Флорентийскому купцу из Севильи и другу Колумба Хуаното Берарди поручалось приобрести судно с тоннажем не более 200, которому предстояло стать флагманом. Кроме того, Колумбу и Фонсеке было предоставлено право покупать или фрахтовать любые корабли, каравеллы или fustas[235], какие сочтут нужными по надлежащим ценам и брать на себя полную ответственность за их оснащение и рекрутинг рабочих, моряков, солдат и ремесленников, «которым должно своевременно выплачиваться разумное жалованье». Всем другим судам, не зафрахтованным таким образом или не прикрепленным к флоту Колумба, было запрещено «ходить к указанным островам и материковой части Индии без особого разрешения или распоряжения». Для примера того, как в те времена снаряжался флот, приведу сохранившийся счет о выплатах двадцати пяти поставщикам из окрестностей Херес-де-ла-Фронтеры за пшеницу: от 2 до 10 кахиз (от 36 до 180 бушелей) по единой ставке 1320 мараведи за кахиз или 73 мараведи за бушель. За помол пшеницы в муку и выпечку корабельного хлеба платилось по отдельным счетам. Между прочим, все «хлебное» снабжение экспедиции было передано под контроль чиновника Святой инквизиции, а в этом случае можно быть уверенными в быстроте и точности исполнения. Официальные инструкции монархов Адмирал получил в Барселоне 29 мая 1493 года. Главная заявленная цель путешествия заключалась в обращении туземцев, для чего к флоту были прикреплен отряд миссионеров, а самому Колумбу вменялось позаботиться, чтобы с индейцами «обращались бережно и с любовью». Он должен способствовать установлению дружественных отношений между индейцами и колонистами, наказывать всех, кто плохо обращается с туземцами, и отдавать индейцам часть товаров, присланных монархами для обмена. Вторая цель миссии состояла в создании торговой колонии короны. Вся торговля должна была вестись товарами, предоставленными правительством. Одна восьмая часть чистой прибыли предназначалась Адмиралу, остальное – короне; частная торговля запрещена. Все товары из Индии должны выгружаться в Кадисе (по рекомендации Колумба). Кроме того, были добавлены некоторые подробности в ведение финансового учета и контроля, позволяющие предотвратить денежные утечки и гарантировать получение монархами своей справедливой прибыли. Колумбу предоставлялась свобода действий в отношении методов управления колонией, добычи золота и попыток осуществления дальнейших открытий. Как писал Лас Касас, кастильские государи приказали Адмиралу как можно скорее исследовать Кубу, «чтобы увидеть, остров это или же материк, как он сам считал и заявлял, поскольку правители мудро подозревали, что любой материк должен содержать больше благ, богатств и секретов, чем любой из островов». Такая широкая свобода действий, предоставленная Колумбу, резко контрастирует с подробными инструкциями, выданными заморским представителям короны в более позднюю эпоху. Фердинанд и Изабелла хорошо понимали, что Адмирал находится в большой зависимости от обстоятельств, но ясно дали ему понять, что имеют два главных интереса в этой экспедиции – религиозные и финансовые. Первая европейская колония в Америке задумывалась как инструмент обращения туземцев в христианство и средство обретения золота. На практике же высшая цель была полностью поглощена низшей. Кроме того, у монархов пропало всякое желание обмениваться комплиментами с великим ханом: возможно, они сообразили, что ему не слишком понравится игра в чужаков-золотодобытчиков и в миссионерство. В июне 1493 года, когда были отданы все необходимые распоряжения для второго плавания, а монархи почувствовали, что переговоры с Португалией и Ватиканом продвинулись настолько далеко, что они вполне могут проходить без присутствия Адмирала, ему разрешили отбыть из Барселоны. Несколько вельмож королевского двора сопровождали Колумба в роли официальных лиц на Эспаньоле, а многие другие тщетно добивались также получить