С якорной стоянки на подветренной стороне Невиса Колумб мог увидеть три высоких острова – Сент-Китс, Статиу и Сабу, находящиеся на северо-западе. Это нисколько не противоречило планам Колумба, поскольку прямой путь на Эспаньолу лежит именно в этом направлении. К сожалению, «эскудерос» из команды Адмирала, склонные к литературной деятельности и писавшие заметки о Втором путешествии, не рассказали об этих островах ничего существенного. Доктор Чанка, вероятно, был слишком занят лечением моряков, злоупотребивших на Гваделупе тропическими фруктами, и не мог уделять много внимания географии, а к тому времени, когда Кунео и другие принялись описывать свои впечатления, произошло так много событий, что о Малых Карибах просто забыли. Сравнив все источники, я пришел к выводу, что Колумб назвал Сент-Китс – Сан-Хорхе (между собой моряки предпочитали другое название – La Isla Gorda[246], потому что его северная часть, если подходить к ней с юга, напоминает живот толстяка, плавающего на воде). Следующий, более северный остров был назван Адмиралом в честь девы-мученицы святой Анастасии, и это название фигурирует на нескольких картах шестнадцатого века, однако Алонсо де Санта-Крус (1541) называет его Сант-Эстасио, который раньше назывался Санта-Анастасия, а голландцы, вступившие во владение им в семнадцатом веке, закрепили третье название – Синт-Эстатиус в честь великомученика Евстафия. Наконец, следующий остров получил имя Сан-Кристобаль, однако более поздние исследователи заменили это название на первоначальное Сан-Хорхе, а Кристобаль превратился в Сабу. Надо полагать, что поразительное сходство очертаний Сабы с фигурой святого покровителя Адмирала, несущего Младенца Христа, заставило тогда Колумба отступить от своего правила никогда ничего не называть в честь себя или собственных семейных связей. КАРИБСКИЕ ОСТРОВА НА КАРТЕ ХУАНА-ДЕ-ЛА-КОСА Ни на одном из островов между Гваделупой и Сент-Круа не разрешалась высадка на берег. 12 ноября, когда флот отходил от Невиса, несколько якорных лап подняли с собой на поверхность куски красного коралла – большую редкость в этих краях. Пройдя Сент-Китс, Статиу и Сабу с подветренной стороны, корабли легли в ночной дрейф. Кунео говорит, что на этом отрезке путешествия Адмирал не практиковал плавания в темное время суток: «Если мы не становились на якорь, то держали флот в дрейфе, чтобы не заниматься ночной навигацией и из страха наткнуться на прибрежные рифы». Как бы хотелось, чтобы кто-нибудь из летописецев Второго путешествия поведал нам о технике укладки флота из семнадцати судов в ночной дрейф, ведь каждый корабль применяет для этого свой собственный способ. Некоторые, например, ложатся почти против ветра, другие – под углом, не превышающим 7 румбов, и так далее. В любом случае происходит перемещение судов в подветренную сторону с большей или меньшей скоростью, поэтому требовалась постоянная бдительность и немалое мастерство, чтобы каравеллы не натыкались друг на друга, ибо свет от четырехдневного серпа луны мало чем помогал. Надо полагать, что в это время флот представлял собой удивительное по красоте зрелище из кают-компании «Мариагаланте»: темные очертания корпусов, мачты, упирающиеся в купол из ярких звезд, огни, вспыхивающие на гребнях волн, – все это сливалось в одну невероятную картину. Опасаясь столкновения, корабли старались держаться подальше друг от друга, поэтому к утру флот оказывался сильно разбросан. После общего сбора каравеллы подняли паруса и направились к лежащему на западе острову, который проводники называли Айай. Однако 13 ноября ветер оказался настолько слаб, что в этот день цель так и не была достигнута, флот снова лег в ночной дрейф, и лишь только утром 14-го Айай появился на горизонте. Колумб назвал его Санта-Круз в честь Святого Креста. После нескольких смен государственного суверенитета, за островом закрепилась официальная французская форма названия Сент-Круа, но, когда остров стал владением Соединенных Штатов, его снова называют Санта-Крус. Очертания Санта-Крус напоминают туфельку, носок которой направлен против пассата. Таким образом, он как бы рассекает воздушный поток на две части, проходящие на запад вдоль обоих берегов, и короткое западное побережье – единственный подветренный участок за пределами гавани Кристианстед. Люди Колумба в гораздо большей мере были довольны Санта-Крусом, чем другими увиденными островами, поскольку он был возделан как большой сад, а плотность туземного населения оказалась значительно выше. Миновав проход в современную гавань Кристианстед, которая так хорошо защищена рифовым барьером, что кажется недоступной для исследователей, флот достиг устья в небольшой бухте, ныне называемой заливом Солт-Ривер. Это наводило на мысль, что в верховьях находится ручей с пресной водой. ЗАЛИВ СОЛТ-РИВЕР, ОСТРОВ САНТА-КРУС (цифры на карте приведены в морских саженях) Здесь испанцам впервые пришлось вступить в открытое столкновение с аборигенами Нового Света – первое из длинной серии сражений и стычек, которые закончились только после окончательного покорения арауканских индейцев в Чили уже в девятнадцатом веке. «В обеденный час», то есть около 11 часов утра, корабли встали на якорь. Надо думать, что большинство судов все же осталось за пределами входа в Солт-Ривер – узкого и неглубокого. Желая вступить в контакт с туземцами, а заодно и пополнить запасы воды, Колумб направил вооруженную шлюпку к устью, где стояло несколько хижин. Не успели моряки высадиться на берег, как индейцы бросились наутек. Часть отряда отправилась вглубь острова, где обнаружила деревню (большинство ее жителей сбежало в лес, прихватив с собой нескольких рабов-араваков). Шлюпка уже собиралась вернуться на флагман, когда к побережью подошло каноэ с четырьмя местными мужчинами, двумя женщинами и мальчиком. Ошеломленные видом странных судов с высокими мачтами и фальшбортами, совершенно чуждыми их опыту и пониманию, туземцы перестали грести и уставились на испанцев, открыв рты. Воспользовавшись их оцепенением, береговой отряд поставил шлюпку в положение, отрезавшее каноэ путь к отступлению. Осознав, что бегство бесполезно, туземцы, как пишет Чанка, «с большим мужеством взялись за свои луки, как женщины, так и мужчины; я говорю с „большим мужеством“, потому что их было не более четырех мужчин и двух женщин, а наших – более двадцати пяти, из которых двоих ранили, причем одного – смертельно». По мнению Чанки, жертв у испанцев могло оказаться и больше, если бы они только