Паша очень ей обрадовался — даже сам не ожидал от себя такого. Еще немного посидели на теплых ступеньках, поговорили о том, о сём, а затем абитуриентов стали наконец приглашать на вторую, устную часть испытания. Инга искренне пожелала Паше удачи, и он, как положено, сказал: «К черту!» А сам подумал: наверное, эта случайная встреча — все-таки хороший знак, судьба как бы намекает, что им скоро предстоит учиться вместе. * * * Абитуриентов разбили на шесть групп и начали по очереди запускать в аудитории для общения с преподаватели. Цель у устной части испытаний была одна: понять, насколько образован и развит поступающий, какова его эрудиция, может ли он (она) впоследствии стать хорошим журналистом (а плохих или просто посредственных у нас и так предостаточно). На этой, самой ответственной части часть испытаний требовалось во что бы то ни стало понравиться придирчивым преподам. А для этого — быть спокойным, уверенным в себе, в то же время — находчивым и готовым к любым неожиданным и каверзным вопросам, подчас не имеющим вообще никакого отношения к журналистике. Специально никто никого, разумеется, не топил, но, поскольку желающих стать студентами журфака, как всегда, оказалось намного больше, чем было мест на факультете, то отбор шел жесткий, можно даже сказать — жестокий. К тому же конкурс в этом году неожиданно оказывался очень большим, требовалось его сократить… Опытные преподаватели знали: чем придирчивей и въедливей они будут сейчас, на собеседовании, тем легче им придется потом, когда те же самые ребята и девчата станут студентами. Им же придется ихучить! А потом — и распределять по отечественным газетам и журналам. Понятное дело: лучше сразу же отобрать лучших (или хотя бы более-менее талантливых, способных) и отсеять всякий шлак, чем тратить на это время и силы уже во время самого учебного процесса. А заодно они существенно облегчали работу всей приемной комиссии: резко уменьшали количество поступающих, сокращали конкурс, экономили время на проведение устных экзаменов. Как говорится, чем меньше народа — тем больше кислорода. И выше будет качество первокурсников… Абитуриенты стояли у шести аудиторий, и с ними работали, соответственно, шесть пар экзаменаторов. Когда очередь дошла до Паши, он смело шагнул вперед, сел напротив строгой комиссии и улыбнулся про себя: одним из преподавателей оказался его старый знакомый (по прошлой еще жизни) — Виталий Иосифович, куратор курса. Трудно было сказать, повезло ему или же, наоборот, он основательно влип. С одной стороны, Паша хорошо знал, что это за человек и что от него можно ожидать, но, с другой — педагог тот был въедливый и дотошный. К тому же, как потом выяснилось, еще и злопамятный, мелочно-мстительный. И испытывающий стойкую неприязнь к некому Пашке Мальцеву… Паша надеялся лишь на то, что для Виталия Иосифовича он сейчас — один из многих абитуриентов, частичка некой безликой массы поступающих, и к нему лично никаких претензий у куратора нет. К тому же в списках значился Павел Матвеев, не имеющий никакого отношения к раздолбайскому, шебутному и бестолковому студенту Павлу Мальцеву… Однако опасаться Виталия Иосифовича все-таки стоило — кто знает, что у того на уме. Человек он очень самолюбивый, может придраться к чему-то и замучить каверзными вопросами — если вдруг ему покажется, что абитуриент недостаточно его боится или же совсем перед ним не трепещет… Поэтому Паша тут же надел на лицо маску туповато-старательного учащегося, приквыкшего смотреть экзаменатору в рот и ловить каждое его слово. По опыту прошлой жизни он хорошо знал: таких студентов преподаватели очень любят и обычно бывают к ним весьма снисходительны. Ну, подумаешь, человек чего там не знает, чего-то не доучил! Зато он старается, тянется за знаниями и, главное, никогда не спорит и не пытается что-то из себя строить… К счастью, Виталий Иосифович к тому времени уже изрядно устал — сидел в аудитории полдня, поэтому не так кидался на каждого абитуриента. Кроме того, было видно, что бедному педагогу до смерти надоела эта скучная, нудная (но обязательная!) процедура собеседования (кончилась бы поскорее!) и ему чрезвычайно хочется забросить, наконец, все дела и сбежать из этой летней, пыльной, жаркой и утомительной