Можно сказать, что Колумбу повезло еще с одной поддержкой. В Палосе жил старый мореплаватель Педро Васкес де ла Фронте – ра, который вместе с мадейранцем Диого де Тейве еще в 1452 году по приказу инфанта дона Энрике вышел в открытый океан. Отправившись на юго-запад от азорского Фаяла, Васкес столкнулся с Саргассовым морем (о котором, кстати, он заранее предупредил Колумба, дабы тот не испугался неизведанного), затем повернул на северо-восток, открыл два самых западных Азорских острова – Флориш и Корво – и в поисках мифического острова Бразиль продолжил идти этим курсом, достигнув широты мыса Клира, Ирландия. Хотя и Фронтера, и Тейве пребывали в уверенности, что Бразиль находятся где-то рядом, они не пошли на риск и повернули назад. Сорок лет спустя Педро Васкес объявил Колумбу и Пинсону, «что у него есть сведения о земле Индии», и, как сказал уже другой свидетель в 1535 году, «ободрил людей публично на городских площадях, пообещав, что в этом путешествии они найдут очень богатую землю…». Теперь давайте посмотрим, кто последовал его совету. Тщательные исследования мисс Элис Бэйч Гоулд позволили назвать имена 87 из 90 человек, отправившихся в первое путешествие к Новому Свету, причем, применительно к большинству, с указанием жалованья, занимаемой должности и некоторых биографических подробностей. Несколько имен можно встретить в собственном дневнике Колумба, другие были получены из более поздних из pleitos, но все-таки главным образом из платежных расписок из испанских архивов и других подходящих мест, поскольку деньги выплачивались от имени короны. Количество людей, задержавшихся в Навидаде, – 39, что предположительно соответствует численности экипажа потерпевшей крушение «Санта-Марии», хотя часть оставленного гарнизона состояла из экипажа «Ниньи», а люди с погибшего судна просто заняли их места. Из оставшихся 51 члена экспедиции более половины могут быть отнесены к «Пинте». Из 87 человек, чьи имена нам известны, только четверо, помимо Колумба, не были испанцами: Хуан Ариас из португальской Тавиры, Джакоме эль Рико из Генуи, Антон Калабрес (предположительно из итальянской Калабрии) и Хуан Вецано (вероятно, венецианец). Английскому и ирландскому патриотизму всегда льстила мысль о том, что флот сопровождал представитель каждой названной нации. Вынужден их огорчить: в составе экспедиции не было ни англичан, ни ирландцев, ни каких-либо других североевропейцев. Королевский приказ, приостанавливающий все гражданские и уголовные иски против подписавших контракт с Колумбом, породил повторяемое до тошноты мнение, что экипажи Адмирала состояли сплошь из матерых уголовников, головорезов и тюремных сидельцев. Поясню, в чем заключается зерно истины. Незадолго до того, как Колумб прибыл в Палое, некто Бартоломео де Торрес из этого же города был признан виновным в том, что во время ссоры убил своего оппонента, за что и был приговорен к смертной казни. В ожидании казни он был спасен из тюрьмы тремя своими друзьями – Алонсо Клавихо, Хуаном де Могуэром и Педро Изкьердо. В соответствии с любопытными законами Кастилии эти трое также были приговорены к смерти. Все четверо, будучи еще на свободе, воспользовались королевским предложением поступить на службу под началом Колумба и по возвращении получили помилование, поскольку «ради королевской службы рисковали жизнью и подверглись большой опасности вместе с доном Кристобалем Колоном, нашим Адмиралом Моря-Океана, открывшим острова Индии». Таким образом, даже эта четверка не относилась к числу заключенных в обычном смысле этого слова, и уж по крайней мере трое из них не были злостными преступниками. Бартоломео де Торрес отправился во Второе путешествие в должности солдата-арбалетчика, а Хуану де Могуэру, как способному моряку, нашлось место на флагманском корабле. Несколько позже Хуан стал лоцманом под командованием Агуадо[109]. За исключением нескольких иностранцев, одного испанца из Юго-Восточной Мурсии и десяти северян (вероятно, изначально входивших в состав экипажа «Санта-Марии»), все остальные люди Колумба были родом либо из какого-нибудь города или деревни Ньебла (Палоса, Могера, Уэльвы и Лепе), либо из других городов Андалусии – Кадиса, Севильи, Кордовы, Хереса и Пуэрто-Санта-Мария. Помимо «семейных подрядов» Ниноса, Кинтеро и Пинсона, в экспедицию входили по меньшей мере еще три группы родственников: Джил Перес с племянником Альваро и братья Медель на «Пинте» и Педро Арраес с сыном Хуаном на «Нинье». Таким образом, экипажи Колумба были далеки от того, чтобы комплектоваться бандитами и разбойниками, скорее наоборот – его экспедиция