не заслонялись взятыми с собой щитами. Даже после того, как шлюпка протаранила и опрокинула каноэ, карибы подплыли к затопленной скале и, как отмечает Питер Мартира, «мужественно сражались, пока их не одолели и не взяли в плен… Когда туземцев доставили на борт флагмана, они не скрывали своей свирепости и жестоких выражений лиц, словно у ливийских львов, закованных в цепи… Нет человека, который бы не испытал, как его внутренности сжимаются от некоего ужаса, ибо природа наделила этих индейцев ужасным, угрожающим и жестоким видом». Один из пленников, получивший страшное ранение в живот, был объявлен доктором Чанка живым трупом, и моряки, недолго думая, выбросили тело за борт. «Тело» немедленно поплыло к берегу, придерживая одной рукой вываливающиеся внутренности, причем араваки на борту убедили испанцев броситься в погоню и расправиться с этим суровым воином, чтобы он не смог призвать одноплеменников к мести. Кариба поймали, связали по рукам и ногам и снова бросили в море. Ловкий индеец тем не менее тут же освободился от пут и снова поплыл к берегу. «Этот решительный варвар, – как называет его Питер Мартира, – был пронзен стрелами насквозь и плыл, пока не умер. Едва это произошло, на берег высыпало большое число смуглых каннибалов, свирепого и ужасного вида, раскрашенные в красный и другие цвета, дабы усилить свой злобный вид; одна сторона их голов была острижена, а другая покрыта длинными черными волосами». Эти туземцы не обладали оружием, которое могло бы добраться до кораблей. Несколько пленников-араваков воспользовались всеобщим волнением и уплыли к кораблям, чтобы присоединиться к испанцам. По их понятиям, такой вариант их устраивал больше, нежели пребывание в карибском рабстве. Туземный отпор произвел на путешественников большое впечатление. Теперь Колумб считал карибов непримиримыми врагами своих государей и их подданных-араваков. Еще более удивительным стало поведение «очень красивой карибской девушки», лично захваченной Мигелем де Кунео в плен и оставленной на борту в качестве его рабыни. «Я взял ее в каюту, – пишет Кунео, – а она была обнажена по их обычаю, – и у меня возникло желание получить удовольствие. Когда же я приступил к делу, она вцепилась в меня ногтями, и я пожалел о своей затее. Но все же расскажу вам, чем все это закончилось. Я взял веревку и хорошенько ее выпорол, отчего она подняла такие неслыханные крики, что вы бы не поверили своим ушам. В конце концов мы пришли к соглашению, и могу сказать вам, у меня созалось впечатление, что она воспитывалась в школе блудниц». Судя по угрожающему поведению карибов, было ясно, что флот попал в очень «горячую» точку, и, дав ей название Cabo de la Flecha[247], Колумб предпочел поднять якоря. К северу от острова Санта-Крус, примерно в 35 милях от якорной стоянки, Адмирал увидел поднимающиеся над горизонтом округлые вершины Виргинских островов и решил направиться туда. Учитывая стремление Колумба побыстрее добраться до Навидада и то, что на незапланированный «крюк» у него ушло два дня, можно только предположить, что ветер изменил направление и флот мог плыть только на восток. Вероятно, большую часть времени суда находились в дрейфе, поскольку лишь вечером 16 ноября они соприкоснулись с сушей. Если наше предположение о смене направления ветра верно, к этому времени Адмирал должен был находиться где-то восточнее или к юго-восточнее острова Верджин-Горда. Исходя из «багамского» опыта Колумб ожидал, что все отдельные вершины, просматривающиеся с Санта-Крус, по мере приближения соберутся вместе и сольются в один большой остров. Но случилось обратное: чем ближе флот подходил к горным пикам, тем больше островов появлялось перед глазами. Таким образом, Адмирал исключительно уместно назвал новый архипелаг в честь святой Урсулы и ее спутниц – одиннадцати тысяч морских дев. По легенде, Урсула была дочерью Дионота, короля Корнуолла, который обещал выдать ее замуж за языческого короля Бретани. Желая остаться девственницей и христианкой, она уговорила старика дать ей трехлетнюю отсрочку для увеселительного путешествия с подругами. В начале она отобрала десять юных дев благородного происхождения со склонностью к морским путешествиям, однако оказалось, что слишком много девушек Корнуолла также хотели продлить свою девственность, а в путешествии укрепить дух и улучшить разум. Радушие и гостеприимство Урсулы были столь велики, что в окончательный список вошло 10 999 девственниц, не считая самой хозяйки. Это было гораздо больше, чем рассчитывал Дионот, но, верный своему слову, он снарядил одиннадцать самых больших кораблей королевского флота, на которых одиннадцать тысяч девственниц отправились в плавание. Одним из их многочисленных портов захода был Рим, где путешественниц принял папа (валлиец из Холихеда). История Урсулы вызвала у его святейшества такой непреодолимый призыв к морю, что он отрекся от папского престола и присоединился к «круизу». По мере приближения конца третьего года 11 000 дев со своим единственным пассажиром-мужчиной взяли курс на Корнуолл. Царь Дионот, естественно, ожидал, что после трех лет, проведенных в море, дочь и ее спутницы будут готовы выйти замуж за кого угодно – хоть за язычника, хоть за христианина. Но чем ближе мореплавательницы подходили к Корнуоллу, тем более отталкивающей им казалась мысль о том, чтобы начать супружескую жизнь на берегу (что думал по этому поводу экс-папа, легенда умалчивает). По-видимому, он присоединил свои молитвы к молитвам дев с такой искренностью, что, прежде чем корабли достигли земли, с запада налетел сильный шторм и унес их прямо через Ла-Манш к устьям Рейна. Поскольку ветер дул не в сторону Англии, Урсула решила, что они могли бы подняться вверх по реке и посмотреть на Кёльн. Флот успешно преодолел реку, но в неподходящий момент – город атаковали гунны во главе с Аттилой. Картина Грегорио Лопеша, современника Колумба, иллюстрирует трагический финал женской одиссеи[248]. Святая Урсула и святой Кириак принимают кёльнское духовенство на борту великолепных кораблей и каравелл. Некоторые суда стоят на якоре, другие плывут по реке, в большей мере похожей на Тежу, нежели на Рейн. К сожалению, гунны выбрали именно этот день для прорыва обороны Кёльна. Чуть левее центра полотна гостей поднимают на борт, в середине – «вечеринка» идет полным ходом, с правой – девственницы высаживают своих гостей на берег (экс-папу римского и архиепископа) только для того, чтобы быть зарубленными мечами жестоких солдат в