Павел Матвеев, с ее точки зрения, был намного более перспективен — по крайней мере, он достаточно серьезен (несмотря на свой юный возраст), к тому же отличается неплохой деловой хваткой (Паша не утерпел и похвастался перед Ингой своими «левыми» доходами). Но, к сожалению, он еще только начинает свою взрослую жизнь — лишь студент-первокурсник… Однако есть верная пословица, подходящая для каждой девушки: хочешь быть генеральшей — выходи замуж за лейтенанта. Но только за перспективного, способного сделать успешную карьеру. А там — как повезет: можешь и в сорок лет стать уважаемой супругой обладателя красных лампасов, но есть и вариант в пятьдесят остаться женой всего лишь майора, считающего дни до отставки, скитаться по казенным квартирам и дальним гарнизонам. Без всякой надежды обрести собственное жилье и вернуться в большой город… Глава 25 После кафе они еще немного погуляли по парку Горького и Нескучному саду. Неспешно наступил вечер, людей стало гораздо меньше: завтра понедельник, рабочий день, к тому же — 1-е сентября, надо вести детей в школу… Полюбовались на красивый розовый закат (небо было еще по-летнему чистое, почти без облаков), посидели на лавочке. С трех сторон их окружали кусты, с дорожки — почти не видно… Паша этим тут же воспользовался — полез целоваться. Инга не возражала — сама с удовольствием отвечала. Дело пошло так хорошо, что он рискнул залезть рукой ей в трусы… Но дальше она его не пустила, сказала: «Не сейчас и не здесь!» Паша всё понял и настаивать не стал — ни к чему портить отношения. У него пока есть с кем, а с Ингой можно раскрутить роман позже… Никуда она от него не денется — на одном факультете теперь учимся, будем видеться регулярно. А там уже — как оно пойдет. К тому же свет клином на Инге не сошелся: на журфаке училось много симпатичных девиц, уж кто-нибудь из них — да ответит на его чувства (и страстные желания). Можно было завязать отношения с какой-нибудь однокурсницей, но все же лучше — с кем-то постарше, типа Инги. Возни будет гораздо меньше, а понимания — намного больше. Да и про предохранение эти взрослые, опытные девицы уже кое-что знают, понимают, как и для чего это нужно… В общем, лето закончилось для Паши весьма приятно. Примерно через час он проводил Ингу до дома (жила на Соколе), поцеловали еще пару раз на прощанье и договорились о встрече на следующие выходные. Снова сходим куда-нибудь, можно даже — в кинотеатр на вечерний сеанс, посидим на балконе на последнем ряду, пообжимаемся… * * * Однако встретиться с Ингой в субботу или в воскресенье, как планировал Паша, не удалось: буквально через два дня после начала занятий первокурсникам объявили, что все мальчики должны отправиться на картошку. В Подмосковье, как это иногда бывает, случилась большая беда — уродилось рекордное количество овощей, и этот чудесный урожай следовало срочно убрать. А поскольку уже в середине месяца синоптики твердо обещали затяжные дожди и резкое похолодание, то времени оставалось совсем мало. Не спрячут люди вовремя корнеплоды в надежные хранилища — те просто сгниют в полях… Однако местные колхозники, призванные, по определению, бороться с этим урожайным бедствием, все, как один, буквально поголовно, были заняты на собственных огородных грядках — усердно, не разгибая спины, трудились на приусадебных участках, делали запасы на зиму. И на колхозные поля выходили с очень большой неохотой… А то и вовсе забивали на свои прямые сельские обязанности. Объяснялось это просто: что им какие-то жалкие копейки, которые им платили за тяжелый труд в колхозе, когда на рынке за свою, огородную картошку (а также морковь, свеклу, капусту и т. д.) они смогут выручить намного больше? Не говоря уже о том, что следовало как можно плотнее забить свой погреб и кладовые овощами (образно говоря, под завязку), чтобы семье хватило еды до следующего лета. Прогноз погоды сельчане тоже слушали очень внимательно, о похолодании и дождях хорошо знали, вот и