состояла из «кораблей родного города», как это принято называть в современной Новой Англии, на борту которых трудились местные парни, соседи и друзья из близлежащих морских портов. Несомненно, они представляли собой некую «избранную» категорию активных молодых моряков, чей спортивный азарт был пробужден новизной предприятия и надеждой на выигрыш. Если не считать их вполне естественных опасений по поводу продолжительности плавания, это были вполне дисциплинированные люди, подчиняющиеся приказам Адмирала, а необдуманные поступки оставшихся в Навидаде, вызвавшие враждебность туземцев и в конце концов ставшие причиной их гибели, ничем не отличались от поступков таких же других моряков в данных исторических обстоятельствах. В целом мне кажется, что товарищи Колумба по кораблю были, как бы сказали сейчас, «хорошими парнями», физически выносливыми, компетентными в морском деле и преданными своему командиру. Никто, кроме настоящих моряков, не смог бы благополучно довести «Нинью» и «Пинту», и многие из них продолжали ходить с Колумбом в более поздних его путешествиях. Общая ежемесячная заработная плата всей экспедиции составляла 250 180 мараведи, причем эту сумму (естественно, не считая авансового платежа) позволялось накапливать, чтобы получить по возвращении сразу все деньги. Жалованье офицеров и лоцмана составляло 2000 мараведи в месяц, marineros[110] – 1000, grumetes[111] – 666 (или 22 мараведи в день). Это была стандартная плата за дальние плавания, как указывалось в королевском приказе от 30 апреля. Впрочем, со временем ничего не менялось, и ровно столько же Колумб выплачивал своим людям и в четвертом плавании в 1502–1504 годах. Трудно сказать, чему были эквивалентны эти суммы в современных терминах. 1000 мараведи, если платить золотом (как, по-видимому, платили этим людям), была эквивалентна 6,95 доллара до 1934 года (до введения в США Закона о золотом резерве), а в серебряном исчислении сумма становилась в два раза меньше. Как бы там ни было, мараведи стоил менее цента, но его покупательная способность была намного выше. На питание каждого моряка, находившегося на королевской службе, короной выделялось 12 мараведи в день (для сравнения: бушель пшеницы в 1493 году стоил 73 мараведи, а жалованье Санчо Пансы на службе у Дон Кихота составляло 26 мараведи в день, то есть ненамного больше, чем у Колумбовых грометов). Моряков не обеспечивали одеждой за счет государства, поэтому этот вопрос решался ими самостоятельно и никаких вычетов из жалованья при окончательном расчете на этот счет не проводилось. В то время обычно носили все, что попало, и к единственным отличительным атрибутам моряка имели отношение плащ с капюшоном, или парка, и так называемая gorro – красная шерстяная шапочка-чулок, похожая на те, что носят сегодня португальские рыбаки. Матросы ходили босиком и отращивали бороды, поскольку на корабле не было средств для бритья. Перейдем теперь «от бака к корме». К числу офицеров на судах Колумба (впрочем, как и на всех испанских кораблях эпохи географических открытий) относились капитан, хозяин судна и лоцман. Капитан был командиром, ответственным за все, что происходит на борту, а Колумб являлся не только капитаном «Санта-Марии», но и главным командующим всеми тремя кораблями. Гарсия Паласио, опубликовавший в 1587 году первое испанское руководство по мореходству, говорит, что капитан должен быть «добрым христианином, весьма богобоязненным, обладающим всеми мужскими добродетелями; капитан должен иметь жизнерадостный характер, чтобы его люди были счастливы и довольны, ревностно смотреть, чтобы каждый исполнял свой долг, и, самое главное, не терять бдительности». Он не обязательно должен был быть профессионалом в морском деле, поскольку непосредственное командование экипажем, правильное размещение груза, управление ходом судна под парусами, отдача швартовых и постановка на якорь лежали на хозяине судна (или мастере). Именно мастер, как наставлял Паласио, «превыше всего должен быть хорошим моряком». Владелец судна, зафрахтованного короной или другим лицом, обычно выступал в роли мастера. Таковым и был Хуан Нинос, владелец «Ниньи», а на «Санта-Марии» мастер и владелец Хуан де ла Коса был на вторых ролях, оставаясь заместителем Колумба. Мартин Алонсо Пинсон посчитал возможным назначить младшего брата Франсиско мастером «Пинты», хотя ее истинный владелец Кристобаль Кинтеро считался весьма опытным моряком. Хуана де ла Коса, мастера «Санта-Марии», часто путают с его полным тезкой, составившим знаменитую карту мира, а затем исследовавшим Испанский Мэйн[112], хотя это были совсем