турецких одеждах. Таков стал безрадостный конец святой Урсулы и остальных дев (за исключением того, что они стали объектами великого почитания в Кёльне и среди моряков в целом). Но вернемся ко Второму путешествию Колумба. На рассвете 17 ноября небо прояснилось, и вернувшиеся пассаты застали лежащий в дрейфе флот к востоку или к юго-востоку от Верджин-Горды. Наконец-то появилась возможность использовать кантабрийские барки и другие суда с малой осадкой, взятые с собой для проведения разведки. В то время как «Мариагаланте», «Галлега» «Колина» и большая часть флота не торопясь двигались к югу от Верджин-Горды вдоль линии островов Солт – Петра и Нормана – Сент-Джонс – Сент-Томас, держась «поближе к открытому морю, опасаясь рифов», малотоннажные барки и наиболее более легкие каравеллы прошли через пролив Неккер-Айленд, чтобы взглянуть на Анегаду, затем развернулись под пассат и пошли вниз по проливу Сэра Фрэнсиса Дрейка к высоким и красивым островам по обеим его сторонам. Острова архипелага 11 000 Девственниц (на самом деле насчитали 46 островов) «удивительно отличались друг от друга». Некоторые из них переливались совершенно фантастическими окрасами, другие «отливали пурпуром на голых скалах» из камня, известного в местных краях под названием «голубой бит», третьи сияли «ослепительно-белым» мергелем или мрамором. Одни представляли собой «просто бесплодные скалы», другие скрывала густая зелень и травяной покров в окаймлении розовых коралловых пляжей. В наши дни, поднявшись на смотровую площадку в очаровательном городке Шарлотта-Амалия на Сент-Томасе, вы можете посмотреть на восток в сторону пролива Фрэнсиса Дрейка и представить себе полдюжины маленьких барков и каравелл, несущихся по этому великолепному морскому пути под северо-восточным пассатом. Затем посмотрите на юг и подумайте о «Мариагаланте» и ее девяти или десяти спутниках, пересекающих устье гавани Сент-Томаса. Этим же путем шел и сам сэр Фрэнсис Дрейк, отправившийся в свое последнее плавание в 1595 году, надеясь захватить врасплох Сан-Хуан-де-Пуэрто-Рико, в сияющих водах, омывающих Виргинские острова[249]. За пределами Сент-Томаса маленькие каравеллы присоединились к основному флоту ближе к вечеру 17 ноября (или на следующее утро), а 18-го был открыт Вьекес, один из Проходных островов, настолько красивый, что Адмирал дал ему название Трациоза в честь матери своего друга Алессандро Джеральдини. Грациоза Джеральдини, по словам самого Алессандро, была «известна высоким происхождением, святостью, старомодными манерами, большой ученостью и явным благочестием. Я радовался тому, что Адмирал остался верен нашей дружбе с тех пор, как я оказал ему помощь в осуществлении великой экспедиции по бескрайнему океану. В каком-то разговоре с ним я очень высоко оценил свою мать, и он ответил (хотя я и не настаивал на этом), что дарует ее прославленное имя какому-нибудь благородному острову». Когда в 1522 году Алессандро отправился в эти места в качестве епископа Санто-Доминго, он решил нанести визит на этот остров. «Я пробыл там около двух дней, – пишет Джеральдини, – и в течение этого времени дорогая грудь моей матери, древняя память о ней, ее обожаемые и безграничные ласки и радостное выражение лица, каким я его помнил с детства, меня не покидали». К сожалению, название Грациоза, свидетельствующее о мужской дружбе и сыновнем благочестии, продержалось за этим островом недолго. Миновав Вьекес (вероятно, Колумб все-таки останавливался у его берегов в ночь с 18 на 19 ноября), флот достиг большого острова, который индейцы называли Борикуэн (а также Бурикуэн или Буренкуэн), а Адмирал назвал Сан-Хуан-Баутиста, поскольку мощи святого Иоанна Крестителя были предметом особого почитания в Генуе. В начале следующего столетия его товарищ по кораблю Понсе де Леон заложит в великолепной гавани северного побережья этого острова город Сан-Хуан. Этот город стал известен как Сан-Хуан-де-Пуэрто-Рико, а последние два слова постепенно заменят Сан-Хуан-Баутиста в названии всего острова. Весь день 19 ноября флот шел вдоль живописного южного побережья Пуэрто-Рико, держась далеко от линии рифов. Адмирал не стал останавливаться из-за слишком свежего ветра, чтобы осмотреть гавани. Испанцы оценили остров в величину Сицилии, но более верным оказалась оценка доктора Чанки, заявившего, что его длина составляет 30 лиг: мы не видим необходимости сокращать истинное значение на 9 %. Преодолев все расстояние между рассветом и темнотой, корабли встали на ночлег около мыса Рохо, а утром 20 ноября вошли в просторный залив Бокерон. Там они провели почти два дня, чтобы раздобыть пресную воду и провизию. Туземцы при приближении судов разбежались, поэтому торговать не пришлось, зато множество моряков и пассажиров устроили рыбалку и получили отличный улов. Высадившиеся на берег заметили каких-то птиц, которых приняли за соколов, и обнаружили заросли дикого винограда, так сильно распространенного на Антильских островах. Другие, забредшие вглубь, нашли заброшенную деревню из двенадцати добротно поставленных хижин, расположенных кольцом вокруг импровизированной площади, а также отдельную большую постройку с плетеными башенками, покрытыми зеленью, напоминающими садовые беседки Валенсии. Испанцы наивно предположили, что набрели на импровизированный «карибский курорт». На рассвете 22 ноября флот покинул Пуэрто-Рико (последний из важных недавно открытых островов) и взял северо-западный курс на Эспаньолу. Увидев маленький остров, позже названный адмиралом Моной, от которого получил одноименное название пролив, корабли показали неплохой результат, пройдя 65 миль, после чего вышли на «низкую и очень плоскую» сушу. Индейские проводники настаивали, что это их родной Гаити, но среди ветеранов Первого путешествия родились серьезные сомнения на этот счет, поскольку каждый известный им район Эспаньолы был весьма горист. Тем не менее туземцы оказались правы. Местом высадки стал самый плоский и поросший лесом восточный мыс Эспаньолы, а далекие горы, вероятно, были скрыты дымкой. Колумб назвал его этот мыс Кабо-Сан-Рафаэль в честь имени архангела, однако, в числе многих других наименований, испанцы вскоре переименовали его в Cabo Engano[250]. До утра 23 ноября флот лежал в дрейфе, а с рассветом двинулся вдоль побережья на северо-запад и вскоре достиг мыса Баландра в заливе Самана, из которого «Нинья» и «Пинта» выходили 16 января прошлого года. Около полудня они вошли в бухту, чтобы вернуть домой одного из двух индейцев, уцелевших