Москвы к себе на дачу. К своей семье, к лесной прохладе и чистому, прозрачному озеру. В глазах бедного Виталия Иосифовича читалась неподдельная тоска по тихому, спокойному дачному отдыху в компании с любимой женой и детьми… Вторым человеком на собеседовании оказалась Нинель Георгиевна с кафедры русского языка. Паша ее тоже хорошо знал (по прошлым своим семинарским занятиям) и представлял, о чем та может его спросить. Это была строгая, принципиальная женщина, больше всего на свете ненавидящая разного вида халявщиков и лентяев, которые хитрили на экзаменах и пытались заменить твердые знания, полученные упорным трудом и честной зубрежкой, банальным списыванием. За всякую «левую» помощь (шпаргалки, подсказки и т. п.) она безжалостно выгоняла провинившихся со своих экзаменов, и тогда приходилось пересдавать ей не один и не два раза… Само собой, Нинель Георгиевна также не любила тех ребят, кто пытался пролезть в МГУ не совсем честно — скажем, с чужой помощью — со статьями, написанными совсем другими людьми. А такие случаи, увы, регулярно происходили при поступлении. Особенно если это были публикации в небольших региональных изданиях… Все хорошо знали: в провинции нравы совсем не такие, что в Москве, намного проще и откровенней, и журналисты гораздо больше, чем в крупных городах, зависят от ласки и внимания местных властей. Вот и могут те «попросить» главного редактора или кого-то из членов редколлегии помочь сыну или дочке «весьма уважаемого человека» с публикацией пары-тройки материалов, необходимых для поступления на в МГУ. Особенно если папа или мама будущего журналиста сидели в очень высоких кабинетах или же имели прямой доступ к тем или иным материальным благам… Кто же посмеет отказать им в такой малости — пусть даже сам отпрыск никакого таланта (да и просто способностей)к журналистике не имеет, а элементарно хочет попасть в Москву и учиться на престижном факультете? Вот и пишут нужные статьи опытные журналисты, однако в самих газетах выходят они совсем под другими фамилиями. Разумеется, за этот труд благодарят — и самого написавшего, и главного редактора, и всех прочих, кого надо… Этим обстоятельством, кстати, и объяснялась, помимо всего прочего, необходимость предварительного испытания до официальных экзаменов. Если у человека были в личном деле хорошо выполненные, вполне годные по стилю и содержанию статьи, а эссе написано совершенно не так, безграмотно и бездарно, то приемной комиссии все тут же становится ясно. В ней же профессионалы работают, не один год (и даже не одно десятилетие) протрудившиеся в отечественных газетах и журналах! И таких вот хитропопых ребят, пытающихся на чужом таланте въехать на журфак, они сразу же выявляют и отсеивают (причем именно во время собеседования), Достаточно пообщаться, поговорить по теме публикаций — и человек, если не сам их готовил, точно «поплывет» — не сможет объяснить, почему взял эту тему и как собирал необходимый материал. Плюс, разумеется, анализ эссе — это был практически стопроцентный показатель пригодности к профессии. Примитивные, косноязычные, корявые предложения со множеством грамматических ошибок говорили о претенденте на студенческий билет гораздо больше, чем самая шикарная рекомендация данная в редакции какой-нибудь местной районной газеты или же вообще многотиражки… Паша не ошибся — разговор начался именно с его газетных статей: — Скажите, из ваших родных или близких кто-то работает или работал в журналистике? — внимательно посмотрела на него из-под очков грозная Нинель Георгиевна. Паша понял вопрос правильно: она ознакомилась с его статьями (вырезки из газет были представлены на собеседовании) и, надо полагать, решила, что он написал их не сам — кто-то ему помог или вообще настрочил вместо него. На этот провокационный вопрос следовало отвечать прямо и честно. Паша так и сделал: посмотрел Нинель Георгиевне в глаза и сказал абсолютно твердым и искренним голосом: — Нет, никто не работал и не работает. Статьи для «Комсомольской правды» я написал сам, мне в этом никто не помогал. Редактор отдела учащейся молодежи Виктор Попов может это подтвердить. Да и Иван Сергеевич — тоже… И показал на подпись заместителя главного редактора «Комсомолки» в рекомендательном