два разных человека. Подобное недоразумение вполне объяснимо: оба Хуана де ла Коса происходили из басков, но только один родом из прихода Сантона под названием Санта-Мария-дель-Пуэрто, а другой жил в городе Пуэрто-Санта-Мария в заливе Кадиса. Де ла Коса из Первого путешествия «прославился» тем, что посадил «Санта-Марию» на мель, и после этого случая Адмирал никогда больше не упоминал его имени. Другой же де ла Коса, картограф и исследователь, находился в составе экипажа «Ниньи» в 1493 году и, будучи опытным моряком, совершил с Колумбом плавание на Кубу. Должность лоцмана на испанских судах той эпохи соответствовала тому, что на современных судах именуют старпомами. Этот второй человек в знании мореходства после мастера, он также командовал действиями экипажа и брал на себя ответственность за навигацию, вел расчеты и отмечал предполагаемые точки положения судна на карте. Гарсия Паласио писал, что этот офицер должен быть человеком солидного возраста, опытным, ответственным, знающим особенности погоды, владеющим парусным управлением и знакомым с астрономией. И в самом деле, лоцманы Колумба были не только хорошими профессионалами, но и верными людьми. Пералонсо Нинос, лоцман «Санта-Марии», оказался более точен в расчетах, чем сам Адмирал, но не владел основами астронавигации, поэтому на обратном пути Колумб предпочел заниматься этим вопросом самостоятельно. Кристобаль Гарсия Сармьенто (или Халмьенто) вел «Пинту»; Санчо Руис де Гама, которому активно помогал Бартоломео Ролдан, – «Нинью». Руис и Сармьенто сопровождали Колумба во втором плавании, Ролдан – в третьем. В конце концов последний утратил боевой пыл и стал видным гражданином Санто-Доминго. Лоцманы, как и мастера, получали 2000 мараведи в месяц, что вдвое превышало жалованье опытных marineros. Помимо корабельных офицеров, в штате Колумба состояло несколько «сухопутчиков», исполняющих особые обязанности. К ним, в частности, относился converso[113] Луис де Торрес, обращенный еврей, владеющий ивритом и немного арабским. В то время обычно полагали, что арабский язык является матерью всех языков, поэтому ожидалось, что Торрес преуспеет в общении с великим ханом и другими восточными властителями. Другой, Диего де Харана – двоюродный брат кордовской пассии Колумба, получил должность alguacil de la armada[114]. Нечто подобное существовало на английских кораблях вплоть до семнадцатого века. Как писал капитан Джон Смит[115], «маршал должен наказывать нарушителей и следить за тем, чтобы правосудие осуществлялось в соответствии с указаниями капитана: прогулка по реям, протаскивание под килем, привязывание к фок-мачте с ведром дроби на шее или просто отсидка в трюме». Диего де Харана был назначен маршалом на «Санта-Марии»; на «Пинте» и «Нинье» были свои alguaciles. Еще одним человеком, не имеющим отношения к мореходному искусству, был личный секретарь Колумба Родриго де Эскобедо – escrtbano de toda la armada[116]. Он не имел никакого отношения к ведению дневника, но письменно фиксировал юридические действия Адмирала при вступлении во владение каким-либо островом от имени короны. Его, вероятно, использовали бы и для ведения дипломатической переписки, если бы только индейцы умели читать и писать. Кроме того, на борту «Санта-Марии» находились два королевских чиновника. К ним относились veedor real[117] Родриго Санчес де Сеговия, управляющий недвижимостью и одновременно контролер (говоря современным языком – финансовый аудитор), следящий за расходами и получением короной своей доли золота и драгоценных камней, а также дворецкий repostero de estrados del rey[118] Педро Гутьеррес. Похоже, что последний был чем-то вроде добровольца-джентльмена, поскольку у Колумба и без него имелись личный стюард (Педро де Террерос, возросший до капитана каравеллы в более позднем плавании) и юнга на побегушках. На каждом судне присутствовал собственный врач-хирург. Доктор «Санта-Марии» Хуан Санчес принадлежал к кругу друзей Диего Харана, маэстро Алонсо из Могара заботился о здоровье экипажа «Ниньи», а маэстро Диего – «Пинты». Принимая во внимание, что экипажи всех трех кораблей не жаловались на плохое самочувствие, первым двоим разрешили остаться в Навидаде, причем наследникам Алонсо было впоследствии уплачено 11 688 мараведи за оказанные услуги. Среди опытных marineros и grumets «Санта-Марии» было девять северян – басков и галичан – вероятно, единственных членов команды ее первоначального состава, которых убедили остаться в Навидаде. В роли лидера этой банды выступал боцман Чачу (по-баскски Хуанито). Боцман как тогда, так и сейчас особенно заботился