А Прасковья, не особо задумываясь, отправилась в лес. А чего ей? Подожгут избу? Да и пес с ней, самой бы живой остаться. Все одно, там из живности только тараканы. Плохо, конечно, и добра жалко, а только жизни лишиться – не хочется. Или, того веселее, не просто так ее лишиться. Мужики злые, молодые, голодные… если они здесь хоть на пару дней задержатся – в лесу оно безопаснее будет. Остальная деревня? Так и сами не маленькие… Прасковья совершенно не рвалась бегать и всех предупреждать. Что – никому не ясно? После выстрелов-то? После трех или четырех трупов, которые остались на площади? Кажется, там был фельдшер, кто-то из баб, пара мужчин… дядька Силантий… нет, точно Прасковья сказать не взялась бы. И то, что уже помнила – чудо. Лучше она в лесу с мальчишками отсидится, все спокойнее будет. * * * И было спокойно. Когда она подходила к землянке. Когда кинулись ей на шею сыновья. Когда побледнел мертвенно Ванятка – мам, у тебя кровь на лице… Чужая. Повезло – это просто чужая кровь. Брызнуло, наверное. А могла бы и ее быть… Если бы не тора Яна, так и было бы. А еще она накупила бы всего и оставила в доме. И детей не прятала бы… Глупость? Так ведь мир! Кому придет в голову такое проделывать, ежели войны нет? Когда враг приходит, тут понятно – ничего хорошего от него не ждешь. А от своих? От тех, кто с тобой на одном языке говорит? Кто, может, вчера рядом жил, мало не в соседней избе… Прасковья, хоть и вся в тревоге была, а Федьку-бобыля заметила. Стоял рядом с одним из "збройных". Стоял, смотрел, говорил что-то… А и пусть! Он-то знает, что у нее взять нечего. Разве что саму Прасковью, и то! Полувдовья жизнь никого не украсит… А все одно – никуда она отсюда не уйдет. И продукты забирать не будет, разве что спрячет получше. И домой приносить будет крайне осторожно, по горсточке. Прасковья помнила, как в ту зиму мальчишки у нее кусочек хлебушка просили. Помнила – и повторять это не хотела. * * * В лесу она прожила пять дней. По ночам приходила в деревню, ни к кому не заходила, да и ни к чему такое было. Дом ее так и стоял, никому не нужный. Поджигать? Зачем? Обыск явно устроили, не нашли ничего ценного, разве пару полотенец забрали, да и пес с ними. А на пятый день и подводы из деревни двинулись. Тут Прасковья и вернуться решила. Ответила Мотре, что в соседнюю деревню бегала – там предупредить. Там с мальчишками и пожили. И лишний раз порадовалась. Как уж там что… Выгребли из деревни все лишнее. Забрали половину скота, овощи, зерно забрали, рухляди прихватили, старосту пристрелили, невесток его снасильничали… Мотря сейчас радовалась – она как только домой пришла, так дочку и отослала к родне. На дальний хутор. Заходили ведь! Явно искали… дочка-то у нее в самый сок вошла – парни заглядывались. А коли снасильничают? Позор? Да плевать на тот позор! Чай не деготь, отмоется… А вот увечья… фершала ведь тоже… того… Прасковья слушала – и ежилась. Что рядом-то просвистело, будто те пули. И нигде не сказано, что другие не придут. Так она Мотре и сказала. Прятать все. И дочку прятать. И сторожиться… Темные времена грядут. Страшные. И кровавые пятна на первом инее – только начало… Русина, окрестности Ирольска. – Тор Изюмский! – Что случилось, Прошка? Мальчишка подбежал, что тот конь – бодрой рысью. – Новости у меня, тор! Да такие! – Какие? – Тор, я подслушал тут… говорят о раскулачивании. – Вот как? – Не токма благородных будут в расход – еще и по деревням пойдут! – Та-ак… – Говорят – кулаки, мироеды… Вот кто бы сомневался? Что обещают революционеры? Одно и то же! Блага всем, кто пойдет за ними! Точнее – кто дойдет. Но чтобы эти блага раздавать, надо их откуда-то взять. Производить? Покупать?