из всего немалого числа пленных, взятых в первом плавании. Хорошо одетый и снабженный товарами для торговли и подарками, он был высажен на берег в Лас-Флечасе, откуда его и увезли, в надежде, что он убедит относительно воинственных соплеменников сигуайос в дружественных намерениях испанцев. В тот же день умер баскский моряк, раненный у острова Санта-Крус. Его похоронили по-христиански на берегу, при этом две каравеллы встали у самого берега, готовые пустить в ход артиллерию, если сигуайос что-нибудь затеют. Эти первые похороны в Новом Свете прошли мирно, а на борт «Мариагаланте» поднялось несколько местных любопытных смельчаков-зевак. После торгового обмена Колумб извинился за то, что не имеет времени нанести визит касику, поскольку торопится в Навидад. От залива Самана флот прошел вдоль северного побережья Эспаньолы до Монте-Кристи, преодолев около 170 миль за два дня. В Монте-Кристи, подыскивая место для поселения, более удобное, чем Навидад, моряки нашли свидетельства ужасной трагедии, произошедшей с колонистами, оставшимися здесь на прошлое Рождество. Береговой отряд обнаружил на берегу Рио-Яке два разложившихся до неузнаваемости трупа, связанные веревками, на следующий день – еще два. На одном из них сохранились остатки густой бороды, что определенно указывало на испанское происхождение мертвеца. Так, вместе с этим жутким открытием, внезапно закончилась веселая и полная приключений часть Второго путешествия. 27 ноября флот вышел из гавани Исла-Кабра в Монте-Кристи и с максимально возможной скоростью направился к мысу Аитьен и Навидаду. Сумерки наступили прежде, чем флот успел пересечь барьер Караколя, и Колумб, хорошо помня рождественскую трагедию первой «Санта-Марии», решительно отказался от попыток проходить его в темноте. Как только якорные канаты стали доставать дна, флот остановился. С бортов много раз пускались сигнальные ракеты и даже давали артиллерийские залпы, но все оставалось напрасным – не было ни ответных огней, ни встречного салюта. Как писал Силлацио, «печаль и самое острое горе овладели сердцами людей, когда они заподозрили, что на самом деле произошло и что оставленные товарищи по кораблю полностью погибли». В 10 часов вечера с каноэ, которое крутилось вокруг флота и раньше, раздались крики гребцов «Альмиранте! Альми-ранте!». Им указали на флагман, но индейцы категорически отказались подниматься на борт, пока не принесли факел, в свете которого они могли узнать Колумба. Лидером этого отряда оказался двоюродный брат Гуаканагари, приславший Колумбу привет от касика в виде двух золотых масок – для самого Адмирала и для «капитана, бывшего с ним в другом плавании». Туземцы заверили Колумба, что с христианами в Навидаде все в порядке, за исключением нескольких смертей от болезни и нескольких убитых при возникшей ссоре, а также попросили прощения от имени Гуаканагари за то, что тот не вышел к Адмиралу лично, поскольку был ранен в драке с другим касиком по имени Каонабо. В течение трех часов, пока индейцы оставались на борту, переводчик Диего Колон вытягивал из них правду, но Колумб был уверен, что кто-то из гарнизона должен быть жив. Эти робкие, беззащитные индейцы не смогли бы полностью уничтожить сорок испанских моряков. На следующий день, 28 ноября, флот прошел к якорной стоянке у Навидада, однако на берегу не было видно ни единой постройки и признаков человеческой жизни. Вышедшие на сушу обнаружили, что крепость сожжена дотла, а вокруг валялись лишь какие-то обломки и мусор. Немногие индейцы, появлявшиеся на глаза, как писал Чанка, ходили вокруг «muy zaharenos»[251] и тут же пускались наутек, когда испанцы пытались к ним приблизиться. Это был плохой знак. Двоюродный брат Гуаканагари снова поднялся на борт и после получения неотразимых соколиных колокольчиков признал, что все до единого христианина были убиты воинами Каонабо, а Гуаканагари был ранен, защищая и поселенцев, и свои собственные владения. Кузену снова преподнесли подарки, гребцов угостили вином, после чего отправили на берег с сообщением касику, что Адмирал просит его явиться на борт. Прошел день, но индейцы так и не появились. Со стороны это выглядело так, что в произошедшей трагедии имело место еще и предательство. Испанцы снова обыскали сожженный форт, но никаких дополнительных улик обнаружено не было. Колумб и доктор Чанка прошли вдоль побережья к устью Гранд-Ривьер, где нашли деревню с убогими покосившимися хижинами, при первом же приближении к которым все туземцы мгновенно испарились. Внутри этих заплесневелых домишек поисковый отряд наткнулся на множество предметов, награбленных в форте, в том числе чулки, нераспакованный мавританский шарф и даже один из якорей с «Санта-Марии». Вернувшись к Навидаду, группа, возглавляемая Адмиралом и Чанкой, увидела нескольких индейцев, ведущих с моряками отчаянную торговлю, при этом они невзначай указали испанцам на одиннадцать тел христиан, лежащих недалеко от форта. Туземцы настаивали, что их убили упомянутый касик Каонабо и его союзник Мейрени, «но тотчас же стали жаловаться, что каждый христианин забрал себе по три-четыре женщины, откуда мы подумали, что в основе постигшего их зла была ревность». Прежде чем разобраться в этом деле, Колумб послал одну легкую каравеллу на запад, а другую на восток, чтобы найти подходящее место для постоянной колонии. Одно судно вернулось с предложением ставить поселение на побережье гавани у мыса Аитьен (в восемнадцатом веке там был построен французский город), но Адмирал пришел к выводу, что это место расположено слишком далеко от золотого рудника Сибао. Вторая каравелла под командованием Мельчио Мальдонадо прошла через узость нынешней бухты Форт-Либерте, где бросила якорь. В скором времени туда прибыли посланцы Гуаканагари с просьбой его навестить. Касика нашли лежащим в гамаке с раненым бедром и, по-видимому жаждущим увидеть своего хорошего друга Адмирала. Он повторил историю, заверяя испанцев, что христиане были убиты его врагом Каонабо. Выслушав Мальдонадо, Колумб принял решение, что пора нанести касику официальный визит. Более сотни главных офицеров в сопровождении солдат, «наряженных так богато, что не стыдно бы было пройтись и по столице», построились в боевой порядок и, маршируя под музыку труб и барабанов, сопроводили Адмирала в убогую деревню касика. Гуаканагари настаивал на своей версии произошедшего, но Колумб под предлогом оказания квалифицированной медицинской помощи попросил доктора Чайка снять повязку с бедра туземца. На