– Я очень старалась, – тихо проговорила она, – и сделала все, что от меня зависело. А у вас, детей, впереди еще целая жизнь. Ее взор вновь обратился ко мне. – Урок окончен, – сказала она. И тогда я проснулся. Еще по-настоящему не рассвело. Кукарекал петух, возвещая о скором восходе солнца. В спальне бабушки и дедушки уже наигрывало радио, настроенное на кантри. От тихого перезвона стальных гитарных струн, теряющегося в бескрайних просторах темных лесов, лугов и дорог, мое сердце едва не разрывалось на части от грусти. Днем мама и папа приехали за мной на нашем пикапе. На прощание я поцеловал в щеку бабушку Сару и по-мужски пожал руку дедушке Джейберду. Мне показалось, что его рукопожатие на этот раз было особенно сильным. Мы поняли друг друга без слов. Родители взяли с собой Бунтаря, и я удобно растянулся в кузове, свесив ноги через борт, а Бунтарь свернулся в клубок рядом. Он радостно дышал мне в лицо, но мне это было приятно. Провожая нас, бабушка Сара и дедушка Джейберд долго стояли на крыльце и махали нам вслед. А я ехал домой, в родные места. Глава 7 Поход с ночевкой На свете нет ничего, что могло бы вызвать столь необычайный восторг или внушить такой ужас, как чистый лист бумаги. Вам страшно: наконец-то вы остались наедине с самим собой и вам предстоит проложить черные тропы по этой белоснежной равнине. А восторг вы испытываете потому, что никто, кроме вас, не знает места назначения и даже вы сами не можете сказать, что будет в конце. Усевшись за машинку с намерением писать рассказ на конкурс, проводимый Советом по делам искусств города Зефира, я почувствовал такой испуг, что все, на что я оказался способен вначале, – напечатать наверху листа свое имя. Сочинять историю для себя или рассказ, который сможет прочитать любой желающий, – это два абсолютно разных зверя: первый из них – привычный и удобный для езды пони, второй – дикий и необъезженный жеребец. Тут остается только вцепиться покрепче в поводья, а там будь что будет. Некоторое время я просто сидел перед чистым листом бумаги, и мы с ним смотрели друг на друга. В конце концов я решил написать рассказ о мальчике, который убежал из своего маленького городка, чтобы увидеть мир. Я успел настучать две страницы, когда понял, что душа у меня не лежит к этой истории. Тогда я начал писать рассказ о мальчике, который нашел на свалке волшебную лампу. Эта писанина тоже отправилась в мусорную корзину. История об автомобиле-призраке шла хорошо до тех пор, пока этот автомобиль не налетел на стену моего воображения, сгорев в пламени. Я сидел, уставясь в лист чистой бумаги. За окном в листве звенели цикады. Где-то во тьме лаял Бунтарь. Издалека доносилось урчание автомобильного мотора. Я задумался о сне, в котором видел миссис Невилл, вспомнил, что она мне сказала: «Не думай об этом как о писательстве. Представь, что ты просто рассказываешь историю своим друзьям». «Но как это сделать? – спросил я себя. – Как если бы я собрался писать о том, что произошло на самом деле?» Может, написать о мистере Скалли и зубе Старого Мозеса? Нет, это не пойдет. Мистер Скалли не обрадуется гостям, которые зачастят к нему из любопытства. Хорошо… тогда, может быть, стоит написать про Леди и Человека-Луну? Нет, я их почти не знаю. Тогда о чем же? Что, если мне написать… …об утопленнике в машине на дне озера Саксон? Что, если я напишу рассказ о том, что случилось со мной и отцом в то утро? Как автомобиль свалился в озеро у нас на глазах, как отец прыгнул в воду, надеясь спасти водителя? Что, если я напишу обо всем, что я почувствовал и увидел в то мартовское утро перед восходом солнца? А что, если… что, если… я напишу про человека в шляпе с зеленым пером, который следил за нами с опушки леса? Да, тут я сумел бы развернуться. Начал бы прямо со слов отца, когда он разбудил меня: «Кори? Просыпайся, сынок. Пора». И вот уже я вновь сижу рядом с ним в нашем грузовичке, и мы едем по тихим предрассветным улицам Зефира. Мы разговаривали тогда с отцом о том, кем я собираюсь стать, когда вырасту. Но потом из леса прямо перед нами выскочил автомобиль, и, чтобы избежать столкновения, отец резко крутанул руль, после чего неизвестный автомобиль свалился с красного утеса в озеро Саксон. Я вспомнил, как отец со всех ног бежал к озеру, как сжалось мое сердце, когда я увидел, что он бросился в воду и плывет к машине. Я отлично помнил, как машина тонула в озере, как бурлила вокруг нее вода. Я помнил, как, оглянувшись зачем-то в сторону леса, заметил на опушке фигуру в длинном пальто, полы которого разлетались на ветру. На голове человека была шляпа с зеленым… Минуточку. Все было не совсем так. Я, не заметив, наступил на зеленое перышко и только потом обнаружил его на подошве своего ботинка, измазанного грязью. Но откуда еще могло взяться это перо, если не из-за шляпной ленты? Так я все и напишу, не отступая от истины ни на йоту. До самой ночи наводнения я, по сути дела, не видел шляпы с зеленым пером. Поэтому, решив строго придерживаться фактов, я напечатал на чистом листе бумаги о зеленом перышке и о том, как я нашел его. Я решил умолчать о мисс Грейс, Лэйни и о заведении с дурными девушками, потому что маме наверняка не понравился бы этот кусок. Добравшись до конца, я перечитал рассказ. Решив, что некоторые фразы можно улучшить, перепечатал свое произведение заново. Переносить на бумагу разговорную речь