— Нет. Он еще не так плох, — возразил Берни. — С ним уже такое бывало. — Я должен позвать священника, если человек похож на умирающего. — Он просто болен. Зовите отца Хайме, если хотите, но вы видели, в каком он настроении. — Ладно, — поколебавшись, отступил Ариас. — Оставь его, пошли. Обратно в столовую. Когда заключенные после ужина строем вернулись в барак, Винсенте был в себе, но выглядел хуже некуда. — Что случилось? — спросил он. — Я потерял сознание? — Да. Тебе нужно отдохнуть. — У меня голова горит. Она полна ядом. Эстабло наблюдал за ними с соседней койки, в свете сальной свечи его расчесанное желтое лицо выглядело чудовищно. — Эй, compadre! — окликнул он. — Вы видели рисунки пещерных людей. Какие они? Хорошие ребята эти первобытные коммунисты? — Да, Эстабло, они были славные парни. Охотились на мохнатых слонов. — Каких еще мохнатых слонов? — Эстабло возмущенно взглянул на него. — Не дурачь меня, Пайпер. На следующий день было воскресенье. В бараке, приспособленном под церковь, проводили обязательную для посещения службу, стол на козлах — импровизированный алтарь — был накрыт белой тканью. Многие заключенные, как обычно, дремали. Отец Хайме велел бы охраннику всех разбудить, но службу вел отец Эдуардо, он позволял измученным людям спать. Проповеди отца Хайме обычно состояли из тирад о геенне огненной и возмездии, отец Эдуардо говорил о свете Христовом и радости, которую приносит покаяние, в его голосе звучала почти что мольба. Берни внимательно наблюдал за ним. После службы любой заключенный мог поговорить со священником. Делали это очень немногие. Берни задержался, пока остальные выходили на улицу, потом тихо перекинулся парой фраз с охранником. Тот посмотрел на него удивленно, но отвел в каморку в глубине барака. Берни испытывал смущение, входя в комнату священника. Отец Эдуардо уже снял богослужебное облачение и остался в обычной черной сутане. Его пухлое молодое лицо выглядело как у хорошо намытого младенца. Священник нервно улыбнулся Берни и указал на стул у стола: — Buenos días. Пожалуйста, садитесь. Как вас зовут? — Берни Пайпер. Восьмой барак. Отец Эдуардо сверился со списком: — Ах да, англичанин. Чем могу вам помочь, сын мой? — Мой друг из того же барака очень болен. Винсенте Медина. — Да, я его знаю. — Если бы его осмотрел врач, Винсенте еще можно спасти. — Начальство не позволит привести врача, — печально покачал головой священник. — Я пытался, мне очень жаль. Берни кивнул. Такой ответ не стал для него неожиданностью, и он перешел к речи, которую отрепетировал во время службы: — Сэр, вы верите, что насильственное обращение — это плохо? Священник на мгновение замялся: — Да. Церковь учит, что обращение в христианство, которое произошло не по велению души, а только на словах, не имеет цены. — Винсенте с давних пор — левый республиканец. Вы знаете, что они строгие атеисты. Лицо отца Эдуардо застыло. — Да. Мою церковь сожгла толпа в тридцать первом. Полиции приказали не вмешиваться; левый республиканец Асанья заявил, что все церкви в Испании не стоят жизни одного республиканца. — Винсенте сейчас ничем не может вам навредить. — Берни набрал в грудь воздуха. — Прошу вас, позвольте ему уйти с миром, когда придет срок. Не совершайте над ним последние обряды. Учитывая его взгляды, это будет кощунством. Отец Эдуардо вздохнул: — Вы думаете, мы принуждаем умирающих к обращению? — А разве нет? — Какими же негодными людьми мы вам кажемся. Отец Эдуардо пристально взглянул на Берни. Толстые линзы очков увеличивали его глаза, так что казалось, будто они плавают там, за стеклами. — Вас не растили католиком, Пайпер? — Нет. — Вы коммунист, я