подобную привилегию. Пятеро из шести крещеных индейцев последовали за Адмиралом. Колумб выбрал другой и более длинный маршрут в Севилью, чем тот, которым он прибыл, поскольку намеревался выполнить свой обет паломничества в Гваделупу, данный на борту «Ниньи» во время великого шторма. Путь был неблизкий. Он пересек великую равнину Эбро до Сарагосы, проследовал по изобилующей замками дороге через восточные отроги Сьерра-Гвадаррамы, преодолел высокогорные равнины Новой Кастилии, миновал Коголладо (резиденцию своего покровителя герцога Мединасели) и въехал в Мадрид. Оттуда он отправился в Португалию по той самой дороге, по которой весть о его открытии впервые достигла Кастилии. Оставив эту проторенную дорогу в Талавера-де-ла-Рейна, кортеж Адмирала пересек Тежу по большому каменному мосту и поехал по дороге, которая вела через предгорья Сьерра-де-Эстремадура. Одна из его ночей в этой бедной, бесплодной стране, должно быть, была проведена в городе Трухильо, где тринадцатилетний сын свинопаса по имени Франсиско Писарро[236], несомненно, был не прочь отправиться посмотреть на индейцев и, загоревшись пламенем честолюбия, завоевать Перу. Колумб прошел по пути паломников через ущелья в сьерре, постоянно идя вверх, и примерно через три дня достиг высокого плоскогорья с овечьими пастбищами. На его южном склоне, наполовину окруженном высокими горами, возвышались зубчатые стены могущественного иеронимитского монастыря Гваделупе. Вокруг стен теснились лачуги бедной деревни, жившей за счет паломников. Большая готическая церковь внутри, обширные монастырские здания, отделенные от зеленых садов и фонтанов изящными ажурными или мудехарскими колоннадами, ризницы, битком набитые расшитыми золотом далматиками, сокровищница, в которой хранились произведения самых известных ювелиров Испании, произвели на Колумба неизгладимое впечатление. Нуэстра сеньора де Гваделупе – древнее изображение Богородицы, которое, как говорят, было вырезано самим святым Лукой, имело такую репутацию спасительницы солдат и моряков от смерти, что ее храм стал самым почитаемым и богатым во всей Испании. Даже короли и принцы совершали долгое путешествие, чтобы помолиться перед Девой Гваделупской, и некоторые из них выбрали часовню великой церкви местом своего последнего упокоения. Монахам было бы очень интересно увидеть здесь первых новообращенных из расы, до сих пор не затронутой христианством. Именно они попросили Адмирала во время его следующего путешествия назвать остров в честь их священного места (что он и сделал). Благодаря более поздним конкистадорам, очень многие из которых были выходцами из Эстремадуры, слава о Санта-Марии де Гваделупе распространилась по всем частям «Индии», и новые «Гваделупы» стали возникать и в Мексике, и в Перу, и других регионах Испанской Америки. Спустившись по южному склону Сьерры в долину Гуадианы, Колумб пересек эту реку до маленького городка Медельин, где маленький и хрупкий мальчик по имени Эрнан Кортес, должно быть, видел, как тот проезжал мимо. Кортес в последующие годы молился девять дней подряд перед чудотворным образом в надежде искупить свои грехи, совершенные при завоевании Мексики. Именно в Новой Гваделупе, недалеко от завоеванного им города, Пресвятая Дева соизволила явиться к нему в 1531 году, породив святыню, которая почитается у индейцев не меньше, чем Эстре-мадур у испанцев. Проехав еще 130–150 миль, Колумб добрался до Кордовы, где забрал у Беатрисы Энрикес де Харана обоих сыновей. Оттуда лежала прямая дорога в Севилью. К этому времени, должно быть, уже стоял конец июня или начало июля. Севилья, если так можно выразиться, была штаб-квартирой дона Хуана де Фонсеки, который в отсутствие Колумба продолжал нести полную ответственность за сбор и оснащение флота. Говорят, что эти двое мужчин не очень хорошо ладили между собой. По словам Лас Касаса, ссора произошла из-за того, что Фонсека отказался