оказалось делом нелегким. После того как я перепечатал его трижды, мой рассказ был наконец готов. Он занял две страницы через два интервала. Это был мой шедевр. В мою комнату вошел отец, чтобы пожелать мне доброй ночи. На нем была пижама с красными полосами, волосы еще не просохли после душа. Я показал ему напечатанные страницы. – Что это такое? – спросил он, поднося мое творение к свету настольной лампы. – «До восхода солнца», – прочитал он заголовок и вопросительно посмотрел на меня. – Это рассказ, который я хочу послать на литературный конкурс, – ответил я. – Я только что его закончил. – Вот как? Я могу его прочитать? – Конечно, сэр. Отец начал читать. Я следил за выражением его лица. Когда повествование добралось до места, где из леса нам наперерез выкатывается неизвестный автомобиль, его челюсти чуть сжались. Потом отец оперся рукой о стену, и я понял, что он читает то место, где описывалось, как он плывет к тонущей машине. Я видел, как его пальцы медленно напрягаются и расслабляются. – Кори! – позвала мама. – Пойди посади Бунтаря на цепь! Я направился к двери, но отец остановил меня: – Задержись на минуту. Его взгляд вернулся к первым абзацам. – Кори! – снова позвала мама из гостиной, где она смотрела телевизор. – Мы разговариваем, Ребекка! – ответил маме отец, положив страницы с рассказом на мой письменный стол. Потом повернулся и взглянул на меня. Лицо отца наполовину скрывала тень. – Тебе понравилось? – спросил я. – Это не похоже на то, о чем ты обычно пишешь, – тихо ответил отец. – Обычно это истории о привидениях, ковбоях, космических полетах. Почему ты решил написать именно такой рассказ? Я пожал плечами: – Не знаю. Просто решил… что если уж писать о чем-то, то лучше о том, что случилось на самом деле. – Значит, все, что ты здесь написал, правда? И то, как ты заметил человека среди деревьев? – Да, сэр. – Тогда почему ты не рассказал об этом раньше? Почему не сообщил ни мне, ни шерифу Эмори? – Не знаю. Может быть, потому, что не был до конца уверен в том, что действительно кого-то видел. – Но теперь ты уверен? Прошло почти полгода с того дня, как все это случилось. Почему ты промолчал, хотя должен был сразу обо всем рассказать шерифу? – Да… наверно, я должен был так поступить. Я хочу сказать, мнепоказалось, что я увидел там какого-то человека. На нем было длинное пальто, и он… – Это точно был мужчина? – перебил меня отец. – Ты разглядел его лицо? – Нет, сэр. Отец покачал головой. Желваки на его скулах снова напряглись, на виске пульсировала жилка. – Господи, зачем мы вообще оказались на этой дороге! Не надо было мне прыгать в озеро за этой машиной! Человек, что покоится сейчас на дне озера, не дает мне покоя ни днем ни ночью! Отец крепко зажмурился. Когда снова открыл глаза, они были полны слезами и мукой. – Кори, никто не должен больше видеть этот рассказ, я требую этого! Ты меня понял? – Но, сэр… я хотел отдать его на конк… – Нет! Господи, ни в коем случае! Рука отца сильно стиснула мое плечо. – Слушай меня внимательно! Все полгода назад началось – тогда же и закончилось. Не нужно опять все вытаскивать наружу! – Но я написал правду! – чуть не плакал я. – Все так и было. – Это был дурной сон, – ответил отец. – Ночной кошмар. В городе никто не пропал, шериф это точно выяснил. В полицейские участки округа, да и всего штата не поступали заявления об исчезновении мужчины с татуировкой, которую я видел у утопленника. Ни одна жена или мать не обратилась в полицию с заявлением о пропавшем муже или сыне. Ты понимаешь, что это означает, Кори? – Нет, сэр, – признался я. – Это означает, что человека, утонувшего в озере Саксон, никогда не существовало, – объяснил мне отец хриплым, срывающимся голосом. – Никто его не ищет, никомунет дела, что с ним случилось. Перед смертью он был так сильно избит, что и на человека-то едва стал похож. И покоится он на дне озера, а не на кладбище, как это принято у добрых христиан. Я последний человек на этой земле, который видел его, перед тем как его машина навсегда погрузилась в темную воду Саксона. Ты знаешь, что стало со мной после этого? Я потряс головой. Отец взял со стола мой рассказ, потом положил страницы на место, рядом с пишущей машинкой. – Я знал, что в этом мире существуют зло и жестокость, – сказал он, избегая моего взгляда. – Жестокость – часть нашей жизни, но… она всегда где-то не здесь – может быть, в соседнем городе, но только не здесь. Помнишь, когда я был пожарным, мы ездили тушить машину, что разбилась и сгорела на полдороге между Зефиром и Юнионтауном? – Это был автомобиль Малыша Стиви Коули, – ответил я. – Полуночная Мона. – Точно. На дороге остались следы шин. Было очевидно, что другая машина вынудила Стиви Коули съехать с дороги, намеренно его столкнула. Бензобак машины Коули взорвался. Это была чудовищная жестокость, и, увидев, что осталось от молодого, полного жизни парня, я… – Отец содрогнулся, – вероятно, он вспомнил обугленные кости Малыша Коули. – У меня до сих пор в голове не укладывается, как один человек может сделать такое с другим. Мне непонятна подобная ненависть. Я не знаю, как люди становятся такими. Как нужно изуродовать свою душу, чтобы быть способным отнять у другого человека жизнь с легкостью, с какой давишь муху? Глаза отца наконец остановились на мне. – Знаешь, как звал меня дедушка, когда мне было столько же лет, как тебе сейчас? – Нет, сэр.