ноге не было никаких повреждений, «хотя хитрый индеец притворился, что ему очень больно». Гуаканагари, безусловно, был достаточно здоров для того, чтобы в тот же вечер нанести ответный визит Адмиралу, поужинать на борту «Мариагаланте» и испытать величайшее в своей жизни удивление, увидев живую лошадь. Но вернемся к тайне произошедшей трагедии. После того как касик сошел на берег, Адмирал собрал совет относительно дальнейших действий, которые следует предпринять в связи с массовым убийством колонистов. Бойль и ряд его сторонников были уверены в виновности Гуаканагари и требовали его публичной казни в назидание соотечественникам, однако Колумб доверял человеческой природе в большей мере, чем преподобный отец. Безусловно, притворная рана вызвала подозрения, однако, уже будучи знакомым с характером касика по Первому путешествию, Адмирал сомневался в его виновности и решил повременить со скоропалительными выводами, пока не будет собрано больше информации. В конце концов, погибших колонистов было не так много, а казнить друга по простому подозрению Колумб счел недопустимым. По мере того как испанцы и тайное лучше узнавали язык друг друга, история постепенно раскрывалась, а Лас Касас с Фернандо собрали кусочки этой мозаики воедино. Гуаканагари говорил правду. Прошло совсем немного времени после того, как гарнизон Навидада был предоставлен сам себе, и среди поселенцев стали разгораться конфликты из-за женщин и золота. Для начала секретарь Родриго де Эскобедо и бывший королевский дворецкий Педро Гутьеррес убили генуэзца громета Джакоме эль Рико и сколотили банду, бродившую по острову в поисках большего количества золота и женщин. Во время одного из таких «путешествий» они и столкнулись с Каонабо. Этот крепко стоящий на ногах касик из Майгуаны, по слухам происходивший из племени карибов, не потерпел бы никаких глупостей на своей территории. Он легко предал смерти всю банду Гутьерреса и вскоре обрушился на Навидад, предварительно собрав достаточно сил, чтобы уничтожить источник неприятностей. Тем временем большинство других испанцев так же разделилось на разбойничьи шайки, и только десять человек остались верны коменданту Диего де Харане. Они жили в хижинах с пятью женщинами на каждого и не особо заботились о собственной безопасности. На них и напал Каонабо ночью – трое испанцев были убиты, а остальные утонули в море, куда их загнал воинственный касик. Мелкие шайки, бродившие по внутренним районам острова, нашли смерть от рук индейцев, которых они пытались ограбить или обидеть тем или иным образом. Правдой оказалось и то, что Гуаканагари пытался помочь Диего де Харане. Это доказывалось ранами некоторых его людей, полученных наконечниками копий из рыбьей кости, а это было особым оружием Каонабо. Чувствуя ответственность перед Колумбом за безопасность испанцев, Гуаканагари боялся, что его обвинят в их смерти. Именно отсюда произошли и странное двусмысленное поведение, и притворная рана. Все последующие годы, несмотря на многочисленные провокации, Гуаканагари оставался непоколебимо верен Адмиралу, поэтому мы можем быть уверены, что Навидад никогда бы не пострадал, если бы колонисты вели себя достойно. Однако точка зрения Колумба не совпадала с мнением рядовых участников экспедиции. Большинство из них оперировали только одним фактом – смертью их товарищей. Очевидно, что Адмирал несколько преувеличил робость и беззащитность тайное. Так или иначе, они были мужчинами и могли себя защищать, если с ними обращались слишком уж унизительно. Но сможет ли Колумб удержать своих людей от мести и восстановить золотой век испаноиндийских отношений? Теперь, когда форт Навидада был стерт с лица земли, возник вопрос, где разместить новое поселение. Доктор Чанка, изучая признаки последствий весенних речных разливов и морских приливов в хижинах местных жителей, исключил из предлагаемых мест все низкие и влажные берега залива Караколя. Конечно, можно было бы поискать сухой и подходящий участок в глубине острова (например, там, где позже будет возведен город Кейп-Аитьен), но Колумба интересовало золото, а не плантаторство. Поскольку с Навидадом было покончено, Адмирал принял решение вернуться на восток и расположиться недалеко от предполагаемых золотых рудников Сибао. Однако это было легче решить, чем сделать. 7 декабря ветер отогнал флот в сторону Монте-Кристи, а затем задул непрерывный восточный пассат. «Погода стала настолько противна, – сообщает доктор Чанка, – что оказалось труднее пройти тридцать лиг против ветра, нежели проделать весь путь из Кастилии». Уверен, что любой, кто хоть раз пробовал плыть против пассатов вдоль северного побережья Эспаньолы, поймет слова доктора. Никто не счел нужным записать подробности этой нелегкой борьбы, но, вероятно, многие дни проводились в тщетной надежде, что ветер переменится. Флоту понадобилось 25 дней, чтобы преодолеть около 32 миль! 2 января 1494 года суда бросили якоря с подветренной стороны лесистого полуострова, дававшего укрытие от ветра. Он представлял собой небольшую равнину, казавшуюся подходящим местом для основания города. Между тем взятый скот умирал. Заболевшие моряки, измученные постоянной сменой парусов, умоляли Адмирала не идти дальше. Именно поэтому он выбрал этот полуостров для постоянного поселения и назвал его Изабеллой в честь королевы. На этом пора открытий для Адмирала временно закончилась, как, впрочем, и закончилось счастье от всего Второго путешествия после познания судьбы Навидада. Тем не менее Колумб не мог не испытывать и удовлетворения от этой экспедиции на Эспаньолу. Под благоприятным ветром и установившейся погодой он провел через Атлантику семнадцать судов, в том числе и малотоннажных, совершил идеальную высадку на берег, продолжил путь через длинную цепь не нанесенных ранее на карту островов, не имея при этом ни одного серьезного происшествия. Адмирал открыл двадцать больших островов и более четырех десятков малых, на которых прежде не останавливался взгляд ни одного европейца. Командуя самым большим флотом из пересекавших эти глубокие воды, имея на борту общим счетом 1200 моряков, колонистов и вооруженных солдат, он сумел поддерживать порядок и дисциплину во время всего путешествия, длившегося четырнадцать недель. В регионе, населенном свирепыми карибами-людоедами, он избежал конфликта (за исключением одной короткой стычки) и потерял всего одного человека. Немало неприятностей ожидало Адмирала, когда он покинул палубу «Мариагаланте» и отправился на