предоставить Колумбу то количество личных слуг, которое он считал правильным для поддержания своего ранга и достоинства Адмирала (Колумб получил разрешение от монархов иметь пятерых слуг). Не сомневаюсь, что были и другие, более важные источники трений. Организация морской экспедиции требует особого рода таланта, для которого человек с природными деловыми способностями, такой как Фонсека, более чем пригоден. Однако через несколько дней Колумб отправился в Кадис, где собирался большой флот, и был огорчен, обнаружив, что корабли еще далеко не готовы. Дело в том, что Адмирал рассчитывал отплыть самое позднее к середине августа, чтобы быть уверенным в такой же хорошей погоде, какая ему сопутствовала во время Первого путешествия. Но он обнаружил технические незавершенности в судах, которые были зафрахтованы, в людях, которые были наняты, а также в провизии и корабельных запасах, которые все еще находились в процессе доставки. Со своей стороны Фонсека возмущался подобной «инспекцией по выявлению недостатков» и вмешательством в его дела со стороны человека, который, хотя и был генерал-капитаном флота, купался в королевском солнце в Барселоне, а затем предавался благочестивому паломничеству, в то время как он нес на себе весь груз ответственности и бремя организации. Как уже говорилось, полная армада включала в себя семнадцать кораблей. К сожалению, мы очень мало знаем об этих судах и их экипажах. Три из них относились к нао, включая флагман, который, как и в Первом путешествии, был назван «Санта-Мария». Очевидно, это судно чутко реагировало на управление в море, поскольку получило уважительное прозвище Mariagalante. К сожалению, мы не знаем его тоннажа, но помним, что Колумбу было разрешено приобрести флагманский корабль в 200 тонн, и, следовательно, он, безусловно, был больше старой «Санта-Марии», что позволяло разместить Адмирала в каюте, соответствующей его рангу. Ее мастером был брат (или другой близкий родственник) гувернантки инфанта дона Жуана Антонио де Торрес. Два других больших нао назывались «Колина» и «Ла Галлега» (последний, предположительно, либо галисийской постройки, либо находящийся в галисийской собственности). Таким образом, остается разобраться с остальными 14 судами. Мы можем с уверенностью сказать, что 12 из них были каравеллами с квадратной оснасткой папахиго, но назвать по имени можем только одну – «Санта-Клару» («Нинью»). Вспомним, что во время Первого путешествия Колумб обнаружил, что у флота слишком большая осадка, не позволяющая заходить в небольшие реки и заливы. Он настаивал на определенном количестве морских судов, которые были бы достаточно малы, чтобы идти близко к берегу и заходить на мелководье. Миланец Николо Силлацио в небольшой брошюре о Втором путешествии, изданной в 1494 году, писал, что некоторые суда были «очень легкими и назывались barchias cantabricas…[237] которые были добавлены некоторыми другими, специально оборудованными для исследования индейских островов». «Сан-Хуан» и «Кардера», две небольшие каравеллы с латинским снаряжением, которые Колумб доставил на Кубу в 1494 году, были среди тех, оснащенных таким образом. Основная же часть флота состояла из каравелл-редонд (таких как «Нинья») – то есть с квадратной оснасткой на фок- и грот-мачтах и косой латинью на бизани. Люди для экспедиции отбирались более тщательно, чем для первого похода: и Адмирал, и Фонсека были переполнены предложениями добровольцев. Кроме того, значительное число бывших товарищей Колумба по плаванию хотели продолжить вместе с ним. К сожалению, платежные ведомости и списки экипажа так и не были найдены, и мы знаем имена очень немногих. Мы можем с уверенностью назвать верных Колумбу Ниносов – мастера Хуана, лоцмана Франсиско, Кристобаля Переса (мастера «Кардеры») – и племянника Хуана – еще одного Франсиско, служившего грометом. Если мы посчитаем списки экипажей «Ниньи», «Сан-Хуана» и «Кардеры» за единственно репрезентативные (других у нас нет), то придем к выводу, что на флоте Колумба присутствовало довольно много генуэзских моряков и даже немного басков. В состав экипажей его судов входило немало людей из Палоса, Могуэра, Уэльвы и Лепеда; не оставляет внимания и заметное отсутствие кого-либо и из семейства Пинсон. Таким образом, мы можем сказать, что Колумб сохранил доверие множества моряков в регионе Ньебла. В числе капитанов его были Хуан Агуадо, Педро Фернандес Коронель (позже возглавил флот Третьего путешествия в Индию), Алонсо Санчес де Карвахаль, мэр Ба-эсы (муниципалитет этого города должен был выплачивать полное жалованье экспедиции), Гинес де Горбалан и Алонсо де Охеда. В числе других исторически значимых личностей мы не можем пропустить Хуана де ла Косу (полного тезку картографа из Пуэрто-Санта-Мария, служившего моряком на борту «Ниньи»), Понсе де Леона (будущего первооткрывателя Огненной Земли и конкистадора Пуэрто-Рико, Педро де Террероса (личного стюарда Адмирала, командовавшего каравеллой в четвертом плавании) и гражданского добровольца Диего Тристана, погибшего в 1503 году в сражении при Белене. Командующим вооруженными солдатами выступил Франсиско де Пеналос, слуга королевы и дядя Лас Касаса, чей отец, Педро, также отправился в это путешествие. Другой солдат, Мозен Педро Маргарит, командовал первым фортом во внутренних районах Эспаньолы и отправился домой в раздражении, поскольку местный совет пытался контролировать его действия в отсутствие Адмирала. Другими «не моряками», совершившими путешествие в том или ином качестве, были Мельхиор Мальдонадо, бывший посланник Ватикана, от которого Питер Мартира почерпнул большую часть информации, доктор Диего Альварес Чанка (врач из Севильи), оставивший наиболее подробный отчет, и Мигель де Кунео из Савоны близ Генуи, друг детства Адмирала, создавший самый яркий рассказ об этом плавании. В отличие от Первого путешествия, здесь присутствовало множество священнослужителей, из которых самым важным был францисканец Бернардо Бойль. Именно на него монархи возложили особую ответственность за обращение туземцев. Другой, монах Рамон Пане из ордена иеронимитов, запомнился тем, что собрал первую коллекцию индийского фольклора. Еще трое священников были францисканцами, уроженцами Пикардии и Бургундии. Они привезли с собой полный комплект предметов, необходимых для создания и оборудования первой христианской церкви в Новом Свете (подарок королевы). По данным различных источников, общая численность моряков, колонистов, чиновников и священнослужителей достигала 1200–1500 человек, причем наиболее вероятной представляется нижняя граница (в среднем семьдесят человек на корабле, а многие суда были совсем небольшими). Этот штат состоял на королевском жалованье, за исключением примерно двухсот добровольцев. Причитающиеся деньги позволялось накапливать не на судне, а дома, и многие не прикасались к своим мараведи, пока сумма составляла менее 1500. Конечно, не было бы никакого смысла расплачиваться с людьми на Эспаньоле, где тратиться было просто не на что, и все бы они осели в карманах наиболее искусных игроков. На этих судах не было ни одной женщины, и я не смог найти никаких четких свидетельств, что испанские дамы посетили Эспаньолу до 1498 года, когда Колумбу разрешили набирать их в соотношении по одной на каждых десять эмигрантов. Пользуясь большим авторитетом и репутацией благодаря своему открытию, а также имея под командованием немало опытных моряков, Колумб тем не менее продолжал страдать от того, что чувствовал себя иностранцем и не мог полагаться на преданность и личную дружбу испанских офицеров. Единственным человеком в этой большой компании, которому он мог полностью себя посвятить, был младший брат Диего. Лас Касас описывает его как «добродетельного человека, очень сдержанного, миролюбивого и простого, с хорошим характером, не