Несмотря на болезнь Адмирала, воссоединение братьев не могло не быть радостным. Христофор и Бартоломео, совместно разработавшие великое предприятие еще в Лиссабоне, разделяли одни и те же лишения, подвергались одинаковым насмешкам и одновременно пережили ряд отказов и разочарований. El Adelan-tado, как обычно называют Бартоломео из-за должности, возложенной на него его братом и утвержденной монархами, снова предстояло делить с Христофором триумфы и невзгоды Адмирала – в основном невзгоды. В любом случае братья прекрасно дополняли друг друга. Не отличаясь оригинальностью мышления и не будучи склонным к мистицизму, прагматичный Бартоломео привнес в этот тандем знания профессионального картографа и опытного лингвиста. Врожденная склонность к лидерству как на суше, так и на море и завидная сила воли сочетались у него с абсолютной лояльностью. Умный, но далеко не интеллектуал, Бартоломео обладал лучшими качествами человека действия и всегда надежного в ситуациях, когда другие терпели неудачу или становились предателями, всегда крепкого здоровья, когда другие заболевали, всегда мужественного, когда другие колебались, всегда уверенного и полного надежд, когда другие падали духом. Никогда не щадя себя, он отказывался щадить других. Суровому по отношению к своим людям и резкому в речах Бартоломео не хватало того, что Лас Касас называл адмиральской «милостливостью и благожелательностью», хотя порой сам Адмирал мог проявить излишнюю строгость, а Бартоломео – мягкость. С самого момента встречи на Изабелле Бартоломео стал главным советником брата и, говоря современным языком, его исполнительным директором. Бартоломео привез Адмиралу весьма лестное письмо от монархов, необходимые припасы и подкрепления, а также обещания дальнейшей помощи. К сожалению, это была единственная хорошая новость, встретившая Колумба при возвращении из путешествия на Кубу и Ямайку. Ошибки, совершенные перед отъездом в апреле, уже принесли горькие плоды. Его брат дон Диего, человек, более подходящий для монастырской службы, а не для управления колонией, не смог справиться с ситуацией. Жестокое наказание де Охедой касика, присвоившего несколько старых лохмотьев (напомним, что значительная доля вины за этот инцидент лежала и на Адмирале), оттолкнуло от колонистов очень многих туземцев. Освобождение от должности мосена Педро Маргарита привело только к ухудшению положения в колонии. Безусловно, поведение Маргарита противоречило желаниям и приказам Колумба, но и сам Адмирал, в некотором смысле, сделал мосена заложником ситуации, предоставив колонии право выживать за счет островных ресурсов. Около 250 оставленных идальго и арбалетчиков и 16 солдат имели в своем распоряжении лишь соколиные колокольчики и другие безделушки для обмена на еду. Одновременно Колумб приказал мосену не причинять индейцам вреда (кроме случаев воровства, за которое полагалось обрезать уши и носы) и напомнил, что «государи в большей мере желают спасения этого народа через обращение в христианство, нежели всех богатств, которые могут быть получены с их помощью». Однако при всех подобных благих намерениях испанцам требовалась еда, и Колумб поручил мосену обманом завладеть Каонабо, отправив касику подарки и гарантировав безопасность. Маргарит не проявил никаких попыток исполнить последнее и даже не взялся за самое разумное поручение Адмирала – исследовать остров и собрать данные о его потенциальных резервах. Пока де Охеда удерживал форт Сент-Томас, Маргарит и его веселые люди рыскали по Вега-Реаль, вымогая золото у туземцев, насилуя женщин и быстро истощая туземное продовольствие. С учетом природного изобилия индейцы никогда не держали под рукой много еды, но, как без особого преувеличения сказал Лас Касас, «один испанец съедал за день больше, чем целая семья туземцев за месяц». Когда туземцы отказались предоставить колонистам то, чего у них просто-напросто уже не было, люди мосена перешли на угрозы, избиения и показательные телесные наказания, причем не только простых людей, но и благородных индейских «аристократов», называемых nitainos; испанцы уводили множество жен и дочерей «без уважения к личности, достоинству или брачным отношениям» и похищали маленьких мальчиков для службы в качестве рабов. Это жестокое и неоправданное обращение вызвало такие крупные волнения среди местных касиков и их подданных (за исключением хранящего верность Гуаканагари), что положение испанцев в Изабелле стало весьма шатким. Дон Диего, как глава Совета, приказал Маргариту срочно исправлять положение и, подчиняясь приказу Адмирала, заниматься исследованиями острова, а не вымогательствами. В свою очередь, мосен расценил это как посягательство на честь кабальеро и личный авторитет. Тут следует признать, что в последнем Маргарит был формально прав, ибо Колумб недвусмысленно даровал ему «ту же власть, которой обладал сам, как вице-король и генерал-капитан этих Индий в настоящее время». Придя в ярость, Маргарит так и не смог склонить Совет к своему образу мыслей, после чего объединил силы с фракцией таких же недовольных, захватил три каравеллы, приведенные Бартоломео из Испании, и отправился на них домой. Здесь важно отметить, что к мятежу мосена присоединился его товарищ по Каталонии и член Совета францисканец Бойл, возглавляющий всю кампанию по обращению местных жителей в веру. Инициируя «крутую» политику по отношению к индейцам, он привнес немало вреда: «крутое» яйцо оказалось «с тухлинкой». Бойл и непосредственно подчиняющиеся ему монахи не сделали ровным счетом ничего ради обращения послушных тайное, живших рядом с Изабеллой. Лишь только 21 сентября 1496 года на Эспаньоле был крещен первый индеец. Это таинство провел скромный и преданный иеронимит Рамон Пане, делавший все возможное, чтобы служить Богу, а не мамоне. Мятежные