи. — Сеньор, вы очень больны, — сказал он. — Вам нужно исповедаться. В бараке стояла полная тишина. Заключенные смотрели и слушали, их лица в слабом свете свечей казались мутными белыми пятнами. Все знали, что Винсенте ненавидел священников и готовился к этому моменту. — Нет. — Ему удалось слегка приподняться с постели; свет блеснул на седой щетине, покрывавшей его щеки, и в усталых злых глазах. — Нет. — Если вы умрете без исповеди, ваша душа отправится в ад. Отец Эдуардо явно испытывал неловкость, он крутил пальцами пуговицу на сутане. В его очках отражались огоньки свечей, отчего печальные глаза превращались в два маленьких пламени. Винсенте провел языком по сухим губам. — Ада нет, — выдохнул он. — Только… покой. Больной закашлялся, потом захрипел и в изнеможении лег на спину. Отец Эдуардо вздохнул и отвернулся. Он зашептал, склонившись к Берни, и на того слегка пахнуло ладаном и маслом. — Думаю, ему остался день или два. Я приду еще раз завтра. Но послушайте, это ведерко для мочи — все, что у вас есть, чтобы поить его? — Я его вымыл. — Все равно. И где вы берете воду? — Это дождевая вода. — Дождь не будет идти вечно. Слушайте, у меня в церкви есть кран и ведро. Приходите завтра, я дам вам воды. — Таким образом вы не вотретесь к нему в доверие. — Я не хочу, чтобы он страдал сверх меры! — с внезапной злостью воскликнул отец Эдуардо. — Приходите или нет, как вам угодно, но у меня есть вода, если она вам нужна. Он развернулся и, чеканя шаг, вышел из барака обратно под дождь. — Он убрался, — сказал Берни другу. — Я ведь не дал слабину, Бернардо? — горько улыбнулся адвокат. — Нет, нет, ты был сильным. Прости, что я не смог остановить его. — Ты его отвлек. Я знаю, впереди лишь ничто. И я стремлюсь к нему. — Винсенте прерывисто вздохнул. — Я пытался накопить побольше мокроты, чтобы хорошенько в него харкнуть. Если он придет снова, я это сделаю. В ту ночь подуло с востока, лагерь снова замело. Утро наступило морозное. Ветер стих, все покрылось толстым слоем снега, который заглушал привычные лагерные звуки; под ногами заключенных, пока они строились на поверку, скрипело. Аранда не любил холода, он вышел в балаклаве, которая с его безупречной формой смотрелась странно. Было воскресенье, нарядов на работу не предполагалось. После переклички нескольким заключенным велели чистить двор от снега. Они сгребали его и сваливали в большие сугробы у бараков. Винсенте проснулся, мучимый свирепой жаждой. Берни выставил свое ведерко на улицу перед сном, и оно было полно снега. Пройдет вечность, прежде чем он растает в стылом бараке, да и тогда воды наберется на четверть емкости, не больше. Берни немного потоптался на месте, дрожа от утреннего холода, старые раны в плече и бедре снова заныли. Посмотрел в сторону отданного под церковь барака с нарисованным на стене крестом. Еще немного помялся и пошел туда. Аранда стоял в дверях своего жилища и наблюдал за уборкой снега. Он проводил Берни недобрым взглядом. Тот прошел через церковь и постучал в дверь кабинета священника. Внутри пылала большая печь, теплый воздух бальзамом разливался по комнате. Рядом с ней стоял и грел руки отец Хайме, а отец Эдуардо работал за столом. Старший священник подозрительно взглянул на Берни: — Чего вы хотите? — У нас с этим человеком возник небольшой спор, — сказал отец Эдуардо.