сушу, сменив должность морского лорда на должность строителя колонии. Поворот в судьбе был резким и наступил очень быстро. Не сомневаюсь, что в последующие годы, страдая душой и телом от злой природы человека, неблагодарности государей и хмурого взгляда провидения, Колумб искал утешения в памяти о тех светлых ноябрьских днях 1493 года, когда флот весело шел вдоль высоких, поросших зеленью Антильских островов, за вершины которых цеплялись нагнанные пассатами облака, долины с глубокими расщелинами перекрывали радуги, ночами над головой светили звезды невероятной яркости, а сердечные голоса моряков соединялись в вечернем гимне Пресвятой Богородице. Глава 31 Сибао (2.01–24.04.1494) …Цари Фариса и островов поднесут ему дань; цари Аравии и Савы поднесут дары… Псалтирь, 71: 10 Вы не замечали, что великие первооткрыватели и исследователи, как правило, редко становятся успешными колонистами, а первые колониальные экспедиции почти никогда не выбирают подходящее место? Например, Джеймстаун в Виргинии или первое французское поселение на реке Сент-Круа? Даже умные голландцы не догадались сразу высадиться на Манхэттене, прежде чем много лет не покрутились в североамериканских водах. Карты Центральной и Южной Америки испещрены местами поселений, изначально созданных конкистадорами, но затем покинутых более практичными преемниками. Изабелла была первым неудачным вариантом, но при этом и наиболее простительным, поскольку никто из находящихся на борту кастильского флота не имел опыта колонизации. Вот как благочестиво записывает о выборе места доктор Чанка: «Нашему Господу было угодно, чтобы из-за отвратительной погоды, которая не позволяла идти дальше, мы высадились в самом лучшем месте, которое только смогли выбрать; здесь очень хорошая гавань и прекрасный рыбный промысел, который столь необходим при нехватке мяса». Позвольте, но рыба в тех местах прекрасно ловится вдоль всего побережья, а вот гавани в Изабелле нет ни одной. Там есть только рейд, который действительно хорошо защищен от пассатов, но совершенно открыт с севера и северо-запада, что делает якорную стоянку непригодной в зимний период. Если даже предположить, что выбранное место для стоянки не самое плохое, более крупные суда флота Колумба не могли встать на якорь ближе, чем в полумиле от берега. Хорошую питьевую воду можно брать только из Рио-Бахабонико, расположенной примерно в миле к юго-западу, причем эта река не судоходна. Несомненно, флот нуждался в отдыхе и подкреплении, но трудно понять, почему Колумб после короткой передышки не направился к Рио-де-Грасиа, всего в девяти милях к востоку, где годом раньше «Пинта» простояла в полной безопасности две или три недели, или к Пуэрто-Плата, расположенному в два раза дальше и замеченному во время первого плавания. Вместо этого Адмирал сразу принял решение в пользу Изабеллы и сразу же начал высаживать людей и животных, сажать семена и закладывать фундамент города, который, как он ожидал, будет существовать вечно. Вероятно, крайнее беспокойство Колумба, касающееся добычи значительного количество золота, заставило его отказаться от дальнейших действий. Действительно, кроме одного-двух бочонков драгоценного металла, собранных гарнизоном Навидада и готовых к отправке домой, у него не было ничего, а Адмирал хорошо знал, что скажут государи, если большой флот вернется без каких-либо оправданий немалых расходов и обманутых ожиданий. Он и так уже потратил месяц на поиски места, которое гарнизон Навидада должен был давно выбрать, ну а сами монархи были бы крайне недовольны фактом содержания семнадцати судов на королевском жалованье дольше, чем это необходимо. Флот должен быть отправляться домой в ближайшее время, имея много золота, что указывало бы на действительное достижения «Индии». В Изабелле туземцы заявили, что долгожданные копи Сибао находятся неподалеку, и предложили услуги проводников. Уже только этого было достаточной причиной, чтобы оставаться на этом месте. Не теряя времени, Колумб организовал экспедицию вглубь материка во главе с Алонсо де Охедой и Гинесом де Горбаланом в качестве заместителя. Что мы знаем о де Охеде? Он относился к числу тех проворных, жилистых и вспыльчивых человечков, из которых получаются отличные солдаты, исследователи и футбольные квотербеки, но предпочитающих играть в команде на равных или даже оставаться на положении ведомого, нежели руководителя. Как писал Лас Касас, «…это был человек хрупкого телосложения, но очень пропорциональный и миловидный, с красивой осанкой и лицом, на котором выделялись огромные глаза… Поражала его подвижность. Все физические совершенства, которыми мог обладать человек, казалось, были в нем объединены… Он был до фанатизма предан Богоматери и клялся ее именем (devodo de la Virgen Maria)… Де Охеда всегда стремился быть первым в рядах, когда проливалась кровь, будь то война или простая ссора». Как и Колумб, находясь под покровительством герцога Мединасели, он привлек к себе внимание королевы, когда она пребывала в Севилье. Во время какого-то популярного праздника при обходе кафедрального собора юный Алонсо взобрался на балку, выступающую из Хиральды примерно в 250 футах над улицей, сделал пируэт на одной ноге, затем, благополучно спустившись, подбросил апельсин в воздух так высоко, что заговорили, что он, должно быть, взлетел до самого верха колокольни. Фонсека решил, что де Охеда мог бы пригодиться для Второго путешествия, и предложил командование каравеллой. Уже будучи на Гваделупе, де Охеда доказал, что может сам позаботиться о себе в диком лесу, поэтому Колумб и поручил ему самостоятельное командование первой экспедицией по исследованию внутренних областей Эспаньолы. О стремлении Адмирала побыстрее наладить контакт с туземцами Сибао свидетельствует тот факт, что де Охеда отправился в путь уже через четыре дня после остановки на Изабелле. В праздник Богоявления, 6 января 1494 года, все члены экспедиции посетили мессу, которую провел Бойль во временной церкви, – первую мессу, когда-либо отслуженную на земле Нового Света. Сразу же по ее окончании де Охеда и Горбалан с отрядом, состоящим примерно от 15 до 30 человек, и несколькими местными проводниками вышли в большую центральную долину Эспаньолы, преодолели вброд Рио-Яке и недалеко от нынешней деревни Ханико наткнулись на сеть горных ручьев, приносящих золото с высокогорного хребта, который туземцы и называли Сибао. Однако погода испортилась, а вздувшаяся река (или Боа, или Ханико) оказалась слишком