спешили с уборкой — терять свои, лично выращенные овощи и фрукты никто не хотел. Рассуждали колхозники примерно так: с наших полей почти весь урожай идет в город, на овощные базы, вот пусть сами городские о себе и позаботятся. Любите картошечку с морковкой и капусткой или же вкусный свекольный супчик — будьте любезны постоять кверху попой две-три недели (на холоде, на ветру, часто — под дождем), покопаться своими нежными ручками в грязной, мокрой земле и собрать выращенный нами (с таким трудом!) урожай. Если же нет — оставайтесь голодными или платите за те же самые овощи втридорога на городских рынках. Вы там, у себя в Москве, все богатенькие, денег куры не клюют (зарплаты вон какие получаете!(, что вам стоит лишний рублик за картошечку отдать… А нам прежде всего о себе думать надо, печься о своих семьях… Эту мелкособственническую и откровенную жлобскую крестьянскую психологию не смогла сломать никакая Советская власть, и каждую осень повторялось одно и то же: городские школьники, студенты, а также несчастные солдатики гнули спины на колхозных полях, а местные жители дружно копались у себя в огородах. И только через две недели, собрав весь свой урожай, они соглашались приняться за что-то «чужое» — то есть, за колхозно-общественное… Помогать подшефным хозяйствам с уборкой традиционно отправляли студентов второго курса, однако на сей раз решили привлечь и мальчиков с первого — требовалась грубая мужская сила. Нежные девочки с журфака не были приучены к ежедневному и крайне тяжелому физическому труду, к тому же, как правило, не отличались особо крепким здоровьем (не то что местные деревенские тетки), поэтому быстро выбывали — буквально одна за другой: простужались, заболевали, начинали натужно кашлять и срочно возвращались обратно в Москву под теплое мамино крылышко. А оставшихся в строю бойцов явно не хватало, чтобы справиться с рекордным урожаем картошки и прочих сельхозкультур. Поэтому руководстве университета приняло решение послать в подшефные колхозы парней с первого курса (причем со всех факультетов сразу). Разумеется, эта отправка была делом добровольно-принудительным, и отвертеться от нее не представлялось возможным (только при наличии определенной медицинской справки). Однако в качестве некой компенсации ребятам обещали дать кое-какие поблажки во время первой сессии: преподаватели примут во внимание, что они учились не весь семестр и не будут слишком уж строгими и придирчивыми на экзаменах. Лично Пашу это вполне устраивало: он хорошо помнил, как сдавал первую в своей жизни сессию: буквально ночи напролет просиживал над книгами и учебниками. Экзаменов было всего четыре, но зато какие! Одна история античной литературы чего стоила! Попробуйте-ка прочитать всех этих занудных греческих и римских писателей с их классическими мифологическими сюжетами и совершенно невменяемыми именами главных и второстепенных героев! А на экзамене придирчивые преподы требовали не только подробно изложить сюжет (таким образом проверяли, читал ли студент произведение), но еще и хорошо знать историю и обстоятельства его создания. Не говоря уже о необходимости помнить (хотя бы в общих чертах) биографии всех главных античных авторов… А тут ошибка могла быть не на два года, как вышло у Паши с Тургеневым, а гораздо больше — на два-три столетия, что сразу же вело к снижению оценки на балл. Хорошо, если жалкую «удочку» поставят, а не постыдную двойку влепят… Список же обязательных к прочтению произведений, как хорошо помнил Паша, был весьма и весьма внушительным, и в него входили чрезвычайно объемные произведения: поэмы, трагедии, комедии, речи известных ораторов, философские трактаты… Один только Гомер чего стоил! Его бессмертные поэмы «Илиада» и «Одиссея» просто убивали своей толщиной, да еще и написаны были гекзаметром, что крайне затрудняло прочтение. А вдобавок к этому были еще Демосфен, Овидий, Вергилий, Сенека, Цицерон, Тацит и другие великие античные писатели, вкупе