каталонцы успели покинуть Эспаньолу раньше, чем на нее вернулся Адмирал. Их каравеллы достигли Испании приблизительно в ноябре 1494 года. Первым делом брат Бойл обратился в суд, где распространил самую возмутительную клевету на обоих братьев, заявив, что на Эспаньоле нет ни золота, ни чего-либо другого, что могло бы принести короне прибыль. Адмирал, хотя и страдал от артрита так жестоко, что неделями не вставал с постели, принял председательство в Совете из слабых административных рук дона Диего и попытался навести порядок в установившейся анархии. Это оказалось нелегкой задачей, поскольку дело зашло слишком далеко. Испанские банды, состоящие из брошенных мосеном солдат и недовольных колонистов, рыскали по всему острову, терроризируя туземцев и совершая поступки, выходящие за все разумные рамки распущенности и жестокости. Естественно, некоторые из них попадали в туземные засады. И тут Колумб совершил еще одну крупную ошибку. Вместо того чтобы объявить этих мятежников вне закона (чего он, вероятно, боялся сделать ввиду общественного мнения в Испании), Адмирал принял принцип, согласно которому «ни один христианин не может поступать неправильно», и привлек индейцев к строгой ответственности. Для охоты на местных жителей вглубь острова были отправлены люди на лошадях с собаками. Во время этого похода были окружены, а затем приведены в Изабеллу более полутора тысяч несчастных созданий. Другими словами, вместо того чтобы покарать авторов злодеяний, Колумб наказал невинных жертв. Этих пленников ждала незавидная судьба. Осенью 1494 года к Изабелле подошла остальная часть вспомогательного флота в составе четырех каравелл под командованием Антонио де Торреса. Он привез еще одно письмо от монархов, датированное 16 августа 1494 года, написанное уже после того, как они зрело рассмотрели и прокомментировали меморандум о колониальных нуждах и политике, отправленный Адмиралом в феврале. Фердинанд и Изабелла по-прежнему одобряли все его действия и рекомендации. Одновременно государи ждали более подробного рассказа об открытых островах, поскольку, как было сказано в письме, «вы называете некоторые из них в своих письмах, но не все» (справедливости ради отмечу, что к этому пожеланию искренне присоединились бы все историки). Особое внимание уделялось сведениям о климате, который, вероятно, уже был предметом пристального изучения будущих колонистов. «Дела Португалии» (то есть выполнение условий в рамках Тордесильясского договора) шли так хорошо, что монархи предложили ежемесячное пакетное сообщение между Испанией и Эспаньолой. Государи были обеспокоены проведением новой демаркационной линии и предлагали Адмиралу вернуться домой для оказания консультаций в этом важном политическом вопросе. Как говорилось в письме, «если вам трудно прийти самому или создаст некоторые неудобства для того, чем вы занимаетесь, посмотрите, нет ли у вас там вашего брата или другого человека, который знает о деле; подготовьте его должным образом письменно и устно, снабдите картами и отправьте сюда немедленно с первыми каравеллами, возвращающимися домой». Появлялся спасительный шанс: Колумб мог бы воспринять это указание как королевский приказ и немедленно отправиться домой, оставив брата «за главного» и избежать таким образом всех навалившихся проблем – то есть, по сути, уйти от решения первых административных вопросов колонизации в современной истории. Не было ли разумным поступить именно так? Ведь Колумб нисколько не сомневался, что в скором времени мосен Маргарит и брат Бойл прибудут ко двору, где начнут поливать его грязью. Но Колумб отказался идти по легкому пути, не желая подставлять Бартоломео. Проведение демаркационной линии могло бы подождать (как показала позже история, это ждало бы бесконечно долго, поскольку португальские и испанские политические эксперты так и не смогли прийти к согласию). Ближайшая проблема заключалась в том, что отправлять в Испанию вместе с флотом пришлось и де Торреса. Широко разрекламированная бездонная «золотая жила» Сибао так и не нашлась (ибо таковой там и не было). Пока что для короны было собрано незначительное количество золота, хотя, без сомнения, каждый колонист обладал небольшим состоянием, «припрятанным в кустах». Ни одна из так называемых пряностей или тропических лиственных пород, найденных на Эспаньоле, не пользовалась ажиотажным спросом на испанском рынке. Оставалось индейское хлопковое полотно тонкой пряжи, хорошо продаваемое в Испании, но в масштабах всего предприятия этот товар имел мизерную значимость. Таким образом, домой должно было быть отправлено что-то более выгодное – то, что хотя бы частично возместит расходы и остановит злостную пропаганду каталонской фракции о полном отказе от «Индий». А что можно было послать, кроме рабов? Еще в своем меморандуме от февраля 1494 года Колумб изложил план регулярной торговли карибскими рабами с целью частичной материальной компенсации экспедиции еще до того, как будут начаты разработки ожидаемого золотого рудника. Он полагал, что их можно легко захватить с помощью fustas de remos – больших гребных парусников, которые можно без труда построить прямо в колонии. Поскольку карибы были смертельными врагами новых подданных короны – тайное, такая работорговля была бы не только вполне законной, но даже в какой-то мере носила политический характер. Фердинанд и Изабелла не приветствовали это предложение и высказались на этот счет предельно осторожно: «Эта тема пока отложена до другого плавания, и пусть Адмирал напишет, что он об этом думает». Отнюдь не обескураженный намеком на то, что король и королева недоброжелательно отнеслись работорговле даже под благовидным обещанием превратить язычников-каннибалов в христиан и полезных работников, Колумб приступил к налаживанию «человеческого рынка» на