письме. Потом, предвидя следующий вопрос, добавил: — И свое эссе, кстати, я тоже написал самостоятельно, без всякой шпаргалки и заготовки. Да ваши ребята в аудитории и не дали бы мне чем-то там воспользоваться! Действительно, во время письменного испытания вдоль рядов непрерывно ходили студенты старших курсов (их тоже привлекли к экзаменам) и внимательно следили за тем, чтобы никто не пользовался никакими дополнительными материалами. — Почему вы выбрали для своего эссе именно такое литературное произведение? — поинтересовался уже Виталий Иосифович. И снова Паша ответил абсолютно честно — рассказал про школьную конференцию по книгам дорогого Леонида Ильича и про свое выступление перед ребятами. Преподаватели переглянулись: похоже, на этот раз им действительно повезло — попался по-настоящему талантливый абитуриент. Этот Матвеев, судя по всему, уже сейчас может писать вполне годные материалы… На фоне других поступающих он выглядит просто звездой местной журналистики. Задали для порядка еще парочку вопросов, а потом отпустили Пашу с миром — все было предельно ясно. Чего зря мучить парня, если его способности не вызывают никаких сомнений? Да и с грамотностью у него тоже было все более-менее в порядке, эссе написано аккуратно, практически без ошибок. Наверняка он станет прилежным, старательным студентом, а потом — и хорошим журналистом. Такие нужны нам на факультете, и им после окончания учебы будут рады в любой газете или журнале. Таким образом, первое серьезное испытание Паша прошел почти без проблем, можно сказать, легко и играючи. Хорошо бы и дальше всё шло таким же образом… Глава 24 Сочинение Паша написал на «четыре». Вернее, ему поставили эту оценку экзаменаторы — снизив на бал за якобы имеющиеся в работе какие-то речевые ошибки и стилистические неточности. Но Паша был больше чем уверен: педагоги просто подстраховались. Существовало правило: если сочинение претендует на пятерку, его должны посмотреть еще два человека — кто-то из экзаменаторов и сам руководитель предметной комиссии. И еще подробно указать, почему эта работа заслуживает самой высокой оценки. Возиться же с дополнительной проверкой никому не хотелось (что зря тратить время и силы?), гораздо проще было поставить человеку «четыре», и тогда — вообще никаких проблем. На показе сочинений (это происходило на следующий день) Паша внимательно посмотрел на свои якобы имеющие место быть ошибки и неточности, на пометки экзаменаторов, сделанные красной ручкой, и совершенно ясно понял, что это были по большей части простые придирки — поверхностные, чисто формальные замечания, никак не влияющие на качество работы. Однако спорить он не стал и подавать законную апелляцию — тоже. Да, он имел такое право — подать апелляцию, но это было несколько чревато: в этом случае спорную работу просматривали дополнительно и очень внимательно, изучали ее чуть ли не под лупой, проверяя каждое слово и каждое предложение. Апелляционная комиссия могла, в принципе, придраться к чему-нибудь еще, найти какие-то мелкие неточности (преподаватели, понятное дело, отстаивали честь своего мундира), и тогда отметка снизилась бы еще на один балл, до тройки, что Пашу категорически не устраивало. Поэтому он все оставил так, как есть. Если подумать отметка «четыре» за сочинение вполне вписывалась в его план по поступлению на журфак и позволяла и дальше успешно бороться за попадание в число первокурсников. Зачем тогда поднимать шум? Паше было важно не засветиться, он не хотел привлекать к себе внимания преподавателей, проще говоря, старался быть, как все. Логика тут была самая простая и понятная: идти в общей массе, в толпе, гораздо проще, чем одному, и преодолевать препятствия вместе со всеми сподручнее, чем самому пробивать головой крепкую стену. А в том, что в случае скандала он тут же попадет под особое внимание приемной комиссии, можно было даже не сомневаться. И тогда зачем это ему? Слишком принципиальных и упёртых людей никто не любит… Следующим испытанием стал устный экзамен по русскому языку и литературе. Тут тоже пришлось согласиться на «четыре» — отчасти сам был виноват, допустил по невнимательности глупую ошибку в морфологическом разборе да еще слегка напутал с датами жизни Ивана Тургенева. Нет, содержание