о снаряжении. В его обязанности входило руководить моряками при выполнении приказов капитана или лоцмана, следить за укладкой груза, слабостью лонжеронов, натиркой такелажа и сухостью канатов, правильным креплением ходового такелажа, чистотой помпы, тушением открытого огня на ночь, чистотой и комплектацией шлюпки и защитой хранящихся парусов от прожорливых крыс. Вероятно, он был самым занятым человеком на борту. Хуан Кинтеро, сопровождавший Колумба во всех четырех путешествиях, служил боцманом на «Пинте», а Бартоломео Гарсия – на «Нинье». Этим двоим платили 1500 мараведи в месяц, а Чачу получал несколько больше – возможно, это было своего рода бонусом, чтобы побудить его остаться на корабле. Даже сегодня легче найти хорошего капитана, чем хорошего боцмана. Despensero, или стюард, был еще одним невысокого ранга, но важным членом каждого экипажа. Он полностью распоряжался водой, вином и едой, дровами и свечами, а также поддерживал огонь в печи камбуза. Эту должность на «Пинте» занимал Гарсия Фернандес, имен остальных двоих мы не знаем. Ниже боцманов и стюардов находилась еще одна специфическая группа людей, официально входящих в экипаж и получающих жалованье marineros, но исполняющих особые обязанности, – плотник, бондарь и конопатчик. Последнему вменялась в обязанность исправность помпы, смазка смолой и жиром стыков палубы, бортов и днища, а также защита судна от протекания (когда оно было спущено на воду). Он же заботился о том, чтобы грометы тратили свое свободное время на заделывание щелей, а не глазели по сторонам. Бондари присматривали за целостью бочек, состоянием обручей и ремонтировали любые емкости, предназначенные для хранения вина, пресной воды или других жидкостей. К гордости «Пинты», на ее борту присутствовал моряк, снискавший славу художника, а громет на «Санта-Марии» пользовался громкой репутацией пробирщика минералов, специалиста по добыче серебра и промывке золота. Подводя итоги, скажем, что общий состав экспедиции распределялся следующим образом: на борту «Ниньи» находилось 24 человека, на «Пинте» – 26 и на «Санта-Марии» – 40. По меркам того времени это был необычайно хорошо организованный флот, подготовленный к открытиям и исследованиям. На кораблях были заняты все рабочие руки, а явные «бездельники» – королевский аудитор, писарь и переводчик – могли бы пригодиться Колумбу для развлечения губернатора китайской провинции. На популярных иллюстрациях к экспедиции обычно изображают грозных конкистадоров в морионах, расхаживающих по палубе «Санта-Марии» с пиками в руках (очевидно, так доморощенные художники представляют себе охрану). Придется заметить, что у Колумба в этом плавании не было ни одного специально вооруженного солдата, канонира или арбалетчика. Адмирал не готовился к борьбе и завоеваниям, его цель заключалась только в одном – в открытиях. Хотя все три судна были обеспечены годовым запасом продовольствия, Колумб рассчитывал вернуться гораздо быстрее и не планировал столь длительного путешествия, как Бартоломеу Диаш, уже совершивший плавание в Южную Африку. В своих записях он ни разу не упомянул о трагических внутриполитических событиях, происходивших одновременно с его приготовлениями и в какой-то мере затруднивших и задержавших отплытие. Речь идет о массовом изгнании евреев из Испании. 30 марта 1492 года, за месяц до подписания «Капитуляций» с Колумбом, Фердинанд и Изабелла издали судьбоносный указ, дающий евреям четыре месяца на то, чтобы принять крещение или покинуть страну, в которой многие тысячи из них жили на протяжении веков и внесли гораздо больший интеллектуальный вклад в политику и финансы государства, чем их численность. Путешествуя из Гранады в Палое, Адмирал не мог не стать свидетелем душераздирающих сцен, подобных тем, которые современный фанатизм возродил сейчас в современной Европе. Толпы беженцев, продавших за бесценок имущество, накопленное годами тяжелого труда, заполонили дороги, ведущие к морю, пешком или ведя за собой ослов и мулов с повозками, доверху нагруженными домашним скарбом, который можно было забрать с собой. Раввины читали священные свитки, кто-то исполнял традиционные песнопения на свирели и таборе, но в любом случае это была бесконечная меланхоличная процессия, сопровождавшаяся плачем и причитаниями. Больные и старики отползали с дорог умирать в ближайшие поля. Добравшись до Пуэрто-Санта-Марии и впервые увидев океан, евреи поднимали громкие крики в надежде, что Иегова раздвинет воды и приведет их сухими в какую-нибудь новую землю обетованную. Располагаясь лагерем там, где находилось место, или толпясь на