Эспаньоле. И это после того, как он снова и снова заявлял, что тайное – самые добрые, миролюбивые и великодушные люди в мире, которые не хотят ничего, кроме шанса стать хорошими подданными и добрыми христианами. Порабощение туземцев на их собственных островах не было для Колумба новой идеей. Впервые эта мысль уже посещала Адмирала в 1492 году, но теперь он прибегнул к более чудовищному средству – отправил сотни несчастных созданий за границу, на невольничий рынок Севильи. Мигель де Кунео сохранил для нас некоторые печальные подробности. Он записал, что в результате недавней карательной экспедиции около полутора тысяч пленников были согнаны в Изабеллу. Около пятисот «лучших мужчин и женщин» были погружены на четыре каравеллы, а затем Колумб объявил, что любой христианин может взять себе столько, сколько ему заблагорассудится, из оставшихся. После окончательного «разбора» оставалось еще около четырехсот пленников, среди которых находилось множество женщин с грудными детьми. «Счастливчикам» было предложено проваливать на все четыре стороны. «Опасаясь, что мы передумаем, матери оставляли младенцев где-нибудь на земле и убегали с видом отчаявшихся людей, бросая все и удаляясь от Изабеллы далеко за горы и огромные реки на семь или восемь дней пути». Некий касик по имени Гуатигуана и два его вождя, которых считали ответственными за убийство христианских мародеров, были связаны, готовые к тому, что на следующий день их застрелят из арбалетов, но предстоящее веселье испанцев оказалось подпорченным: туземцы перегрызли друг другу связывающие их путы зубами и благополучно скрылись. Четыре каравеллы под командованием Антонио де Торреса отплыли из Изабеллы 24 февраля 1495 года. В число их пассажиров входили Мигель де Кунео и Диего Колумб, которого Адмирал отправил домой в качестве защитника в суде против предполагаемой клеветы Бойля и Маргарита. Де Торрес еще не усвоил курс, проложенный Адмиралом, в 1493 году на север до широты Бермудских островов и далее на восток до Испании. Он попытался пройти более южным маршрутом и в результате потратил впустую месяц, блуждая среди Малых Антильских островов. Наконец, опасаясь, что запасы провизии окончательно иссякнут, Торрес отошел на 150 лиг севернее (по словам Кунео), попал в зону сильных западных мартовских ветров и добрался из Пуэрто-Рико до Мадейры за 23 дня. Страдания индейцев, запертых под трюмными люками в штормовую погоду, лучше не пытаться описывать. На последнем отрезке от Мадейры до Кадиса, пишет Кунео, «около двухсот индейцев погибло, я полагаю, из-за непривычного воздуха, более холодного, чем у них. Мы бросаем их в море. Первой увиденной землей оказался мыс Спартель; вскорости мы достигли Кадиса, где высадили всех рабов, половина из которых были больны. Думаю, что они не годны к работе, поскольку очень боятся холода и долго не проживут». Дон Хуан Фонсека выставил в Севилье на продажу оставшихся, где Бернальдес увидел их «голыми, какими они были на самом деле, и смущавшимися не больше диких зверей…». По его словам, «они не очень прибыльны, так как почти все умерли, поскольку наша страна им не подходит». Хорошенькое начало для построения заморских торговых отношений с Индией! С этого времени тайное Эспаньолы начали проявлять гораздо больше мужества, чем им изначально приписывал Колумб, хотя, скорее, это было мужество отчаявшихся. Сбежавший касик Гуатигуана теперь пытался оттеснить незваных гостей в море. Нет никаких сомнений в том, что, если бы все племена Эспаньолы объединились воедино, они могли бы сокрушить испанцев численностью, несмотря на их слабое вооружение. К сожалению, как и в подавляющем большинстве войн между индейцами и европейцами, они так и не смогли выступить вместе. Гуаканагари, народ которого пострадал от христианских мародеров наравне со всеми, остался непоколебимо верен своему неписаному договору с Адмиралом, а касики на других концах острова тешили себя надеждой, что смогут оставаться в безопасной изоляции, если не будут беспокоить белых захватчиков, руководствуясь принципом, что это не их война. Тем не менее Гуатигуане удалось собрать впечатляющую по своей численности размерам армию в Вега-Реале. 27 марта 1495 года Адмирал (восстановивший свои силы), аделантадо (ищущий возможность свои силы испытать) и Алонсо де Охеда (не знающий, куда свои силы девать, и всегда готовый сражаться) выступили из Изабеллы навстречу Гуатигуане во главе двухсот пеших и двадцати верховых бойцов, дополненных двадцатью гончими и отрядом индейских союзников под началом Гуаканагари. У Пуэрто-де-лос-Идальгос испанская армия спустилась в долину и заняла позиции в засаде на флангах тесно сбившихся посередине сил Гуатигуаны. Сражение началось с выстрелов аркебузиров из засады, но это в большей степени лишь встревожило туземцев, нежели нанесло им какой-то вред. Затем де Охеда под лай собак бросился в испуганную, сбившуюся людскую массу, нанося удары копьем и мечом. Этого было достаточно. Индейцы, «всегда полагавшие, что человек и лошадь – единое животное», были полностью разгромлены, и в результате еще одна большая группа рабов была окружена. Но оставался еще Каонабо, с которым только предстояло разобраться. По слухам, он был самым отважным и воинственным из касиков, и испанцы мечтали свести с ним давние счеты за убийство гарнизона Навидада. Де Охеда отправился к Каонабо, решив пленить его честным или нечестным путем. Он встретился с касиком в его «штаб-квартире» на южном склоне гор Сибао и пригласил посетить Изабеллу для заключения договора с христианами, пообещав при этом подарок в виде бронзового колокола из испанской церкви. Насколько де Охеде было известно, касик кое-что слышал об этом предмете и мечтал получить его в собственность. Как и следовало ожидать, Каонабо проглотил наживку, но предусмотрительно