романа «Отцы и дети» он знал прекрасно, как и проблематику, поднятую в нем, рассказал всё правильно, подробно описал главных героев и их отношения между собой, но одна из пожилых преподш, принимавших экзамен, неожиданно попросила назвать годы жизни Ивана Сергеевича. Вот тут память несколько подвела Пашу — ошибся на два года. И экзаменаторша радостно улыбнулась: — Вот видите, вы недостаточно хорошо знаете творчество Тургенева! И в результате — обидная четверка вместо заслуженной пятерки. Но Паша опять-таки спорить не стал: понимал, что у экзаменаторш была четкая установка, спущенная сверху: максимально валить «чужих» абитуриентов, чтобы легче было протащить «своих». Список которых, кстати (маленьких листочек с фамилиями), лежал тут же, на столе. Преподши его даже не скрывали — почти открыто сверялись с ним, когда слушали ответы очередного поступающего: видимо, боялись по ошибке завалить не того, кого нужно. Что ж, абитуриентов было много, легко можно ошибиться… Такой принудительный отсев на устных экзаменах был делом обычном и в чем-то даже оправданным: если много абитуриентов получат высокие баллы, то протащить" «своего» человечка будет несколько затруднительно (как правило, «блатные» и «позвоночные» поступающие глубокими знаниями не обладали). А вот если отсеять всех лишних и ненужных на устных испытаниях (что делалось легко и просто — придраться всегда есть к чему), расчистив, таким образом, дорогу для своих, «списочных» ребят, то задача решалась легко и без проблем. Причем не обязательно было ставить «чужому» абитуриенту «два» (наоборот, это создавало лишние проблемы с апелляцией), для отсева вполне хватало и обычной тройки. Если на первых двух экзаменах человек набирал всего семь баллов (четыре и три), то шансов пройти у него уже практически не оставалось. Что в итоге и требовалось доказать. На этом, собственно, и строили расчет опытные экзаменаторши: они, скорее всего, собирались поставить Паше три балла, чтобы сразу же вывести его из игры, но он отвечал так хорошо, так уверено, что ушлые, тертые тетки просто не решились на это. Придрались по мелочам и со спокойной душой поставили ему четыре. И передали эстафету вступительных испытаний дальше — пусть с этим Павлом Матвеевым на следующем этапе разбираются… Третьим устным экзаменом была история СССР. Вот тут Паше пришлось поволноваться: по какой-то странной случайности (так и хотелось сказать — по иронии судьбы) он попал к секретарю партбюро, доценту кафедры отечественной истории Степану Давыдовичу Марченко. На чьей лекции по истории КПСС он когда-то благополучно заснул… Заснул, разумеется, не он сам, не нынешний Пашка Матвеев, а студент журфака Павел Мальцев (за что чуть было не вылетел из университета), поэтому в плане узнавания (и заведомо негативного отношения) он был совершенно спокоен: для сурового, строгого Степана Давыдовича он — лишь безликий абитуриент, один из сотен (или даже тысяч) таких же вчерашних школьников, на которых можно не обращать никакого внимания, поскольку они еще никто, ничто и звать их никак. Точно так же, кстати, к нему на собеседовании отнесся и Виталий Иосифович, что помогло ему благополучно преодолеть первую преграду. Поэтому, когда пришла его очередь сдавать экзамен, он спокойно подошел к столу и левой рукой взял билет. Вопросов было два, и оба, к счастью, простые: «Реформы Петра Первого и их последствия» и «Коллективизация в СССР, ее предпосылки, причины и характер». По поводу первого вопроса, петровских реформ, можно было вообще не напрягаться — материала много, и Паша его хорошо знал (зря, что ли, зубрил учебники?), а вот по поводу второго имелась некая тонкость. Дело в том, что Степан Давыдович, человек уже немолодой, бывший фронтовик, был, как все хорошо знали на журфаке, настоящим, убежденным, истинным сталинистом. Разумеется, он никогда не шел против генерального курса партии, всегда его поддерживал, поэтому, когда на Двадцатом съезде КПСС гневно осудили культ личности вождя, он, естественно, с этим решением и принятыми документами полностью согласился. Но только на словах — в душе же продолжал безоговорочно верить в гений Иосифа Виссарионовича и люто навидел (опять же, исключительно тайно, про себя) тех, кто смешал его светлое