с историками, мыслителями, политиками и философами… С ума сойти можно! Даже комедии Аристофана усваивались с большим трудом (хотя считались относительно простыми и легкими для запоминания), что тогда уж говорить про трагедии Эсхила, Софокла, Еврепида? Да в них сам черт ногу сломит! Единственное, что более-менее произвело впечатление на Пашу и читалось с некоторым интересом, — это знаменитый «Золотой осел» Апулея (очень игривый и вольный сюжет), а также, разумеется, бесподобный «Сатирикон» (который вообще мог сойти за современный эротический роман) Петрония. Тогда-то Паша и понял по-настоящему строчки «нашего всего» Пушкина, описавшего в «Евгении Онегине» свое царскосельское обучение: «В те дни, когда в садах Лицея я безмятежно расцветал, читал охотно Апулея, а Цицерона не читал…» Паша и сам бы на месте юного Александра Сергеевича откровенно манкировал всеми этими занудными цицероновскими речами и трудно воспринимаемыми греческими трагедиями, зато с удовольствием бы листал веселые, забавные страницы «Золотого осла». Как говорится, дело это было со всех сторон нужное и полезное: классика мировой литературы (надо знать!), в то же время — чтение весьма завлекательное (местами — даже очень). Но таких произведений, как у Апулея и Петрония, в программе по античной литературе было всего два, все же остальные — скука скучная. Однако, тем не менее, знать их было необходимо, в том числе — и особенности их композиции, сюжета, имена и роли главных героев. В общем, намучился тогда Паша с этой античкой изрядно, и был безмерно рад, когда преподаватель после двадцати минут тотальной проверки знаний (спрашивал не только по билету, но и практически по всему курсу) нехотя поставил ему в зачетку «хор». О большем Паша просто и не мечтал. Вылетел, как пробка, из аудитории и долго еще приходил в себя в коридоре — с трудом верил, что уже отмучился… И вот теперь ему предстояло снова пройти тот же самый путь. Но он надеялся, что во второй раз будет немного легче (все-таки кое-какие знания и представления об античной литературе у него еще оставались), к тому же появилась возможность в самый критический момент сослаться на свой ударный (и незапланированный) труд на картошке и попросить за это у экзаменатора снисхождения. Может быть, и прокатит в крайней ситуации… * * * В группе Паши было двадцать пять человек, из них — пятнадцать девчонок и всего десять парней (так уж получилось). И всех молодых людей практически принудительно отправили на картошку: ранним сентябрьским утром собрали у входа на факультет, загнали в старенький автобус и повезли в Можайский район Московской области, где и располагался подшефный колхоз. Вместе с его группой, само собой, ехали и другие ребята с факультета (всего около сорока человек). Самые опытные (в том числе и Паша) были одеты в теплые телогрейки и свитера, а ноги — в плотных брезентовых брюках и высоких сапогах, но некоторые «домашние» мальчики (их было сразу видно) отправились на картошку, как к себе на дачу: прямо в легких курточках и ботиночках. Паша тяжело вздохнул: эти мамины сыночки заболеют в первую же неделю и, скорее всего, отправятся домой лечиться. Значит, им придется работать вдвойне — вместо выбывших. В этом можно было даже не сомневаться — опыт «картошки» уже имелся. Среди ребят большинство составляли вчерашние школьники, но имелось и несколько парней постарше, уже после армии. Они щеголяли в зеленом х/б — и удобно, и практично, и все равно потом выбрасывать (не будешь же в военной форме на лекции и семинары ходить!). В группе Паши такой был один — некий Сергей Кравец. Он поступил на факультет, как выяснилось, с подготовительного отделения (так теперь назывались бывшие рабфаки). Туда зачисляли ребят, отслуживших два года «срочки» в армии (или же имеющих два года рабочего стажа), учили девять месяцев, готовили к поступлению. Экзамены они сдавали раньше всех остальных — уже в конце июня, и для зачисления на первый курс им было