взял вооруженный отряд вассалов для охраны. Когда испанцы и индейцы расположились лагерем на берегу реки, де Охеда достал из седельной сумки полированные стальные браслеты-наручники и пару кандалов, захваченных с собой в надежде захватить касика живьем. Индейцы всегда восхищались латунью, которую почему-то называли «тури», и де Охеда поведал храброму воину, что эти вещи изготовлены из настоящей negro turey de Vizcaya[272]. По словам испанца, такие украшения надевает король Испании, когда по праздникам садится на коня. Захочет ли касик носить украшения, достойные испанского короля? Касик захотел. Его усадили позади конкистадора, приладили к рукам и ногам «украшения», а тело привязали к телу самого де Охеды. По сигналу конкистадора солдаты разогнали ничего не понимающих телохранителей в разные стороны, а испанцу ничего не стоило пустить коня галопом, перемахнуть через реку и пуститься прямиком к Изабелле. Впрочем, один раз по дороге конкистадор сделал остановку, чтобы поправить «королевские украшения». Пока Каонабо, закованный в цепи, «рычал и скрипел зубами, словно ливийский лев» в местном калабусе, Адмирал снова направил де Охеду в Сибао, где, по слухам, шурин плененного вождя по имени Бехехио собирал враждебные силы. История повторилась по тому же сценарию: конкистадор выдвинулся в горы со своим непобедимым конным отрядом, Бехехио дал лучший бой в своей жизни и в составе других пленников был доставлен в Изабеллу. Правда, в отличие от воинственного зятя, ему удалось сбежать. После этих событий Колумб прошел триумфальным маршем по острову, население которого начало понемногу умиротворяться. По словам Фернандо, к 1496 году Эспаньола уже была настолько покорена, что одинокий испанец мог совершенно спокойно отправляться куда угодно и безвозмездно получать еду и женщин. Очевидно, вместе с Торресом на Изабеллу приплыли женщины с детьми – первые европейки, достигшие Нового Света. Это следует из замечания Фернандо, что «после завоевания острова его белое население насчитывало 630 человек, большая часть которого была больна, в том числе немало женщин и детей». Теперь, когда Изабелла начала приобретать вид оседлой колонии, Колумб подумывал, что пора отправиться в Испанию и позаботиться о собственных интересах, однако в июне 1495 года природный катаклизм нанес его судам непоправимый ущерб. Лас Касас был уверен, что это был суд божественного провидения и кара за бесчисленные злодеяния и беззакония испанцев. Питер Мартира рассказывает о произошедшем более обстоятельно: «В этом же году, в июне месяце, с северо-востока поднялся такой неистовый ветер, о каком в последнее время никто не слышал. Сила его вырывала с корнем великие деревья. Налетев на гавань, вихрь потопил три корабля, стоявшие на якоре, и порвал канаты на части. Было большим чудом, что все происходило без шторма и даже морского волнения – ветер лишь три или четыре раза прошел вокруг Изабеллы. Как утверждают туземцы, в том же году море стало дальше выходить на сушу и его уровень поднялся выше на локоть, чего никогда не случалось на их памяти». Крепкая маленькая «Нинья» выдержала ураган, но «Сан-Хуан», «Кардера» и, вероятно, «Гальега» оказались полностью разбитыми. К счастью, в число ремесленников Изабеллы входили и корабельные мастера, и Адмирал приступил к строительству нового судна из спасенных обломков. Так со временем была спущена на воду и оснащена парусами и снаряжением с других судов удобная небольшая каравелла в 50 тонн, по своим характеристикам максимально приближенная к «Нинье». Каравелла получила официальное имя «Санта-Крус», хотя моряки прозвали ее «Индия» в знак того, что это было первое судно, построенное в Новом Свете. В течение девяти или десяти месяцев (с мая 1495 по февраль или март 1496 года) братья Колумб в основном занимались освоением острова. Лас Касас, имеющий доступ к ныне утерянным адмиральским отчетам перед монархами, откровенно раскрывал методы испанцев. Во внутренних районах острова были выстроены еще три форта, используемых в качестве своего рода военных баз. Армия Колумба прошла маршем по острову, заставляя теперь уже совершенно запуганных туземцев подчиняться правлению вице-короля и ставя условие выплаты дани золотом. Не важно, кто придумал эту ужасную систему, – в любом случае Колумб нес за нее полную ответственность, как за единственное средство производства золота на экспорт. Каждый туземец в возрасте от четырнадцати лет и старше, подчиняющийся указу вице-короля (или имея единственную альтернативу быть убитым), должен был раз в три месяца сдавать соколиный колокольчик, наполненный чистой золотой пылью, а один из касиков по имени Маникаотекс (очевидно, глава самого богатого золотоносного района) был обязан каждые два месяца сдавать по калебасу с золотом на сумму 150 кастельяно. Туземцы, жившие в местах, где золота не было в принципе и его нельзя было добыть даже в речных руслах, могли заменить эту дань одной арробой (двадцатью пятью фунтами) пряденого или тканого хлопка вместо трехмесячной выплаты золотой пыли. Каждый индеец, доставивший дань на один из вооруженных постов, получал на шею латунный или медный жетон с печатью, защищающий его от новых вымогательств. Как писал Лас Касас, эта система была «по сути иррациональной, крайне обременительной, невозможной, невыносимой и отвратительной». Истинность последнего суждения несложно оценить при осознании всей трудности извлечения золота из грунта и русел рек Эспаньолы. Те украшения, которые, как изначально показалось испанцам, доказывали изобилие золотых месторождений на острове, в действительности представляли собой труд и накопления нескольких индейских поколений. Ко времени введения Адмиралом описанной выше «системы» у индейцев уже практически изъяли все старые запасы. Теперь золото можно было получать