широкой и быстрой, чтобы ее пересечь без риска. Де Охеда принял решение сделать остановку и повернул отряд назад к ближайшей деревне, где туземцы заверили, что на верхних склонах Сибао действительно есть золото в огромных количествах, и в доказательство подарили де Охеде три больших самородка, стоимостью в 9, 12 и 15 кастельяно. При первых же признаках улучшения погоды командир отряда нанял отряд местных носильщиков, чтобы нести образцы и другие подарки, повернул на север и вернулся в Изабеллу 20 января. У реки, которая остановила нетерпеливого Охеду, Горбалан нанял индейцев с каноэ, на котором он и несколько оставшихся с ним кастильцев преодолели стремительные воды (туземцы проталкивали свое судно вплавь). На другом берегу их встретили весьма дружелюбно настроенные индейцы, проявившие при встрече все признаки уважения. Один из них познакомил Горбалана с туземным ювелиром, который раскатывал металл в тонкие листы на полированном цилиндрическом камне. Приблизительно так же работали с золотом и европейские чеканщики. Далее Горбалан достиг района, называемого туземцами Нити, лежащего внутри границ владений касика Каонабо. Чем дальше перемещались исследователи по долине, тем больше свидетельств наличия золота, включая образцы самородков, они находили. Сопутствующая удача оказалась настолько велика, что Горбалан отказался от первичного намерения нанести визит Каонабо (что, вероятно, было благом) и, поспешив на север, достиг Изабеллы 21 января, отстав от Охеды на один день. От новостей и вида принесенных образцов Колумб и «все мы повеселились, больше не заботясь ни о каких пряностях, а только об этом благословенном золоте», – пишет Кунео. Часть самородков поделили между людьми из исследовательской группы, большинство из которых, несомненно, и без них успели пополнить свои карманы во время экспедиции. «Лорд-адмирал написал королю, что надеется вскоре предоставить ему столько же золота, сколько дают железные рудники на Бискайях». Но Колумб еще не был готов отправлять флот обратно, поскольку с его собственных слов, озвученных позже в Испании, монархи ожидали от него нечто большего, нежели просто кучи самородков. Не лучше ли было бы подождать до тех пор, пока не начнется систематическая эксплуатация Сибао, чтобы золото, отправляемое в Испанию, можно было измерять в фунтах, а не в унциях? Таковым и было первое намерение Колумба, но уже по прошествии нескольких дней он понял, что это невозможно. В Изабелле царило недовольство, и даже хуже. В отличие от превосходной ситуации со здоровьем во время Первого путешествия, в течение недели после высадки, как сообщает доктор Чанка, заболели 300–400 человек. Даже несколько участников «золотой вылазки» Охеды вернулись с Сибао больными и обнаружили, что половина населения Изабеллы недееспособна. Доктор Чанка, преданный своему делу настолько, что проводил личную пробу каждого вида неизвестной рыбы, прежде чем позволить съесть ее остальным, был полностью измотан. Кроме того, запас лекарств, не рассчитанный на массовую эпидемию, быстро подходил к концу. Нет никаких оснований отказываться от мнения доктора, что виной всему были резкая смена климата, питания и рода занятий. Вся история американской колонизации доказывает, что невозможно высадить большую группу людей после долгого океанского плавания, подвергнуть ее каторжным работам в условиях неадекватного жилья под проливными дождями, укусами насекомых и воздействием микробов, с которыми их иммунные системы не готовы справиться, не ожидая при этом массовых заболеваний и повышения смертности. Даже резкий переход на рыбу, кукурузу, ямс и маниоку с привычной говядины, свинины, пшеничного хлеба и вина не проходит без последствий. Колумб быстро пришел к выводу, который каждый последующий первооткрыватель на протяжении более ста лет усвоил на собственном опыте: «По воле Бога, сохранение их здоровья зависит от того, будут ли эти люди обеспечены продуктами, к которым они привыкли в Испании». Пшеница, ячмень и другие семена были уже посеяны, но до сбора урожая оставался не один месяц. Поэтому первое соображение Адмирала, заботящегося о благе колонии, заключалось в немедленной отправке большей части флота домой с тем, чтобы получить надежду на получение помощи в течение хотя бы четырех месяцев. В соответствии с этим решением 2 февраля 1494 года двенадцать из семнадцати кораблей были отправлены в Испанию под командованием Антонио де Торреса. Наша единственная информация об их путешествии (втором обратном переходе из Нового Света в Старый) почерпнута из писем итальянских купцов, пребывавших в Кадисе и Севилье, когда туда прибыла эта часть флота. Торрес, очевидно последовав примеру Колумба, прошел вдоль северного берега Эспаньолы, а затем повернул на север, пока не поймал западные ветры. В Кадис он прибыл 7 марта 1494 года, потратив на весь переход «от берега до берега» всего лишь двадцать пять дней. Как сообщалось, основную часть его груза составляло золото на сумму 30 000 дукатов. Кроме того, Торрес привез «достаточно корицы, но белой, как плохой имбирь, перец в скорлупе, похожий на фасоль, очень крепкий, но не с привкусом Леванта; дерево, как говорят, сандаловое, но белое… шестьдесят попугаев разных цветов, восемь из них размером с сокола, и прекраснейшие виды неизвестных птиц, умеющих летать высоко в воздухе». Но наибольший интерес вызвали двадцать шесть индейцев «с разных островов, говорящие на разных языках… трое из них каннибалы, питающиеся человеческим мясом». Судя по последнему замечанию, большинство пленных карибов умерло по дороге. Итак, Колумб оставил в Изабелле пять судов: флагман «Мариагаланте», «Гальегу», проверенную крепкую «Нинью» и две малотоннажные каравеллы – «Сан-Хуан» и «Кардеру». Три восьмые доли флагмана Колумб выкупил у главного судовладельца, а каравеллы выкупил целиком, чтобы избавить корону от расходов на фрахт. Два корабля обеспечивали артиллерийскую защиту этой части флота, причем не только от нападения индейцев, но и от вероятного мятежа испанцев, а каравеллы были нужны для разведки побережья. В дополнение к письмам для монархов от Адмирала, францисканца Бойля и казначея Виллакорты (эти бумаги давно исчезли) Торрес имел при себе отдельный меморандум Колумба с личным сообщением Фердинанду и Изабелле (к счастью, этот документ сохранился, причем даже с комментариями государей). В нем Колумб докладывал об обстоятельствах, ставших причинами отправки флота домой с таким небольшим количеством золота на борту. Адмирал