достаточно получить по всем предметам «удовл». Такие особые льготы для уволенных в запас военнослужащих и рабочих имелись во всех советских высших учебных заведениях, и ими охотно пользовались те, кто по какой-либо причине не смог поступить в вуз сразу же после школы, однако мысль получить хорошее высшее образование не оставил. Подготовительное отделение (рабфак) можно было назвать советским социальным лифтом для части молодежи. Сергей Кравец держался особняком и всем своим видом показывал, что он не ровня каким-то там зеленым школярам. И сразу же дал понять, что будет делать не только журналистскую карьеру, но, скорее всего, и комсомольско-партийную: ему удалось еще в армии стать кандидатом в члены КПСС, теперь он надеялся скоро получить партийный билет¸ а потом — занять какую-нибудь должность в комсомольском бюро факультета. Возможно, через год-другой он мог возглавить уже всю комсомольскую организацию журфака, задатки лидера у него имелись… После окончания учебы это стало бы для амбициозного Кравца отличным стартом в движении наверх. Все на журфаке прекрасно знали: на ответственные должности главных редакторов (даже в маленьких, малотиражных газетах) назначали только тех людей, кто уже имел в кармане заветную красную книжицу. Значит, Кравец, как молодой и весьма активный член КПСС, мог рассчитывать на хорошее распределение и быструю карьеру: от простого корреспондента — к спецкору, потом — к ответсеку, а дальше — к главреду. Или же был вариант пойти другим путем — сразу по партийной линии: начав работать в райкоме или даже обкоме комсомола. Тогда, преодолев все положенные ступени, он мог через три-четыре года перебраться в райком партии, а затем — в сам обком. И далее — по восходящей. Карьерные перспективы для Кравца открывались просто головокружительные, но сначала следовало закончить журфак и как-то зарекомендовать, показать, проявить себя. * * * Через два с половиной часа они наконец-то добрались до центральной усадьбы колхоза «Знамя труда» и выгрузились возле местного клуба культуры, где располагался штаб «картофельного» отряда. Рядом в небольших домиках жила б о льшая часть студентов. Однако их отправили совсем в другое место — в пионерлагерь, расположенный в шести-семи километра от усадьбы. Это было несколько неожиданно: в прошлый раз Паша жил со своими однокурсниками здесь, в домиках. В лагере ребят поселили в длинном дощатом здании (летом в нем обитал обслуживающий персонал пионерского лагеря — повара, рабочие, уборщицы и т. д.) по четыре человека в комнате. Отопления не было (по сути — простой барак), приходилось рассчитывать лишь на собственную теплую одежду и тощие казенные одеяла. Но зато имелась котельная, значит — и горячая вода в ней. Поэтому принимать душ можно было ежедневно, а не раз в неделю, как это практиковалось в центральной усадьбе: в субботу и воскресенье все студенты дружными рядами шли в баню — мылись, стирали одежду, наслаждались горячей водой (из-за ее отсутствия по понятным причинам больше всего страдали девочки). При лагерной котельной имелась и сушилка — очень полезная штука при нашей сырой и мокрой погоде. Так что в смысле комфорта «лагерные» ребята значительно выиграли по сравнению с «усадебными». И благополучно влились в отряд уже обитавших там студентов (по преимуществу — девочек). Но главное преимущество лагеря заключалось в другом: здесь не было строго факультетского начальства. И куратор второго курса (некий Петр Петрович Воронов), и члены студенческого штаба — все они остались в колхозе. Из старших — только студент-второкурсник Леня Сухих, командир отряда (он же — бригадир). Поэтому жизнь ребят и девчат была довольно вольной: их забирал рано утром на работу разбитый колхозный ПАЗик, и он же доставлял их обратно вечером после ужина. А дальше начиналось самое приятное — свободное время. И многие студенты и студентки, как вскоре заметил Паша, проводили его весьма и весьма насыщенно. И к взаимному