только вымыванием из песка и гравия по руслам рек и ручьев или же с помощью еще более трудоемкого процесса, возможного только при целенаправленном рабском труде. В этом случае требовалась расчистка земли от кустов и деревьев, ее последующее рыхление и многократное повторение попыток найти место, содержащее «платежеспособную грязь». Отдельные индейцы могли намывать требуемое количество золота (четыре колокольчика в год), но только в облюбованных ручьях и при самом неустанном труде, к которому они не привыкли. Иногда некоторым везло и им удавалось найти крупный самородок, но, как правило, оплатить дань даже при всем желании не получалось. Один из касиков по имени Гуарионекс часто говорил Адмиралу, что если бы получил участок пахотной земли от моря до моря, то смог бы вырастить достаточно пшеницы, чтобы накормить десять раз всю Кастилию со всеми подданными, но собрать назначенную норму золота не в его силах. Но Адмирал, «добродетельный христианин, исполненный добрых желаний», стремящийся компенсировать монархам огромные расходы и заткнуть рты своим критикам, пошел лишь на одну уступку – сократил непомерную дань на 50 %. Но для подавляющего большинства туземцев и эта норма оказалась запредельной. Как писал Лас Касас, «…некоторые подчинились, а для других это было невозможно; и поэтому, впав в самый жалкий образ жизни, некоторые укрылись в горах, в то время как другие, поскольку насилие, провокации и нанесение увечий со стороны испанцев не прекращались, убивали некоторых христиан за особые повреждения и пытки, которым подвергались. Тогда сразу же против них осуществлялась месть, называемая «наказанием»; не только убийцы, но и все, кто мог находиться в той деревне или даже вокруг нее, подвергались казням и пыткам безо всякого уважения к человеческой и божественной справедливости и даже к естественному закону, под защитой которого сами находились». На бежавших в горы устраивались охоты с гончими; а на тех, кому все-таки удалось спастись, обрушились голод и болезни; тысячи несчастных, осознавших неизбежное, в отчаянии приняли яд маниоки, чтобы покончить со своими страданиями. Таким образом, политика и действия Колумба, за которые он один нес ответственность, положили начало обезлюдению земного рая, каковым была Эспаньола в 1492 году. Число коренных жителей, доходившее, по оценкам современных этнологов, до 300 000 человек, только в период 1494–1496 годов сократилось на треть, к 1508 году в живых оставалось около 60 000 человек, еще четыре года спустя этот показатель уменьшился еще на две трети, а к 1548 году Овьедо сомневался в сохранности 500 представителей островного этноса. В наше время кровь тайное присутствует только в смеси с кровью послушных и трудолюбивых африканских негров, завезенных на Эспаньолу для выполнения работ, которые не могли и не хотели выполнять более свободолюбивые индейцы. Судьба этого нежного и почти беззащитного народа служит ужасным примером для жадных американцев, воображающих, что им позволят жить в современном мире за счет чужих ресурсов. В октябре 1495 года, спустя год с после прибытия последнего флота из Испании, у северного побережья Эспаньолы бросили якорь очередные четыре каравеллы, вышедшие из Севильи 5 августа под командованием Хуана Агуадо, особого королевского контролера с чрезвычайными полномочиями, который изначально сопровождал Колумба во Втором путешествии, но затем вернулся в Испанию с Торресом. Ему было поручено провести расследование и доложить о поведении Адмирала в качестве вице-короля и губернатора. Монархи не могли проигнорировать жалобы брата Бойла и других возвратившихся недовольных, числом в несколько сотен человек, но тем не менее государи все еще верили в Адмирала и выбрали наиболее «щадящий» метод выяснения правды. Агуадо привез с собой столь необходимые припасы и опытного металлурга, о котором так сильно просил Колумб. Адмиралу было передано краткое письмо, предписывающее сократить численность колонистов на королевском жалованье до пятисот человек (что, вероятно, уже и так было осуществлено без его согласия) и приказывающее равномерно распределять провизию, поскольку, как в нем утверждалось, Адмирал лишил некоторых надлежащей доли в качестве наказания. В кратком сопроводительном письме, адресованном всем испанцам, как официально состоящим на службе, так и добровольцам, а также другим лицам в Индии, Агу ад о был представлен как «полноправный управляющий, действующий от имени короны». Он помпезно въехал в Изабеллу под звуки труб и сразу же начал отменять приказы аделантадо, замещающего вице-короля в его отсутствие (сам Адмирал в это время находился в походе в горах), выслушивать жалобы, производить аресты людей и другими способами юридически исполнять вице-королевские функции. Бартоломео оповестил брата, послав ему записку с соответствующим предупреждением, поэтому Адмирал вскоре вернулся на Изабеллу и занял терпеливую и вежливую позицию по отношению к узурпатору. Тем временем Агуадо и его секретарям было чем заняться: они едва успевали записывать показания больных и недовольных (а таковых в колонии было абсолютное большинство), которые стремились вернуться домой. Оставшиеся здоровые колонисты, по словам королевского контролера, занимались мародерством, незаконной добычей золота и поимкой рабов по всему острову. Может показаться невероятным, что после восемнадцатимесячной колонизации этого богатого и плодородного острова, после того, как из Испании было отправлено множество семян, орудий труда и рабочих, испанцы все еще зависели от внешних поставок (причем такое состояние продолжалось годами). Мигель де Кунео объясняет основную причину следующим образом: «…Хотя почва здесь очень черна и плодородна, колонисты не находили ни времени, ни желания заниматься земледелием, поскольку никто не собирался надолго оставаться в этих странах». Именно такая позиция колонистов и стала источником большинства проблем. Если сам Колумб и несколько хранящих ему верность соратников планировали основать здесь постоянное поселение, перенеся испанскую культуру и католическое христианство в Индию (например, таких, как брат Рамон Пане), то главная цель остальных заключалась в быстрой добыче большого количества золота, которое можно было потратить в Испании на собственные нужды. К 1496 году, как писал Лас Касас, в Изабелле слышали только одну мольбу: «Asi Dios me lleve a Castilla!»