имя с грязью, а потом ночью, тайно, трусливо выбросил тело этого великого человека из Мавзолея. Поэтому при нем имя лысого кукурузника (а также некоторых его подпевал и соратников) лучше было не упоминать… Это обстоятельство, несомненно, следовало учитывать при ответах. Тем более что тема коллективизации сама по себе была достаточно скользкой — следовало не только ответить так, чтобы обойти острые вопросы насильственного загоны в колхозы миллионов крестьян, но и постараться вообще избежать разговора про голодомор и репрессии (так называемые «перегибы»), допущенные при этом сложном историческом процессе. Но как отделить одно от другого, они же неразрывно связаны? Однако Паша с этой задачей прекрасно справился. Начал он, само собой, с первого вопроса, бодро ответил по теме, подробно рассказал про петровские реформы, подчеркнул их крайнюю необходимость для тогдашней России и раскрыл их общее историческое значение для страны, а затем плавно перешел ко второму пункту билета. Сначала описал сложную экономическую и политическую обстановку в СССР, сложившуюся в самом конце двадцатых годов, упомянул про империалистическое окружение молодой Страны Советов и угрозу новой войны со стороны западных стран, сказал о начавшейся индустриализации, изложил причины, по которым необходимо было как можно скорее загн… э… собрать бывших единоличников в колхозы и совхозы, подчеркнул, что дело это было не только архиважное, но и сверхсложное, натолкнувшееся на непонимание и даже на острое неприятие со стороны темных, не слишком политически грамотных селян, указал, что новая, светлая жизнь в колхозах столкнулась с отчаянном сопротивлении кулаков и их прихвостней и даже кое-где вылилась в локальные вооруженные мятежи… Которые, впрочем, были быстро и успешно подавлены частями Красной армии. Тут очень к месту пришелся роман Михаила Шолохова «Поднятая целина» — как раз на эту тему, и Паша стал успешно развивать свою мысль, опираясь уже на сюжет и героев этого известного советского произведения. При этом время от времени смотрел на Степана Давидовича, следил за его реакцией. И вскоре понял, что излагает свои мысли правильно, как и следовало это делать. Поэтому с оценкой тоже все было ясно и понятно — заслуженная пятерка. После этого оставался только один предмет — английский язык. Ну, с ним у Паши проблем никогда не было, поэтому сдал спокойно, без нервов и напряжения: прочитал текст, бегло перевел его, ответил на пару вопросов преподавателей. Особо глубоких знаний по инглишу и правильного оксвордского произношения от него никто не требовал (он же не на филологический поступает!), и тетки-экзаменаторши были вполне довольны его уровнем знаний и подготовки (по сути, гораздо выше обычного, школьного — сказался недавний практический опыт общения с интуристами). В итоге Паша набрал на вступительных испытаниях восемнадцать баллов. Плюс четыре с половиной по школьному аттестату, итого — двадцать два с половиной. Впритык, но этого вполне хватило, чтобы пройти по конкурсу. Помогло еще и то, что на собеседовании и первых двух экзаменах преподаватели явно переусердствовали и отсеяли слишком много абитуриентов, поэтому к концу вступительной кампании конкурс упал до полутора человек на место. С учетом же недобранных баллов у части поступающих — выходило даже ниже… После сдачи английского Паша спокойно ждал итоговых списков. Их вывесили 30 августа — в предпоследний день лета. И в них ожидаемо оказалась и его фамилия. Радовался не меньше, чем в первый раз, когда поступал на журфак в своей прошлой своей жизни… Паша отметил это радостное событие дважды: сначала — со своей семьей (Васька уже вернулся из пионерлагеря), потом — с друзьями. Сашка спокойно прошел по конкурсу в Московский авиационный институт (сказал, что хочет делать приборы для космических аппаратов), а Володька неожиданно для всех решил стать офицером — пошел в военное училище. Что казалось странным и нелогичным — все считали, что он двинет по стопам своего дедушки, известного ученого, академика. Однако парень решил по-своему, решил сам управлять своей судьбой. Что ж, это был его выбор. Майя тоже стала студенткой — успешно выдержала вступительные испытания в МГПИ имени Ленина, на иностранный факультет. Теперь