удовольствию… Кстати, кормили их в колхозной столовой три раза в день, и еды, в принципе, вполне хватало. Правда, она была не очень вкусной и довольно однообразной, повторяющейся изо дня в день почти без изменений, но зато сытной. И всегда можно было попросить добавки. Некоторые студенты (особенно девушки) поначалу воротили от нее нос, но после целого дня, проведенного на свежем воздухе, все-таки охотно ели на обед и ужин то, что готовили местные поварихи. Как шутили острословы, здесь была грузинская кухня — «ешьчтодали». С прибытием первокурсников молодых людей в «лагерном» отряде значительно прибавилось, и их число практически сравнялось с количеством девушек. Надо сказать, что никого пренебрежения со стороны второкурсников по отношению к новичкам не было, как и какой-либо дедовщины. Все работали на равных (и отдыхали тоже). Очень скоро выяснилось еще одно существенное преимущество лагерной жизни — можно практически свободно употреблять спиртное. Разумеется, в отряде формально был сухой закон, но никто его не соблюдал: вечером в своих комнатах пили почти все. Главное было — не злоупотреблять и не буянить, не создавать бригадиру лишних проблем. Водку покупали во время ужина в центральной усадьбе (там имелось целых два продуктовых магазина), тщательно прятали от глаз бдительного начальства под телогрейками (засовывали под свитера, поближе к телу), а потом по-тихому распивали (одна бутылка на троих-четверых). Брали, естественно, что подешевле (за три шестьдесят две), на нос выходило всего по рубль двадцать в день. Зато это было самое верное средство, чтобы не простудиться и не заболеть: несмотря сушилку, одежда почти всегда оставалась влажной (ватники легко промокали под дождем), и это часто приводило к заболеваниям. Глава 26 Работа на грязных, вязких, раскисших после дождей полях была не столько физически трудной, сколько просто утомительной: главным образом требовалось искать клубни, оставшиеся в земле после картофельного комбайна. Колхоз «Знамя труда» был довольно богатым, специализировался на выращивании овощей и, как следствие, имел неплохую технику. Поэтому и уборка урожая была максимально (по советским меркам, конечно же) механизирована: сначала трактор усердно рыхлил землю, выворачивал картофель из земли, затем по полю шел сам комбайн, собирал клубни в объемистый бункер, а время от времени к нему подъезжал грузовик, и в его кузов пересыпали собранный урожай. И картошку тут же везли на приемный пункт, где ее тщательно сортировали (в основном на этом этапе работали девочки): хорошие, крупные и средние клубни ссыпали в мешки и отправляли на овощную базу в Москву, а мелкие, порченные или же просто неказистые засыпали в специальное хранилище (они потом шли на семена или же на корм скоту). Но немало хороших клубней после прохождения комбайна по полю еще оставалось в земле, их тоже следовало собрать (не пропадать же добру!). Этим тоже занимались представительницы прекрасного пола: разбившись на пары, они ползали с корзинками вдоль грядок и смотрели, не виден ли где коричневый картофельный бочок. Когда корзины наполнялись почти доверху, и их становилось тяжело таскать, к ним подходил мальчик и пересыпал содержимое в мешок. Этих ребят звали «мешочниками» (понятно почему), и их задача заключалась в том, чтобы обеспечивать бесперебойную работу женского конвейера. Обычно парень так и ходил — от пары к паре, пока его мешок, в свою очередь, не заполнялся под завязку. Тогда он оставлял его прямо на грядке и брал другой, пустой. И по новой… На поле потом появлялся трактор, и тогда тяжелые мешки грузили в прицеп и везли в «сортир» — то есть на сортировку. А затем — снова тот же круговой конвейер: девочки — клубни — корзины — мальчик — мешок — трактор — прицеп — «сортир». За собранный картофель, кстати, платили, но по каким-то совершенно смешным тарифам, так что на нос за целый день работы выходило всего по рублю с чем-то. Как раз на порцию спиртного вечером… После