[273] Вскоре Колумб пришел к выводу, что должен вернуться домой для защиты своих интересов, прежде чем отчет Агуадо попадет в королевские руки, но смог выйти в море только в марте 1496 года, поскольку, скорее всего, «Индия» не могла была готова к океанскому переходу. В течение месяцев ожидания Адмирал подыскивал для столицы Эспаньолы новое и более подходящее место. Изабелла не удовлетворяла Колумба по многим причинам: якорная стоянка не обеспечивала защиты от северных ветров, в пределах легкой досягаемости отсутствовали золотоносные грунты, а близлежащие участки Вега-Реаль уже были практически опустошены. Овьедо рассказывает романтическую историю (Лас Касас считал ее чистой выдумкой) о некоем испанце Мигеле Диасе, прошедшем остров до реки Озама и без памяти влюбившемся в местную предводительницу Каталину, которая и надоумила Колумба строить новый город на ее территории. Сам же Лас Касас убеждает, что место Санто-Доминго было найдено специальным отрядом исследователей под руководством упомянутого Диаса и выбрано из-за удобной гавани, плодородных земель и еще неопустошенных золотоносных рек. Мы не знаем, что считать за истину, но факты остаются фактами: последний приказ Адмирала, отданный брату-аделантадо, заключался в том, чтобы тот основал новый город во время его отсутствия, а строительство Санто-Доминго началось в 1496 или 1497 году. Многострадальная Изабелла была покинута, но даже во времена Лас Касаса говорили, что в ее руинах водятся привидения. Приближавшиеся к этому месту охотники слышали ужасные крики, а однажды на пустынной улице некий заблудившийся путник встретил двух кабальеро в сапогах со шпорами, вооруженных мечами и одетых в плащи придворных былых времен. На его приветствия вельможи ответили размашистыми поклонами, при этом головы слетели на землю вместе со шляпами, после чего любезные идальго испарились. Так или иначе, люди старались избегать этого места. Сегодня – это простое пастбище на берегу моря, где возвышаются всего лишь несколько камней, напоминающих, что когда-то здесь находилась первая столица Испанской Индии… Глава 36 Обратный переход (10.03–11.07.1496) Но паче шума вод многих, сильных волн морских, силен в вышних Господь. Псалтирь, 92: 4 «Санта-Клара» (она же «Нинья»), на которой Колумб вернулся в Испанию, и сопровождающая ее «Санта-Крус» (она же «Индия») представляли сейчас собой жалкий маленький флот по сравнению с той великолепной армадой, которой командовал Адмирал почти три года назад. Грустно было вспоминать о приподнятом настроении и больших ожиданиях тех дней, ибо единственная радость на борту «Ниньи» и «Индии» возникала при мысли навсегда покинуть Индию и вернуться в Испанию. Вернуться домой пожелало так много людей, что каравеллы были опасно переполнены – на борту «Ниньи» находилось двести двадцать пять христиан и тридцать индейцев. Такое человеческое скопище поражает воображение – мы помним, что в Первом путешествии экипаж каравеллы насчитывал менее двадцати пяти человек; «Индия» была перегружена ничуть не меньше. Пассажирам приходилось спать на палубе в две смены. Но как же возможно эффективно работать с парусами, если палубы сплошь усеяны человеческими телами? Как можно было прокормить такое количество народа (как мы увидим дальше – почти никак)? На «Нинье», половина акций которой теперь принадлежала Колумбу, мастером по-прежнему был Алонсо Медель, да и сам состав команды вряд ли претерпел сильные изменения со времени кубинского похода 1494 года. «Индия» находилась под командованием Бартоломео Колина, одного из капитанов флота Агуадо. В число тридцати индейцев входили пленный касик Каонабо, его брат с племянником, а также туземцы, отобранные для обучения в качестве переводчиков. За исключением туземцев, покидающих родную землю, пассажиры были рады получить место на палубе размером два на шесть футов (на двоих), при этом ни один из них не стал лить слезы по поводу отъезда из Изабеллы, когда на рассвете 10 марта 1496 года флот вышел в открытое море. Учитывая переполненность каравелл, Колумб считал своим долгом совершить переход в максимально сжатые сроки. Возможно, именно поэтому он дожидался марта, когда западные ветры приобретали наибольшую силу. Если бы Адмирал знал о ветрах и течениях столько же, сколько Алонсо де Санта Крус в 1541 году, он пронесся бы с подветренной стороны через Старый Багамский пролив и позволил Гольфстриму пронести каравеллы мимо Флориды на широту Бермудских островов, где смог бы «поймать» мощный попутный вест. Этот длинный обходной путь занял бы меньше времени, но прошло много лет, прежде чем он был открыт. Вторым лучшим маршрутом в Испанию был тот, который выбрал сам Колумб в 1493 году, продвигаясь вдоль Северной Эспаньолы (здесь не было опасных мелей, на которых когда-то затонул испанский галеон с сокровищами, найденный сэром Уильямом Фипсом[274]) до залива Самана. А далее – на север к зоне устойчивых западных ветров. Отметим, что, следуя этим курсом на двенадцати судах в 1494 году, де Торрес совершил переход «от берега до берега» всего за двадцать пять дней; нечто подобное отмечает и Овьедо, упоминая, что в 1525 году четыре каравеллы прошли от Санто-Доминго до Севильи за такое же время. Во время