борту кораблей, зафрахтованных более богатыми соплеменниками, они в отчаянии ожидали приказа на отплытие. Наконец от монархов пришло известие, что корабли с евреями должны покинуть порт не позже 2 августа 1492 года – за день до отплытия Колумба из Палоса. Возможно, именно поэтому он и ожидал следующего дня, но даже и при этом не избежал плавания в нежелательной компании. Шестьдесят лет спустя какой-то старик в Гватемале заявил, что был грометом на корабле великого переселения народов, спустившемся по реке Сальтес вместе с флотом Колумба. По любопытному совпадению, его корабль, возвращающийся в Северную Испанию после высадки евреев в Леванте, пересекся с «Пинтой», следующей домой после великого открытия. Именно тогда этот моряк и услышал новости, которые в свое время дадут новую жизнь преследуемой расе. Относительно множества трудностей, которые пришлось преодолеть Колумбу и Пинсону при вербовке людей и подготовке флота к выходу в море, не сохранилось никаких конкретных подробностей: их поглотил непреодолимый интерес к самому путешествию. Предание упоминает фонтан возле церкви Святого Георгия в Палосе, соединенный римским акведуком с источником пресной воды на холмах, где наполнялись бочки с водой. Именно там каждый моряк должен был исповедоваться, получить отпущение грехов и причаститься. Сам же Колумб, как пишет первый историк Индии, «принял святейшее таинство Евхаристии в тот самый день, когда вышел в море; во имя Иисуса приказал поднять паруса и отправился из гавани Палоса к Сальте на трех снаряженных каравеллах, положив начало Первому путешествию и открытию Индии». Первое путешествие в Америку Глава 11 Унесенный прочь (3.08-9.09.1492) Ныне, в день падения твоего, содрогнулись острова; острова на море приведены в смятение погибелью твоею. Иез., 26: 18 Колумб начал свою «Книгу о первом плавании и открытии Индий», обычно называемую «Дневником Первого путешествия» предисловием, характерным не только для Адмирала, но и для всех подобных документов того времени: «In nomine domini nostri Ihesu Christi[119]. После того как ваши высочества, христианнейшие, высочайшие, светлейшие и всемогущие государи – король и королева Испании и островов моря, наши повелители в нынешнем, 1492 году положили конец войне с маврами, которые царствовали в Европе, и завершили войну в великом городе Гранаде, где в этом же году, во второй день января, я видел сам, как силой оружия водружены были королевские стяги ваших высочеств на башнях Альхамбры, цитадели Гранады, и как король мавров вышел из городских ворот, дабы поцеловать царственные длани ваших высочеств и государя, моего повелителя, в этом же месяце я осведомил ваши высочества о землях Индий и об одном государе, который зовется „великий хан“, что означает на нашем языке „царь царей“. Этот государь и предки его много раз отправляли послов в Рим с просьбой направить к ним людей, сведущих в делах веры (doctores еп nuestra sancta fe), дабы они наставляли в ней; святой же отец [папа] никогда не удовлетворял [эти просьбы], и много народов [поэтому] впало в ничтожество и приобщилось к гибельным вероучениям и обратилось к идолопоклонству. И поэтому ваши высочества, как католики-христиане и государи, почитающие святую христианскую веру и споспешествующие ее распространению, и как враги секты Магомета и всяческого идолопоклонства и ересей, решили отправить меня, Христофора Колумба, в указанные земли Индий, с тем чтобы повидал я этих государей и эти народы и дознался бы о состоянии этих земель и также о том, каким образом окажется возможным обратить их в нашу веру. И повелели [ваши высочества], чтобы я направился туда не сушей, следуя на восток, как обычно ходят в ту сторону, но западным путем, каковым, насколько мы это достоверно знаем, не проходил еще никто. И таким образом, после того как были изгнаны все евреи из ваших королевств и сеньорий, в том же месяце январе ваши высочества повелели мне отправиться с достаточной флотилией в упомянутые части Индий. Ради того даровали они мне великие милости, возвысив мой род (у me enoblecieron) и позволив отныне и впредь именоваться „доном“ и быть главным адмиралом Моря-Океана, а также бессменным вице-королем и правителем всех островов и материковых земель, которые я открою и обрету и которые отныне и впредь будут открыты и обретены в Море-Океане, и положили, что преемником моим будет мой старший сын, и так из поколения в поколение во веки веков[120]. И я отправился из города Гранады в субботу 12 мая того же 1492 года и прибыл в город Палое, морской порт, где я снарядил три весьма подходящих для подобного