хитрого и не озорного, носившего очень скромную одежду, чем-то напоминающую одеяние священника». Как подозревал историк, Колумб готовил своего брата к епископству (которого тот так и не получил из-за своего иностранного происхождения). Дон Диего не справлялся с обязанностями, которые возлагал на него Адмирал. К сожалению, гораздо более энергичный и способный к мореплаванию брат Бартоломео не вернулся из Франции вовремя, чтобы отправиться во Второе путешествие с этим флотом. В королевском письме от 5 сентября (вероятно, последнем, которое Колумб получил перед отплытием) монархи посоветовали Адмиралу взять с собой компетентного астролога – его старого друга монаха Антонио де Марчена. В письме сообщалось, что португальские послы в Барселоне задавали государям «неудобные» вопросы о широте и долготе новых открытий, которые Колумб так и не смог установить, поэтому монархи хотели бы получать более определенную информацию. Замечание монархов было совершенно здравым: отслеживание положения судна в море и выяснение точных координат выходов на сушу – вполне обоснованная задача. Почему Марчена не был приглашен в экспедицию, нам неизвестно. Возможно, он и сам отказался от похода по каким-то соображениям, хотя никто другой не обладал такими математическими знаниями, чтобы привязывать склонение к меридиональной высоте солнца. Лично я подозреваю, что Колумб, как, впрочем, и многие другие известные мне капитаны, не хотел, чтобы на борту находился навигатор-соперник. Так или иначе, но в этой экспедиции не был задействован ни один профессиональный астролог-математик. К сожалению, в день отплытия, 25 сентября, Адмирал почувствовал себя плохо, но он слишком сильно любил подобные зрелища и, хочется надеяться, мог найти силы присутствовать на палубе. Дул легкий бриз, надувающий раскрашенные паруса, которые торжественно наряжали отходящие каравеллы. На грот-мачтах трепетали королевские кастильские штандарты, а между баком и кормой трепетали флаги с гербами добровольцев. Казалось, что торжественное убранство судов готово запутаться в такелаже. Гремели пушки, ревели трубы, звенели арфы, и флот веселых венецианских галер сопровождал адмиральскую армаду из белостенного Кадиса в открытое море. Провожавшие отца Диего и Фернандо оставались на берегу до тех пор, пока флот не скрылся из виду за замком Санта-Каталины. «Этот флот, сплоченный и прекрасный, – как с гордостью писал Колумб, – направился прямо к Канарским островам, а испанской военно-морской эскадре было приказано встать вблизи Лиссабона и следить за любыми враждебными приготовлениями португальцев». Сам же Адмирал был предупрежден о том, чтобы внимательно высматривать вражеские каравеллы и держаться подальше от португальских владений. 2 октября флот достиг Больших Канар и уже в полночь снова вышел в море. Миновав без захода еще непокоренный Тенерифе, 5-го числа корабли бросили якоря в гомерском Сан-Себастьяне, где донья Беатриса де Пераса, «в которую наш Адмирал в прежние времена был влюблен», как писал Кунео, встретила их пушечными залпами и ливнем фейерверков. К сожалению, у нас нет дальнейших подробностей о второй встрече Колумба с доньей Беатрисой. Если он и предлагал руку и сердце красивой и энергичной молодой вдове, его предложения были отклонены – женщина хотела «домашнего» мужа, который оставался бы дома и заботился о ней и четырех островах ее сына. Возможно, это и к лучшему, что донья Беатриса не стала женой Адмирала: даже если половина историй, которые о ней рассказывают, правдивы, она была столь же жестока, сколь и красива. Известна история, как какой-то житель Сан-Себастьяна, который, по дошедшим до доньи Беатрисы слухам, подверг сомнению ее целомудрие во время вдовства, был приглашен в замок для более детального обсуждения этого вопроса приватно. После того как было сказано все, что эта дама хотела услышать, был подан условный сигнал, и подоспевшие