– Череп и кости! Ханна Фюрд! Череп и кости! Сверчок за печкой! Руки мисс Гласс Голубой замерли, и музыка прекратилась. – Катарина! Да заткни ты ему рот печеньем, в конце-то концов! – Он там совсем сойдет с ума! Он бьется в клетке! – Череп и кости! Дайте мне поправиться! Череп и кости! Сказать по правде, я не мог в точности разобрать, что за слова выкрикивала птица в задней комнате, – эти самые или они мне только показались. Бен, Дэви Рэй, Джонни и я переглянулись, чувствуя себя так, словно очутились в сумасшедшем доме. – Ханна Фюрд! Кроа-а-ак! Сверчок за печкой! - Я говорю, дай ему печенье! – вне себя заорала мисс Голубая. – Ты что, забыла, что такое печенье? – Если ты сейчас же не замолчишь, я проломлю тебе голову! Хриплые визгливые выкрики продолжались. Среди этого переполоха вдруг снова зазвонил дверной колокольчик. – Это все твоя мелодия! – с криком ворвалась в гостиную мисс Зеленая. – Я же просила тебя никогда не играть эту пьесу! Он каждый раз начинает беситься! – Череп и кости! Дайте мне поправиться! Ханна Фюрд! Ханна Фюрд! Вскочив с места, я отворил входную дверь, собираясь спастись бегством. На крыльце стояли мужчина средних лет и девочка лет восьми-девяти, которую он держал за руку. Я сразу узнал этого человека: это был мистер Юджин Осборн, который работал поваром в кафе «Яркая звезда». – Я привел Уинифред на урок му… – заговорил он, но хриплый голос в задней комнате оборвал его на полуслове: – Череп и кости! Кроа-а-а-ак! Сверчок за печкой! - Господи, что это за крики? – изумленно вопросил мистер Осборн, положив руку девочке на плечо. В широко раскрытых голубых глазах дочери мистера Осборна читалось удивление. На покрытых волосками пальцах мужчины я заметил вытатуированные буквы: «А», «Р», «М», «И», «Я». – Это мой попугай, мистер Осборн. Мисс Гласс Голубая подошла, отодвинув меня в сторону. Для своего худощавого телосложения она обладала немалой силой. – Он сегодня не в духе. Из прихожей снова появилась мисс Гласс Зеленая с огромной клеткой в руках, в которой, как оказалось, и находился источник всего этого переполоха. Это был здоровенный попугай, который летал по клетке и бился о прутья, дрожа, словно лист под порывами ураганного ветра. – Череп и кости! – выкрикивала птица, показывая всем свой черный язык. –Дайте мне поправиться! – Никакого ему больше печенья – он только что едва не отклевал мне палец! – Мисс Гласс Зеленая со стуком поставила клетку на рояльный табурет. – Я твоего кормила, рискуя своими пальцами, и ты моего покорми! – В жизни больше не подойду к этому гаду! – Ханна Фюрд! Дайте мне поправиться! Череп и кости! Попугай был бирюзового цвета, без единого пятнышка, за исключением разве что желтого клюва. Он с криками бросался на прутья, голубые перья летели во все стороны. – Тогда отнеси его в спальню! – предложила мисс Голубая. – Накрой покрывалом, пусть он успокоится! – Я тебе не прислуга! Я не прислуга в своем доме, понятно? – завопила мисс Гласс Зеленая, но взяла клетку и с гордо поднятой головой вышла из гостиной. – Череп и кости! – прохрипел на прощание попугай. –Сверчок за печкой! Дверь закрылась, в доме наступила благодатная тишина. – У него нелады со здоровьем, – объяснила с несколько нервной улыбкой мистеру Осборну мисс Гласс Голубая. – А кроме того, ему не нравится моя любимая пьеса, та, что я только что исполняла на пианино. Прошу вас, входите в дом! Бен, на сегодня урок закончен! Ты должен запомнить: главное – постоянная концентрация внимания и руки движутся плавно, словно волны. – Хорошо, мэм! – отозвался Бен. И, повернувшись ко мне, прошептал: – Давайте убираться отсюда подобру-поздорову! Я поспешил прочь вслед за Дэви Рэем. Попугай наконец-то замолчал, – видимо, клетку накрыли покрывалом и для него наступила ночь. Перед тем как взяться за ручку двери, я услышал, как мистер Осборн сказал мисс Голубой: – Первый раз в жизни слышу, чтобы попугай ругался по-немецки! – Как прикажете вас понимать, мистер Осборн? – удивленно подняла подведенные карандашом брови мисс Голубая. Остановившись в дверях, я повернулся, чтобы услышать продолжение. От неожиданности Джонни налетел на меня. – Ваш попугай ругается по-немецки, – упрямо повторил мистер Осборн. – Кто научил его таким словам? – Честно говоря, я не понимаю, о чем вы говорите. – Я служил в Европе поваром в Первой пехотной дивизии. Мне приходилось встречаться с пленными немцами, и, уж поверьте мне, я узнаю немецкие бранные слова. Наслушался всякой всячины. – Мой попугай ругается как солдафон? – Мисс Голубая растерянно улыбнулась, потом вновь помрачнела. – Вы, конечно же, ошибаетесь, мистер Осборн! – Пошли! – пихнул меня в бок Джонни. – А то ярмарка закончится! – Конечно, он не только ругался, – примирительно продолжил мистер Осборн. – Там были и другие немецкие слова, но они прозвучали невнятно. – Мой попугай – американец! – гордо заявила мисс Гласс Голубая, вскинув подбородок. – Я понятия не имею, о чем вы говорите! – Ладно, лично меня это не касается, – пожал плечами мистер Осборн. – Мальчики! Хватит стоять в дверях. Вы выпускаете из дома тепло. – Пошли, Кори! – позвал меня Дэви Рэй, уже сидя на велосипеде. – Мы опаздываем! Дверь гостиной снова открылась. – Слава богу, наконец он затих! – раздался голос мисс Гласс Зеленой. – Прошу тебя об одном, Соня, не играй больше эту свою песню, ради всего святого! – Это не песня виновата, сколько можно тебе повторять, Катарина! Я всегда играла эту вещь для него, и она ему нравилась! – А теперь он ненавидит эту мелодию! Больше не играй ее! Сестры Гласс напоминали мне пару дерущихся старых попугаев, хрипло кричащих друг на друга. Зеленого и голубого. – Пожалуйста, закройте дверь, мальчики! – крикнула мисс Голубая. Джонни с силой толкнул меня в спину, и я пулей вылетел на крыльцо. Он закрыл дверь, но пронзительные крики сестер Гласс, напоминавшие скрежет лесопилки, еще долго доносились из дома. Мне было отчаянно жалко маленькую девчонку Осборн. – Эти старые девы – просто психованные! – сказал Бен, забираясь на свой велик. – Тут еще хуже, чем в школе! – Ты, должно быть, устроил что-то такое, что очень рассердило твою маму, и она в наказание отправила тебя на уроки музыки! А сейчас время не ждет! Издав радостный вопль, Дэви налег на педали и покатил в сторону ярмарки. Я отстал от остальных, стараясь не обращать внимания на призывы своих приятелей догонять их. Разумеется, я думал о немецких ругательствах. Насколько мне было известно, сестры Гласс не говорили ни на одном языке, кроме английского, на котором изъяснялись в наших краях, – диалекте американского Юга. Я понятия не имел о том, что мистер Осборн служил в Первой пехотной дивизии – весьма знаменитом армейском соединении, как мне было известно из книг. Выходит, мистер Осборн воевал на той же истерзанной войной части земли, что и сержант Рок! «Вот это да!» – сказал я себе. Но откуда попугай мисс Голубой научился немецким ругательствам? Тут до меня донеслись радостные звуки ярмарочного веселья вместе с ароматами жареного попкорна и яблочной карамели. Я решил оставить сквернословящего по-немецки попугая до лучших времен и приналег на педали, чтобы настигнуть своих приятелей. Выложив доллар за