предприятия корабля. Я вышел из этой гавани хорошо снабженный всякого рода припасами и с большим количеством моряков в пятницу, в третий день августа того же года, за полчаса до восхода солнца и взял путь на принадлежащие вашим высочествам Канарские острова, что лежат в том же Море-Океане, чтобы оттуда идти моим направлением и плыть до тех пор, пока не прибуду я в Индии. А прибыв на место, отправить от имени ваших высочеств послов к тем государям и выполнить все, что мне было велено. Того ради вознамерился я описать это путешествие самым подробным образом, изо дня в день, отмечая все, что бы я ни совершил и что бы со мной ни происходило, как то видно будет из дальнейшего. Равным образом я решил, государи-повелители, каждую ночь описывать то, что случилось за день, а днем отмечать случившееся при плавании ночью, имея в виду составить новую морскую карту, на которой, на надлежащих местах, были бы показаны под их ветром все моря и земли Моря-Океана, и еще завести книгу и в ней помещать все подобным же образом в рисунках с пометками экваториальной широты и западной долготы. И настолько обременил я себя всем этим, что позабыл о сне; и многое испытал я в плаванье, выполняя предначертанное, и совершение всего потребовало великих трудов»[121]. Так начинается самая подробная, интересная и увлекательная история этого морского путешествия. Приблизительно 98 процентов информации о фактическом открытии Америки содержит именно этот источник. Из уважения к традициям я буду называть его «Журналом Колумба», хотя это гораздо большее, нежели обычный бортовой журнал, поскольку он содержит записи о «суточной работе» лоцмана с указанием азимута и расстояния, замеченных объектов и обнаруженных земель, но и пространные описания людей, мест, фауны и флоры, а также размышления и выводы Адмирала о космографии, о будущей колониальной политике и о многих других темах. Оригинальная рукопись «Журнала» давным-давно исчезла. Она была отправлена или подарена лично Колумбом монархам в Барселоне, откуда, несомненно, попала в постоянно перемещающиеся королевские архивы и поэтому была потеряна (или даже выброшена) перед одним из частых переездов. К счастью, после того как «Журнал» был получен в Барселоне, с него сняли несколько копий. Одна из них попала к Лас Касасу, который написал к нему аннотацию для собственного использования, цитируя длинные отрывки. Этот же источник использовал и Фернандо Колумб при написании «Истории», в которой сохранил части «Журнала» в виде прямых цитат. При сравнении видно, что иногда Лас Касас адаптировал некоторые фрагменты, но это лишь доказывает честность и добросовестность епископа. Аннотация Лас Касаса, написанная его собственной рукой, до сих пор хранится в Национальной библиотеке Мадрида – именно этим текстом мы и располагаем сегодня. Адаптированный Лас Касасом «Журнал» стал лакомым куском писателей, обуреваемых собственными сенсационными теориями. А таковых оказалось великое множество. Кто-то утверждает, что Колумб никогда не искал «Индию», что первым открыл Новый Свет кто-то другой, что Колумб бывал там и раньше, но только под другим именем. Кто-то настаивает, что Колон-первооткрыватель был другим человеком, а не Коломбо-генуэзцем, а патриотически настроенные испанцы не прочь отдать пальму первенства Мартину Алонсо Пинсону. Дальше всех пошли скандинавские сказочники: по их мнению, Колумб намеренно скрыл информацию о Новом Свете, которую под большим секретом получил в Исландии. Этим и другим «исследователям», выдвигающим еще более дикие теории, текст «Журнала», несомненно, мешает, поскольку превращает их бредовые идеи в нелепость. Именно поэтому они делают все возможное, чтобы дискредитировать этот документ. Виньо и Карбиа, в частности, привели доводы в пользу того, что адаптированный «Журнал» был сокращен, искажен, фальсифицирован и переписан Лас Касасом, Фернандо и их последователями, чтобы не допустить катастрофического взрыва традиционного мнения, согласно которому некий Христофор Колумб, генуэзец, открыл Америку 12 октября 1492 года, когда искал западный путь в Индию. Переписчик «Журнала» действительно допустил распространенные ошибки, в частности, написание слова «восток» вместо «запад», но описки подобного рода легко вычисляются при построении курса, который выдерживал флот Колумба. Несомненно, и сам Лас Касас опустил некоторые морские подробности, которых так порой не хватает, зато вставил несколько собственных не самых прозорливых, но легко обнаруживаемых замечаний. Но периодически появляющиеся утверждения, что Лас Касас (или кто-то другой) исказил «Журнал», безусловно, не соответствуют действительности. Мои друзья по Гарвардской экспедиции и я подвергли «Журнал» самому интенсивному изучению, которому он когда-либо подвергался, и со всей профессиональной ответственностью утверждаем, что ни один моряк, который не проследовал бы маршрутом Колумба, не смог бы подделать этот документ, настолько точны в нем указания пеленгов, курсов и наблюдений. Для этого понадобилась бы помощь искуснейшего из литературных фальсификаторов, который смог бы тесно вплести в «Журнал» страстное стремление Колумба к Индии, его удивления и восторги новыми впечатлениями. Характерно, что Колумб даже не удосуживался исправлять многочисленные ошибки, которые допускал в навигации, когда понимал, что сделал неправильный расчет, только несколько дней спустя. Преамбула, которую мы процитировали в начале этой главы, была особой мишенью критиков из-за упоминания в ней «земель Индий» и «великого хана». Все доморощенные «разоблачители» настаивают на том, что это было написано после окончания путешествия, и Колумб извлекал максимум пользы из серьезной неудачи. Никто не исключает, что преамбула действительно была написана не в день начала путешествия, когда Колумб был занят другими, более важными делами, а, например, на Канарах. Но о том, что «Журнал» писался намного позже, не может быть и речи. Об этом свидетельствует обещание в последнем абзаце, которое так и не было выполнено: «составить новую морскую карту, на которой, на надлежащих местах, были бы показаны под их ветром все моря и земли Моря-Океана» – то есть указать широту и долготу тех или иных объектов. Этого Колумб не сделал из-за неимения точных научных методов. Как и другие мореплаватели того времени, он, вероятно, полагал, что сможет «разобраться в море», но за все путешествие у нас есть только три указания широты новых земель (все неверные) и ни одной долготы. Этот разрыв между обещаниями и результатами не ускользнул от глаз монархов, которые довольно многозначительно предложили ему предоставить недостающие данные до начала Второго путешествия. Едва ли они попросили бы Колумба сделать то, на что не был способен ни один мореплаватель того времени, если бы не заметили опрометчивое обещание в преамбуле. План путешествия Колумба состоял в том, чтобы сначала отправиться на Канарские острова, а оттуда на запад, в Индию, но даже вокруг этого простого намерения стали плестись самые фантастические теории. Кажется достаточно ясным, почему он выбрал именно этот маршрут. Прямой курс на запад из Испании был исключен опытом португальцев, которые множество раз пытались бороться с западными ветрами Северной Атлантики. Но Канарские острова находились в зоне северо-восточных пассатов, поэтому существовала уверенность, что в это время года туда можно добраться при благоприятных северных ветрах. Ни в «Журнале», ни где-либо еще нет даже намека на надежду перехода через весь океан под действием пассата, но, должно быть, во время африканского путешествия Колумб заметил, что курсу на запад от Канар будет благоприятствовать попутный ветер – стоит только выйти из зоны Канарского штиля. Другими словами, Христофору просто повезло, что один и тот же ветер донес его флот до самой Америки. Существовала еще одна веская причина для выбора Канарских островов в качестве отправной точки. Они лежат на той же параллели, что и Чипунгу (или, если угодно, Япония). Теперь вернемся назад к наброску с «Глобуса» Мартина Бехайма, выполненному в год плавания Колумба, и отметим, что выбранный путь в Индию соответствовал самому простому и кратчайшему курсу в свете распространенной в то время географической дезинформации. Планы простых навигаторов того времени всегда заключались в том, чтобы выйти на предполагаемую широту пункта назначения, а затем двигаться строго на восток или на запад, пока они не достигнут цели. По оценке Колумба, кратчайшее расстояние между Востоком и Западом находилось на Канарской параллели, причем, как правило, в этом районе дул устойчивый ост. Так что же может быть более разумно, чем сделать эти острова отправной точкой? Более того, первый этап плавания до Канар превратился в своего рода психологическую «встряску», весьма полезную не только для проверки качества кораблей, но и для изучения характеров и поведения членов экипажа. Капитан-генерал – именно так мы теперь должны называть Колумба – причастился в церкви Святого Георгия, Палое, ранним утром в пятницу 3 августа поднялся на борт своего флагмана еще до рассвета и «во имя Иисуса» дал команду трогаться в путь. Веселые песенки сопроводил скрип лебедок, и за полчаса до