второго испанского перехода в марте – апреле 1495-го, возвратившем в Испанию де Кунео, де Торрес попытался пройти на восток, значительно увеличив время плавания. Об этом Колумб, скорее всего, узнал от капитанов и лоцманов флота Агуадо, вышедшего из Испании через несколько месяцев после прибытия де Торреса. Почему же тогда Адмирал пошел «плохим», более долгим курсом? Возможно, находясь в перегруженном состоянии, он боялся потерять связь с землей. Сейчас мы уже не можем точно определить преследуемые им цели, однако маршрут был выбран очень неудачно, и Колумбу просто повезло, что он не попал в штиль в знаменитых «лошадиных широтах». В противном случае добрая половина пассажиров умерла бы с голода. Бартоломео Колумб, оставленный на должности аделантадо, отплыл на борту «Ниньи» до Пуэрто-Плата – братья решили осмотреть это место как возможное для основания новой столицы. После короткой разведки решение было принято в пользу «Озамы», после чего Христофор и Бартоломео нежно простились друг с другом, и аделантадо вернулся в Изабеллу по суше. Лас Касас, позже ставший настоятелем доминиканского монастыря на горе Пуэрто-Плата, не раз шутливо возмущался, что его родной форт «обнесли» стороной. По словам доминиканца, Бартоломео был настолько предубежден в пользу Санто-Доминго, что «нашептал» Адмиралу о якобы никуда не годной воде в местных ручьях. Из-за этого разведывательного захода и пассатов, дующих параллельно побережью, «Нинье» и «Индии» потребовалось целых двенадцать дней, чтобы пройти вдоль Эспаньолы, и только 22 марта каравеллы потеряли из вида мыс Энгано. Ветра из восточного квадранта не стихали, и мучения экипажа продолжались. Остается лишь непонятным, лавировал ли Колумб внутри или за пределами Пуэрто-Рико и Виргинских островов (вероятнее всего – внутри, поскольку волнение в этой зоне несравнимо меньше, а с берегов иногда поддувает «полезный» ветер). 6 апреля, то есть через четыре недели после выхода из Изабеллы (как было сказано выше, за это время можно было бы доплыть до Испании, если бы только Колумб выбрал «правильный» маршрут), ситуация с провизией приняла настолько угрожающий характер, что Адмирал решил зайти на Гваделупу и пополнить припасы местной едой. В субботу днем, 9 апреля 1496 года, «Нинья» и «Индия» встали у Маригаланте – острова, где Колумб официально вступил во владение Карибами, а на следующее утро Адмирал отдал приказ держать курс на Гваделупу. Моряки (впрочем, как это было и будет во все времена) возражали против выхода из порта в воскресенье, и приказ вызвал обычное ворчанье. Без сомнения, защитники морских традиций («а-мы-вас-предупреждали…») будут довольны тем, что произошло дальше. Суда подошли к Гваделупе, бросили якоря недалеко от старой стоянки и выслали на берег шлюпку с вооруженными моряками. Она не успела коснуться пляжа, когда из леса выбежало множество женщин, осыпающих нежданных посетителей градом стрел, к счастью никого не задевших. Должно быть, Колумб пришел к выводу, что это вовсе не Матинино, а тот самый остров амазонок, о котором он был наслышан во время Первого путешествия. Несколько гаитянских пленниц было отправлено на берег, чтобы сказать амазонкам о миролюбивых намерениях испанцев и намерении приобрести хлеб. Вернувшись обратно, те сообщили, что у самих амазонок нет ничего лишнего, а мужья, находящиеся сейчас в северной части острова, непременно снабдят христиан всем необходимым. Каравеллы снялись со стоянки и пошли вокруг юго-западного мыса Гваделупы, до бухты с деревней (вероятно, Ансе-а-ля-Барк). И снова шлюпка, отосланная к берегу, попала в засаду. В моряков были выпущены «тысячи стрел», и лишь только лишь несколько метких артиллерийских выстрелов заставило туземцев отступить в лес. Испанцы разграбили и разрушили их хижины, но не нашли в них ничего ценного, за исключением нескольких красных попугаев guacamayos размером с цыплят, немного меда и воска (как писал Фернандо). Правда, к последнему утверждению весьма скептически отнесся Лас Касас: «Я никогда не слышал ни о меде, ни о воске ни на этих островах, ни на материке». Туземцы отступили так быстро, что так и оставили в одной из хижин человеческую руку, поджаривающуюся на вертеле. Вооруженные испанцы, преследовавшие индейцев в горах, сумели схватить трех мальчишек и десяток женщин, одна из которых была либо женой касика, либо сама возглавляла эту деревню. Оказалось, что, даже удерживая этих туземцев в качестве заложников, с ними можно было иметь дело. Женщины продали им некоторое количество маниоки и научили их печь из нее хлеб. Натирая ее корни на деревянной терке с кремнями, вставленными в поверхность, они выщелачивали синильную кислоту и замешивали полученную муку в тесто, раскатывали в тонкие лепешки, которые выпекали над огнем на глиняной сковороде. В Гваделупе и на Гаити негры по-прежнему готовят этот хлеб таким же способом, с той лишь разницей, что корни толкут в ступке, а выпекание происходит на куске листового железа над древесным углем. Я сам достаточно часто покупал у местных торговцев горячие pain de cassave и даже оставлял маниоковые лепешки для тостов к завтраку. Заверяю, что хлеб из маниоки длительное время сохраняет вкус и свежесть, превосходя в этом кукурузный, который также повсеместно доступен на Антильских островах. Девять дней путешественники стояли на якоре в Гваделупе, занимаясь выпечкой хлеба, рубкой дров и наполняя бочки водой. Желая сохранить дружелюбие индейцев, поскольку осознавал, что этим же путем пойдут другие испанские корабли, Колумб отпустил всех заложников, кроме предводительницы с дочерью, которые (по его же словам) остались на борту по собственному желанию. «Бог ведает, что это было за желание, – замечает Лас Касас, – и насколько удовлетворенными чувствовали себя туземцы, лишенные врагами своей госпожи». 