входной билет, я вслед за своими друзьями ринулся в самую гущу ярмарочных наслаждений, подобно изголодавшемуся бродяге, завидевшему угощение. Гроздья гирлянд мигали над нашими головами, словно пойманные в сети звезды. Вокруг было полно народу: и наши сверстники, одни и с родителями, и взрослые, и старшеклассники. Карусель без устали кружилась, оглашая окрестности треском веселой музыки и мерным скрипом. Первым делом, завладев билетами, мы уселись в «чертово колесо», причем я допустил ужасную ошибку, согласившись разделить сиденье с Дэви Рэем. Когда мы вознеслись на самый верх и колесо остановилось, чтобы внизу желающие прокатиться успели рассесться по своим местам, Дэви со зловещей усмешкой внезапно закричал, что болты наших кресел вываливаются из своих гнезд, раскачивая при этом гондолу взад и вперед. – Перестань, Дэви, пожалуйста, перестань! – взмолился я, чувствуя, как руки и ноги леденеют от ужаса, а тело становится жестким и негнущимся. С жуткой высоты, куда подняло нас колесо, мне была видна вся ярмарка. Внезапно мой взгляд остановился на кричащей надписи с потеками театрально-красной крови среди намалеванной зелени джунглей: «Из Затерянного мира». С Дэви Рэем я рассчитался в «доме с привидениями». Когда ведьма с бородавкой на носу вдруг выскочила из темноты навстречу нашей скрипучей тележке, я схватил Дэви за волосы на затылке и заорал ему в ухо жутким голосом, в сравнении с которым все слышанные нами здесь наспех записанные на пленку завывания призраков и гоблинов могли показаться детским лепетом. – Прошу тебя больше так не делать! – попросил меня Дэви, когда наконец смог найти в себе силы снова усесться на место. После того как мы оказались снаружи, Дэви заявил, что ярмарочные «дома с привидениями» – самые глупые выдумки, которые он только видел в жизни, и что на самом деле ему ни капельки не было страшно. При этом, однако, походка его выглядела несколько скованной, и он поспешил к рядам передвижных туалетов. Потом мы погрузили свои физиономии в клубы сахарной ваты, поели жареного попкорна и угостились покрытыми глазурью маленькими пончиками. Мы отведали засахаренных яблок с арахисом, умяли по хот-догу в кукурузном тесте и наполнили животы безалкогольным пивом из корнеплодов. Бен пожелал прокатиться на мотоцикле-скремблере. Результат оказался более чем печальным: нам пришлось под руки сопроводить Бена в туалетную кабинку, где его прицел, к счастью, оказался верным и он сумел не забрызгать одежду. Бен гордо прошествовал мимо шатра с изображением морщинистой физиономии с единственным глазом. Что касается Дэви, тот просто прорвался сквозь очередь, чтобы поскорее попасть внутрь. Мы с Джонни, вопреки своему скептическому отношению к подобным зрелищам, отправились следом. Представлением в глубине тускло освещенного сарая заправлял угрюмый мужчина, чей нос напоминал маринованный огурец. Перед началом действа он держал речь перед полудюжиной любителей уродов о грехах плоти и всевидящем оке Господнем. После вступительных слов конферансье отдернул занавес и направил прожектор на вместительную бутыль, внутри которой находилось сморщенное розовое тельце нагого младенца с двумя руками, двумя ногами и единственным циклопическим глазом посреди выпуклого лба. Затем, чтобы дать нам разглядеть получше, мужчина поднял наполненную формальдегидом бутыль, в которой младенец-циклоп плавал в своем вечном сне; я вздрогнул, а Джонни заерзал на своем стуле. – Вот перед вами наглядный пример плотского греха и всевидящего ока Божьего, отмечающего и наказывающего греховодников, – объявил конферансье.