слуги повесили гостя на балке в зале ее замка. Донья Беатриса, понаблюдав за его предсмертными муками, приказала перенести тело за пределы своего жилища и подбросить на видное место в назидание сплетникам мужского пола. В конце концов она вышла замуж за дона Алонсо де Луго[238], конкистадора и аделантадо Больших Канар. Похоже, она нашла для себя вполне подходящего мужа. На Гомере флот взял свежие припасы для плавания и животных для разведения стад на Эспаньоле. Как и лошади, они, должно быть, были распределены на палубах больших нао, поскольку ни одно из них не выжило бы взаперти под трюмными люками. Между 7 и 10 октября (ни один из двух летописцев не пришел на этот счет к согласию) все 17 судов отплыли из Сан-Себастьяна, после чего столкнулись с обычным Канарским штилем. Только в воскресенье, 13 октября, флот окончательно покинул Ферро. У каждого капитана были запечатанные инструкции, что делать, если флот будет разделен, но Адмирал определил общий курс для всех – Oeste cuarta del sudoeste [239]. Глава 29 Как много Марий (13.10–11.11.1493) Так Меня ждут острова… чтоб перевезти сынов твоих издалека… Ис., 60: 9 Взяв курс вест-вест-зюйд, на запад, Колумб планировал открыть новые острова, а не идти прямо на Эспаньолу. Еще в январе, покидая Самана-Бей, он намеревался посетить «Матинино», но неохотно отказался от этого плана, когда задул попутный ветер в Испанию. Индейские проводники рассказывали о красивейшей дуге Карибских островов, раскинувшейся к востоку и югу от Эспаньолы, и Колумб наблюдал крупных птиц, летящих в том направлении. В этом плавании Адмирал, как писал врач с флагмана доктор Чанка, «изменил курс, чтобы до них дойти: они расположены ближе к Испании, а уж от них лежала прямая дорога к Эспаньоле». Это было отличное решение, благодаря которому время океанского перехода сократилось по меньшей мере на неделю. «На эти острова, по милости Божьей и buen saber[240] Адмирала, мы вышли так же прямо, как если бы следовали хорошо известным и привычным курсом». Что ж, это хороший ответ писателям, утверждающим, что Колумб не был мореплавателем! А что скажут на этот счет защитники Пинсона? Заметьте, ведь рядом не было никакого Мартина Алонсо, который «указал бы дорогу» в этом путешествии! Индейские пленники Колумба, как мы знаем, были неплохими географами. После тщательных и настойчивых расспросов Адмирал приблизительно нанес положение еще неоткрытых островов на свою океанскую карту и протянул к ближайшему из них нить от Ферро, скорректировав изначальный курс. Здесь мы сталкиваемся с небольшой проблемой Колумбовой навигации. Правильным курсом от Ферро до северной оконечности Доминики нужно было считать не вест-вест-зюйд, а вест-вест-зюйд-½зюйд. Избранное же направление привело бы флот к району севернее Малых Антильских островов. Тем не менее Колумб, должно быть, высадился на берег, пройдя весь путь вест-вест-зюйд ом, и именно такой курс определил судам, направлявшимся в Доминику в 1498 году, причем все получилось правильно. Адмирал пересекал океан в широтах, где течение ничтожно мало, а во флоте, состоящем из семнадцати судов, любое, даже самое незначительное, отклонение флагмана от выбранного направления непременно было бы замечено. Итак, как же мы можем объяснить ошибку в полрумба? Возможен только один ответ. Очевидно, Колумб пользовался фламандскими компасами, разметка картушки которых была скорректирована с учетом отклонения при движении на половину румба в восточном направлении. В зоне нулевого отклонения флер-де-лис на компасе с такой шкалой указывала бы на норд-½вест, и, следовательно, судно шло не вест-вест-зюйдом, а отклонялось на полрумба южнее от запада (253°). У нас мало подробностей об этом океанском переходе – он прошел без происшествий, причем, можно сказать, благодаря позднему отходу. Если бы флот покинул Канары к 1 сентября (как рассчитывал Колумб), он вряд ли смог бы избежать