ей предстояло пять лет зубрить английский (и еще как минимум один иностранный язык), В общем, для всех в их маленькой компании лето оказалось успешным,, и все так или иначе, но реализовали свои мечты (опять же — в той или иной мере). И впереди у всех была лучшая пора жизни — студенческие годы. Время учебы, любви, развлечений и приключений… * * * Конец лета ознаменовался для Паши еще одним весьма приятным событием — удалось наконец пригласить на свидание Ингу. Она сначала долго отказывалась (по вполне понятным причинам), но потом все-таки согласилась: решила, что теперь можно. Павел Матвеев, во-первых, стал студентом журфака (то есть почти своим человеком), а во-вторых, они уже значительно сблизились во время работы в «Спутнике». Занятия в университете в этом году начинались немного позже, чем обычно — 3 сентября (что тоже было связано с Олимпиадой-80), и Паша решил этим воспользоваться. Позвонил Инге (у него уже был ее телефон) и уговорил сходить в одно милое кафе в Парке культуры и отдыха имени Горького. Это был хороший вариант: с одной стороны, он не слишком нагло навязывался (посидим, попьем кофейку или еще чего-нибудь, съедим по порции мороженого…), а с другой, он позволял гораздо ближе пообщаться с девушкой. И не слишком уж выходило затратно: по прикидкам, он должен был уложиться всего в три-четыре рубля. Встретились в воскресенье, 31-го августа, в последний день лета. Народа в Парке Горького было много — все хотели насладиться хорошей, солнечной погодой и выходным днем. Сначала немного погуляли по набережной вдоль Москвы-реки, полюбовались на красивые городские пейзажи, открывающиеся на противоположном берегу, поговорили о работе в «Спутнике» (Паша рассказал несколько забавных случаев, произошедших с ним и его туристами), об Олимпиаде (кто где был и что видел), о вступительных экзаменах. Потом пришли уже в кафе. Пришлось немного подождать, пока не освободится столик. Сели, заказали мороженое и кофе. Милое, непринужденное общение продолжилось и здесь — теперь уже больше рассказывала Инга: о предметах, которые его ждут на первом курсе, о преподавателях… Кого следует опасаться, а кого — нет, кто как относится к студентам, какие лекции и семинар можно прогуливать, а какие — ни в коем разе, и всё такое прочее… Для большего сближения Паша заказал чуть позже по бокалу крепленого вина (продавалось тут же, в буфете), выпили, разговор пошел гораздо живее. Затем он повторил заказ… Инга охотно пила вино, смеялась над его шутками и вела себя очень просто и непринужденно. И, несомненно, получала удовольствия от общения с ним. Паша даже стал немного ревновать ее к самому себе: он же (вернее, Пашка Мальцев) кажется, еще встречался с ней в это время, а она, выходит, уже успешно подыскивала себе какие-то другие варианты… Он напряг память и вспомнил: верно, они расстались как раз в сентябре, в самом начале четвертого курса. То есть, получается, он отбил ее у самого же себя? Бред какой-то! Что-то такое из области фантастики — когда человек женится на своей бабушке и становится дедушкой самому себе. Очень трудно было в это поверить, но факт оставался фактом. Однако имелось и другое предположение: Инга виделась с несколькими молодыми людьми, и Пашка Матвеев был лишь одним из них. Поэтому Павел Мальцев о нем, Павле Матвееве, ничего и не знал… Инга всегда отличалась умом и никому ничего не рассказывала о своей личной жизни, однако давала понять своим кавалерам, что каждый из них — для нее единственный. Разумеется, проверить это было невозможно, да никто, понятное дело, этим и не занимался — не было принято. К тому же все верили Инге — так просто и естественно она себя вела. Следовало отметить: это было весьма расчетливое и по-женски правильное поведение! Второе предположение было более правдоподобным. Значит, уже тогда Инга задумывалась о выборе постоянного спутника жизни (в идеале — будущего мужа) и перебирала разные варианты — искала нужного человека. Чтобы любил ее, был верен, и чтобы за ним она чувствовала бы себя, как за каменной стеной. Третьекурсник Павел Мальцев, само собой, на эту роль никак не годился — все знали его как веселого, компанейского, но совершенно безответственного человека, проще говоря — полного разгильдяя.