восхода солнца (на той широте восход в начале августа приходился примерно на четверть шестого) на «Санта-Марии», «Пинте» и «Нинье» были подняты якоря. Это был один из тех серых и спокойных дней, предвещающих приход осени, когда море уподоблялось зеркалу из полированной стали, а кучевые облака Кастилии (такие мог написать только Эль Греко), кажется, вдруг застывали на месте в своей бесконечной смене. В такие безмятежные дни на берегу не шевелился ни один лист, и, если бы не прилив, можно было бы подумать, что время остановилось. Отсутствие ветра не имело значения – отплытие приурочивалось к началу отлива, имеющего достаточную силу, чтобы успеть перенести суда через прибрежную полосу, слишком мелкую для осадки «Санта-Марии». Без единого звука, если не считать плеска воды и скрипа уключин, флот двинулся вниз по реке на веслах под вяло провисшими парусами – только так можно было обеспечить достаточную маневренность до выхода в открытое море. В полутора милях от Палоса по левому борту показались здания Ла-Рабиды, в котором монахи распевали древний литургический гимн в честь великого события: lam lucis onto sidere Deum precemur supplices, ut in diurnis artibus nos servet a nocentibus[122]. Можно представить, как капитан-генерал, часто присоединявшийся к этому гимну во время пребывания в Ла-Рабиде, снимает шляпу, не занятые греблей моряки следуют его примеру, все крестятся, и многие преклоняют колени, когда над водой звучит последняя строфа: Deo Path sit gloria, eiusque soli Filio, cum Spiritu Paraclito et nunc et in perpetuum[123]. В нескольких сотнях ярдов за Ла-Рабидой корабли взяли курс в сторону порта, и флот вошел в реку Одьель, которая тогда называлась Сальтес. При отливе и под легчайшим ветром они прошли между песчаными материковыми дюнами, покрытыми соснами, и островом, а затем, приняв на 50 градусов вправо, в восемь утра пересекли линию отмелей. На открытом пространстве паруса поймали крепкий бриз, который погнал суда на юг со скоростью 4 узла. До самого захода солнца они еще находились в пределах видимости берегов. Затем ветер сменился на северный, и корабли взяли курс на юго-запад, надеясь получить неплохой старт. В середине ночи, уже будучи вдали от материка, Адмирал взял курс на Канарские острова sur cuarta del sudoeste [124]. Хотя в «Журнале» об этом ничего не говорится, Колумб, должно быть, разработал или перенял у португальских мореплавателей систему сигналов, позволяющих флоту держаться вместе. В железной жаровне, висящей за кормой, разводился огонь, который хорошо был виден ночью, а в дневное время с помощью кусков мокрой парусины пускался дым. Таким образом, двумя, тремя или даже четырьмя условными последовательными вспышками или клубами дыма можно было подавать команды на смену курса, подъем парусов или сбор капитанов на флагмане для получения дальнейших инструкций. В дополнение к жаровне использовали факел из сосновой смолы. Естественным действием любого флота парусников является их разделение с последующим рандеву (как мы видим сегодня на гонках океанских яхт), но цель Колумба заключалась в том, чтобы сохранить свои корабли объединенными. Это было нелегкой задачей, поскольку флагманский корабль имел более тихий ход, чем «Пинта» и «Нинья». Таким образом, двум каравеллам приходилось постоянно ограничивать скорость, уменьшая парусность, чтобы не оставить флагмана за кормой. Участок океана между Испанией и Канарами представляет собой штормовую зону, на преодоление которой испанцам обычно требовалось восемь – десять дней. Испанцы назвали его el Golfo de las Yeguas[125], поскольку это место славилось многократными случаями гибели племенных кобыл при их перевозке из Испании на Канарские острова. «С таким же успехом, – не без сарказма замечал Овьедо, – его можно было бы назвать el Golfo de las Vacas[126]: коров там утонуло не меньше». Флоту Колумба посчастливилось достичь Гран-Канарии всего за шесть дней, но без происшествий не обошлось. 6 августа большой подвесной руль «Пинты» подпрыгнул и слетел с осевого шипа. Каравелла подала обычный в таких случаях сигнал бедствия, флагманский корабль приблизился к аварийному судну, и Колумб поднялся на его борт. По мнению Мартина Алонсо Пинсона, это была грязная провокация владельца каравеллы Кристобаля Кинтеро, который с самого начала выказывал недовольство «реквизицией» судна для этого путешествия. Здесь сильно штормило, чтобы «Санта-Мария» могла подойти борт в борт к «Пинте» и одолжить свои снасти для переустановки тяжелого руля, но Колумб «подумал, что Мартин Алонсо Пинсон был человеком энергичным и изобретательным».