просил немедленно отправить назад три или четыре каравеллы с солониной, пшеницей, вином, маслом, уксусом, сахаром и патокой для общего пропитания, лекарствами для больных, а также миндалем, изюмом, медом и рисом для выздоравливающих. В этом же послании он особо хвалил де Охеду, доктора Чайку и несколько других проявивших себя офицеров и попросил увеличить им жалованье. Хотя при написании меморандума Колумб уже был обеспокоен ропотом, саботажем и даже попытками мятежа, он не высказывал никаких персональных претензий, за исключением общей жалобы на солдат, отказывающихся от любой работы, ради которой требовалось покинуть седло. Кроме того, заболевшие солдаты запретили кому бы то ни было пользоваться их лошадьми. Также Адмирал предлагал включать в платежную ведомость и двести добровольцев, что, по его мнению, улучшило бы контроль над этими «вольными» поселенцами, находящимися пока вне государственного надзора. Требовался запас обуви, одежды и сукна; нужны были мулы или другие вьючные животные, позволяющие снять самую тяжелую работу с человеческих плеч; Колумб просил двести кирас, сто аркебуз и сто арбалетов. Совершенно очевидно, что абсолютное большинство колонистов состояло из нанятых строителей и ремесленников, пребывающих в надежде найти золотую жилу Сибао. Адмирал выражал желание нанять в Эстремадуре несколько опытных старателей и также отправить их на Эспаньолу. Далее он уверял, что пленных карибов следовало обратить в добрых христиан и переводчиков (похоже, что некоторым из них все-таки удалось выжить). Надо полагать, что Фердинанд и Изабелла остались довольны этим по-деловому объективным и прямолинейным отчетом, поскольку был отдан ряд приказов о предоставлении Адмиралу всего необходимого, а также об исполнении почти всех его предложений. Против первого параграфа меморандума, сообщавшего о результатах исследований Горбалана и Орхеды, монархи приказали записать: «Их высочества выражают огромную благодарность Богу и расценивают все, что Адмирал сделал и сделает, как очень важную услугу. После Бога именно ему они обязаны за все, что у них было и будет, о чем отпишут более подробно. К своему письму они приложат этот меморандум». История сохранила почти полный текст письма монархов, датированного 13 апреля. В частности, оно содержит такую фразу: «…Вы хорошо нам служите, поэтому мы окажем вам услуги, почести и продвижение по службе, которых требуют и заслуживают ваши великие заслуги». С какой печалью, должно быть, Колумб перечитывал это письмо, включая его текст в Книгу привилегий 1502 года! Весьма далекие от того, чтобы даровать ему дальнейшие почести и продвижения (а таковые существовали: Адмирал еще не был принят ни в один рыцарский орден, не произведен в графы или герцоги, не получил замок или поместье в Испании), монархи вскоре начали фактически (хотя и негласно) постепенно лишать его почестей и привилегий, которые у него уже были. Говоря проще, он закончил свою жизнь почти таким же, каким и был в самом ее начале. Но несомненно, один из пунктов письма монархов явно пришелся Колумбу по душе. Ему разрешалось отправить домой Берналя де Пису. Этот человек, назначенный короной на должность Contador[252] для учета золота, с самого начала экспедиции принялся создавать Адмиралу препоны. Уже после отплытия Торреса в якорном буйке была обнаружена его бумага, переполненная ложными кляузами против Колумба, излагающая план захвата некоторых каравелл и возвращения в Испанию. Адмирал взял чиновника под арест и для большей предосторожности поместил все оружие и самое ценное снаряжение флота на борт флагмана под присмотр своего брата дона Диего. Покончив с этим делом, он приступил к подготовке экспедиции в Сибао. Можно сказать, что путешествие де Охеды представляло собой простую первичную разведку. Гораздо более важной была стала экспедиция, которую возглавил сам Адмирал 12 марта 1494 года. В какой-то мере она стала первым сухопутным походом конкистадоров, сделавшим историю Испании в Новом Свете такой великолепной. Каким бы коротким ни было это путешествие, оно послужило примером для Васко Нуньеса де Бальбоа, Кортеса, Писарро, Коронадо, Де Сото, Орельяны и бесчисленного множества других последователей, не прекращавших своих трудов до тех пор, пока Американский континент не был испещрен всеми возможными путями между 40° северной и 50° южной широты. В этот поход были взяты все трудоспособные христиане, не обремененные обязанностями службы в гарнизоне. Для защиты от возможных нападений со стороны туземцев у Адмирала был отряд арбалетчиков, отряд кавалерии и группа пеших идальго, вооруженных мечами и аркебузами. Для выполнения непосредственных работ на земле вместе с Колумбом отправились плотники, лесорубы, каменщики и землекопы с инструментами и приспособлениями, пригодными для добычи золота и строительства отдельного форта. Итак, в военном строю, с поднятыми знаменами и под звуки труб эта первая кастильская кавалькада (из длинной череды последующих) выступила из Изабеллы. Перейдя вброд Рио-Бахабонико, испанцы пересекли сухую равнину, покрытую густым кустарником, и ночью разбили лагерь у подножия Кордильеро Сетентриональ. Их зазубренные, словно бритва, вершины возвышаются примерно на 2500 футов над уровнем моря. Бригаду идальго и рабочих послали вперед, чтобы расширить индейскую тропу, которой уже воспользовался де Орхеда. После захватывающего дух подъема экспедиция достигла перевала, названного Колумбом в честь создателей тропы – Эль-Пуэрто-де-лос-Идальгос. Затем эта узкая дорога внезапно повернула на восток через расщелину в хребте, миновала холодный источник в долине, затененной огромными пальмами и красными деревьями махагони. С этого места открывался вид на широкую плодородную долину. Лас Касас ничуть не преувеличивал, когда описывал эту обширную местность, проходящую насквозь от Монте-Кристи до залива Самана-Бей, как «одно из самых замечательных мест в мире… которое должно вызывать благословения и бесконечную благодарность Создателю… за такое совершенство, изящество и красоту… такую свежесть, зеленость и открытость;…увидев [эту долину], они почувствовали, что прибыли в какую-то часть Рая… и Адмирал, будучи глубоко тронутым, вознес великую благодарность Богу и назвали ее Vega Real»[253]. Лично я впервые увидел Вега-Реаль в сезон, когда деревья «мадре де какао» распускают розовые цветы, и скажу без обиняков, что это зрелище стало самым запоминающимся в моих долгих странствиях по маршрутам первооткрывателя.