восьми часов, проведенных в поле (на ветру, под дождем…), становилось отчасти понятно, почему местные селяне совсем не спешат работать в родном колхозе, а отдают все свои силы и время личным огородам и приусадебным участкам. Своя рубашка во все времена и при любых правителях была для них ближе к телу. Паша тоже попал в число «мешочников» — тех, кто обслуживал девочек-сборщиц. Это давало возможность завязать с ними знакомства и, как следствие, общаться теснее. Поболтаешь о том, о сем, пару раз улыбнешься, а потом пригласишь кого-нибудь на свидание… Вечерние встречи-свидания в отряде были весьма распространены: из хозчасти, где находился жилой барак для обслуживающего персонала, можно было легко попасть на территорию самого пионерского лагеря, а там — аккуратные асфальтовые дорожки между корпусами, по которым так приятно гулять с девушкой: смотреть на звезды (если они были), болтать о разных пустяках… Причем ребятам разрешалось менять партнерш, приглашать на прогулки разных девушек — это же были не настоящие, любовные свидания, а как бы просто дружеские вечерние променады после тяжелого трудового дня. Соответственно, и девушки могли выбирать, с кем им гулять и когда… Этим Паша немедленно воспользовался: быстро завязал кое-какие знакомства и начал приглашать на «свиданки» девиц из отряда. Язык у него был всегда хорошо подвешен, болтать он любил и умел, так что подругам с ним было не скучно. В этих свободных вечерних прогулках заключалось еще одно существенное достоинство лагерной жизни — ничего подобного в центральной усадьбе не было и быть не могло. Там, как помнил Паша по прошлой своей жизни, начальство бдительно следило за всеми студентами. Начальник курса или кто-нибудь из штаба отряда всегда мог неожиданно ворваться в комнату с проверкой: а чем, интересно, вы тут занимаетесь? И не дай бог, если тебя застанут употребляющим спиртное или же учуют запах вина и водки… Сразу же вылетишь из отряда и, скорее всего, из университета (абсолютный сухой закон в главном месте жительства студентов соблюдался весьма строго). Разумеется, не могло быть и речи о каком-либо неформальном общения между парнями и девушками — никаких свиданий и любовных романов, никаких личных встреч! Ну и что, что у вас вдруг вспыхнула страстная любовь, основанная на глубоких взаимных чувствах, и вы даже решили вскоре пожениться? Вот вернетесь через месяц в Москву, там и женитесь себе на здоровье, совет вам, как говорится, да любовь! Но здесь — ни-ни, даже думать не могите! Не положено потому что! И никаких разговоров, иначе ваше аморальное поведение будет разбираться на комсомольском бюро факультета! Со всеми отсюда вытекающими… При этом сам куратор курса, Петр Петрович, часто выходил утром к студентам с весьма мятой физиономией и запахом перегара. Но кто же станет его проверять и тем более — наказывать? Как говорили древние римляне, что позволено Зевсу, не позволено быку. К тому же пил он, судя по всему, исключительно один или же в очень узкой компании, и никто из студентов его пьяным не видел. А не пойман — не вор. Но некоторые злые языки утверждали, что Петрович еще приглашает к себе в домик (а он жил отдельно) девушек, но не студенток — аспиранток (они тоже отбывали картофельную повинность) и оставляет их на ночь. Причем это никак не связано с любовью и высокими взаимными чувствами — исключительно физиология. Причем регулярно менял их: сегодня — одна, завтра — другая… Но никого насильно, заметим, в свой домик не загонял, все происходило исключительно на добровольных началах. Зато за эти ночные посещения он давал аспирантскому отряду самые выгодные (с денежной точки зрения) наряды, за которые платили уже по-настоящему (а не по рублю с небольшим в день, как студентам), кроме того, позволял своим пассиям регулярно ездить в Москву, чтобы поменять одежду, помыться и немного отдохнуть. В общем, использовал свое положение по полной, но не наглел и по-своему заботился о своих подчиненных…