20 апреля «Нинья» и «Индия» вышли из Гваделупы в Испанию, «под попутным ветром, иногда переходящим в штиль», – писал Фернандо. Этот визит в Гваделупу стоил флоту еще одного месяца времени, поскольку кораблям пришлось пересекать океан в зоне, где довольно устойчиво дуют пассаты из восточной четверти. О плавании в следующем месяце, с 20 апреля по 20 мая, у нас нет ни единой детали. Провизию, должно быть, добывали ловлей рыбы, поскольку каравеллы шли малым ходом – в «лошадиных широтах» ветер никогда не бывал достаточно силен. Следующая корабельная информация, сохраненная для нас Фернандо, заключается в записи о том, что с 20 мая всем людям установилась урезанная норма суточного пайка: шесть унций хлеба из маниоки и маленькая кружка воды. «Несмотря на то что на борту этих двух каравелл было восемь или девять лоцманов, – добавляет Фернандо, – никто из них не мог точно сказать, где находится флот, хотя сам Адмирал определял месторасположение кораблей несколько западнее Азорских островов». К несчастью, свежие бризы «прокатили» «Нинью» и «Индию» южнее Азор, люди становились все голоднее и голоднее, и к концу первой недели июня, через шесть недель после отхода из Гваделупы, некоторые испанцы стали подумывать, не отплатить ли людоедам-карибам их собственной монетой, начав с самых упитанных, к которым относились в первую очередь предводительница с дочерью. Менее радикально настроенные испанцы полагали, что мясо карибов может не подойти европейцам, и выдвигали более простое предложение – выбросить всех индейцев за борт, как лишних едоков христианской пищи. По словам Фернандо, Колумб прекратил эту вакханалию, сославшись на человеческое происхождение карибов, следовательно, имеющих те же права: в конце концов, они тоже были человеческими тварями, пусть и дикими. Лично мне думается, что было бы еще лучше, если такой принцип продолжал соблюдаться и на берегу. Конец этим дебатам был положен вместе с выходом к европейскому побережью 8 июня. Лоцманы, не ожидавшие увидеть землю еще в течение нескольких дней, напоминали «то ли заблудившихся, то ли слепцов», как писал Фернандо, и их предположения о нахождении флота варьировались от Англии до Галисии. Однако еще накануне вечером Адмирал приказал приспустить паруса, опасаясь наткнуться на мыс Сент-Винсент, «за что все над ним посмеялись». Как обычно в таких случаях, Адмирал смеялся последним, поскольку на следующий день они вышли к португальскому побережью близ Одмиры, примерно в 35 милях к северу от мыса Сент-Винсент, на который и ориентировался Колумб. Настоящий моряк еще раз продемонстрировал свои удивительные способности к точному навигационному счислению. И действительно, в истории всех плаваний Колумба этот переход стал самым аккуратным с точки зрения навигации. Если даже он смог бы уточнить свое положение у Азор, ошибка в 35 миль на выходе к Португалии являлась отличным результатом. Поскольку нигде не отмечено, что эти острова появлялись в пределах видимости (что наиболее вероятно), такая точность переходит в разряд феномена. Я очень сомневаюсь, что какой-нибудь современный мореплаватель смог бы совершить нечто подобное, ни разу не воспользовавшись методом астронавигации. Неудивительно, как писал Фернандо, что после этого изящного выхода к берегам Португалии моряки стали считать его отца «самым опытным и замечательным в вопросах мореплавания». Повернув на юг и обогнув Сент-Винсент, заросшие водорослями каравеллы пересекли «Испанское море» и 11 июня 1496 года вошли в Кадисский залив. Наконец-то в поле зрения истощенных людей замаячили признаки полноценной еды! Но хотя корабли и были украшены флагами и штандартами, дабы показать себя наиболее браво, второе возвращение Колумба представляло собой довольно жалкое зрелище по сравнению с доблестным флотом, покидавшим Кадис в 1493 году. В гавани Кадиса, уже почти готовые к отплытию, стояли две каравеллы и нао под командованием Пералонсо Ниноса, груженные провизией для колонии на Эспаньоле. Безусловно, Пералонсо сразу узнал «Нинью», на которой помогал Адмиралу возвращаться домой в 1493 году, и можно лишь представлять его озадаченность появлением незнакомого судна – колониально построенной «Индии». Надо полагать, что горестные индейцы и испанские пассажиры с истощенными телами и «лицами цвета лимона или шафрана», должно быть, сильно обескуражили людей Ниноса. Третье путешествие в Америку Глава 37 Подготовка (11.06.1496-25.05.1498) …Вечером водворяется плач, а наутро радость. Псалтирь, 29: 6 Сойдя на берег в Кадисе, Колумб переоделся в грубую коричневую рясу монаха-минорита[275], которая впоследствии стала его обычной одеждой во время пребывания в Испании. Очевидно, он считал, что его несчастья были наказанием божественного провидения за гордыню, поэтому снял дорогую одежду, подобающую Адмиралу Моря-Океана, и принял скромное одеяние своих друзей-францисканцев в знак раскаяния и смирения. Самых верных друзей на берегу Колумб нашел среди духовенства, особенно среди членов монашеских орденов. Ему все больше нравились их благочестие, размеренные беседы и простой образ жизни, поэтому в дальнейших путешествиях он стал предпочитать гостеприимство монастыря гостеприимству кабальеро или гранда. В ожидании вызова от монархов Адмирал поселился в доме Андреса Бернальдеса – викария Лос-Паласиоса и архиепископального капеллана. Этот простой и добрый человек испытывал острое любопытство к далеким землям и «странным» людям. В доме Бернальдеса Колумб наконец смог отдохнуть и восстановить силы и здоровье после изнурительного путешествия домой. Одновременно он описывал викарию историю кубинского путешествия и чудеса Нового Света. Здесь же он оставил на хранение дневники второго плавания и другие документы, которые монах использовал при написании «Истории католических королей».