вижу. — Да. — Берни сделал паузу. — Христиане ведь верят в прощение. — Это основа нашей веры. — Так почему вы не можете простить Винсенте то, что сделала его партия, и отпустить с миром? Отец Эдуардо поднял руку: — Вы ничего не понимаете. — В его голосе опять зазвучала умоляющая нотка. — Прошу вас, попытайтесь вникнуть. Если человек умирает, отрицая Церковь, он отправится в ад. Но если он раскается и попросит о прощении, даже в самом конце, после самой худшей жизни, Бог простит его. Когда человек находится на смертном одре, у нас есть последний шанс спасти его душу. Человек стоит на краю вечности и в этот момент может впервые увидеть свою жизнь и свои грехи в истинном свете и потянуться к Господу. — В такой момент человек слаб и напуган. И вы умело этим пользуетесь. Что, если он принимает причастие из одного только страха? — Лишь Бог может знать, искренне ли человек раскаивается. Берни понял, что проиграл. Он недооценил, насколько глубоко священник погружен в свои предрассудки. Его природное сострадание было только промелькнувшей искрой. — У вас на все готов ответ, — с тяжелым сердцем заметил он. — Несокрушимая извращенная логика. — То же самое я могу сказать о вашей вере, — печально улыбнулся отец Эдуардо. — Доктрине, выстроенной Карлом Марксом. — Я придерживаюсь научного мировоззрения. — Так ли? Я слышал об открытой в горах пещере, о доисторических рисунках. Сценах охоты людей на животных. — Да. Вероятно, они бесценны, а вы собираетесь их уничтожить. — Решение принимал не я. Но вы полагаете, эти люди жили как коммунисты. Первобытный коммунизм, первая ступень исторической диалектики. Видите, я знаком с учением Маркса. Но это вера, вы не можете знать, как жили тогда люди. Вы тоже живете верой, ложной верой. Их разговор напомнил Берни беседу с психиатром. Ему хотелось досадить священнику, разозлить его, как того врача. — Это не какая-то интеллектуальная игра, — сказал он. — Мы находимся в месте, где к больным не пускают доктора и выматывают их работой до смерти по указке правительства, которое поддерживает ваша Церковь. — Вы не испанец, Пайпер, вам не понять, что такое Гражданская война, — вздохнул отец Эдуардо. — Многие мои друзья-священники оказались в зоне республиканцев. Их расстреливали, сталкивали в пропасть, мучили. — И теперь вы отыгрываетесь на нас. Я думал, христиане должны быть лучше большинства других людей. — Он горько рассмеялся. — Как говорится в Библии, «по плодам узнаете их». Отец Эдуардо не рассердился, его лицо было отягощено печалью. — Как по-вашему, легко нам с отцом Хайме работать здесь, среди людей, которые убивали наших друзей? — тихо спросил он. — Почему, как вам кажется, мы этим занимаемся? Из милосердия. Мы пытаемся спасти тех, кто нас ненавидит. — Знаете, если к Винсенте придет отец Хайме, он будет наслаждаться тем, что делает. Своей местью. — Берни встал. — Могу я уйти? Отец Эдуардо поднял руку, а потом устало опустил ее на стол: — Да. Идите. Я помолюсь о вашем друге, о его выздоровлении. В тот вечер Эстабло созвал собрание ячейки. Десять коммунистов сошлись у койки Пабло в дальнем конце барака. — Нужно укреплять нашу марксистскую веру, — сказал Эстабло. Услышав эти слова, Берни посмотрел ему в лицо. Оно было строгим, суровым. — Эти рисунки навели меня на мысль. Нам надо устроить занятия по марксистскому пониманию истории, тысячелетнему развитию классовой борьбы. Это нас снова объединит, необходимо сплотиться в свете надвигающейся зимы. Один или двое из собравшихся закивали, но остальные глядели на него устало. Мигель, старик-трамвайщик из Валенсии, сказал: — Слишком холодно сидеть тут и болтать в темноте.