урагана, прежде чем достиг островов: вероятность удачи 1492 года была слишком мала, чтобы ожидать ее во второй год подряд. Отправившись в путь 13 октября, Адмирал достиг Малых Антильских островов уже после окончания сезона ураганов. Объявим дону Хуану де Фонсеке благодарность за задержку! Как бы то ни было, 26 октября флот все-таки попал в небольшую жесткую трепку, пройдя примерно две трети пути. Но все же это был не ураган, а просто серия шквалистых ветров с громом, которые обрушились на корабли ночью, порвали несколько парусов и сломали рангоуты. Плохая видимость не позволяла видеть огней друг друга, и «сухопутные» пассажиры, видимо, решили, что их конец настал. После призрачного свечения огней святого Эльма, называемых моряками «корпозантами», ветер начал стихать, и вскоре над морем, «гладким, как полированный мрамор», взошло солнце. Ночной шторм продолжался всего четыре часа и не успел нанести ощутимого ущерба. Если бы не эта незначительная неприятность, то записывать было бы нечего. «В течение двадцати одного дня, – писал Питер Мартира, – флот прошел от земли до земли 820 лиг, чему сопутствовал сильный норд-норд-ост в корму». Это доказывает, что корабли следовали, придерживаясь превосходного точного навигационного счисления, поскольку расстояние по прямой курсом вест-вест-зюйд-½зюйд от Гомеры до Доминики действительно составляет 820 лиг (или 2608 морских миль). Удачное направление ветра позволило судам идти со средней скоростью в 5,2 узла. Как писал доктор Чанка, они «могли бы добиться и большего, если флагман был бы таким же хорошим парусником, как другие суда. Достаточно часто кораблям приходилось прибирать паруса, чтобы не оставлять нас далеко позади». Взяв более южный курс, чем в Первом путешествии, Колумб извлек максимальную выгоду из силы ветра. Думаю, что даже в наше время любой флот современных яхт гордился бы тем, что пересек этот участок океана за двадцать один день. Полагаю, эта часть Второго путешествия была очень близка к мечте моряка об «идеальном» переходе. Плавание, опережающее течение, порождает восхитительное ощущение, даже если вы одни в океане. А теперь добавьте к картине красоту темно-синей воды, мелькающие стаи летучих рыб, изгибающиеся гребни волн, постоянно меняющуюся форму облаков и шестнадцать других белокрылых кораблей, раскинувшихся по всей поверхности моря. В час исполнения Salve, ближе к заходу солнца, более быстрые суда прибирали паруса и приближались к флагману, словно птицы, возвращающиеся домой. Ночью корабли шли строем как можно ближе друг к другу, и их кормовые огни отражались в черной поверхности воды, как упавшие звезды. Кроме того, большая часть путешествия проходила при растущей луне, и в дни, близкие к полнолунию (24 октября), когда корпуса судов и их паруса отражали ее серебристый свет, в огнях вообще не было необходимости. На рассвете Бойль (или один из францисканцев) служил «сухую мессу» на шканцах «Мариагаланте», в то время как на других кораблях моряки наблюдали за флагманом, чтобы преклонить колени и перекреститься. После исполнения гимна проходила смена вахты, каравеллы поднимали паруса и в эти великолепные утренние часы мчались наперегонки со своими сестрами. За исключением упомянутого шторма в канун Дня святого Симона, за все время пути от Старого Света до Нового не случалось ни штилей, ни встречного ветра. Но даже и в таких условиях в экипажах порой поднимался ропот и недовольство, поскольку большинство людей совершали свой первый переход через океан, а меньшинство относило себя к «морским волкам», которые всегда найдут к чему «придраться». Как пишет Чанка, к концу октября большинство неопытных моряков «так устало от плохой жизни и вечной откачки воды, что все они вздыхали с большой тоской по земле». Но вздыхали они недолго и напрасно. В День Всех Святых Адмирал был настолько уверен, что доберется до берега в течение трех дней, что выдал морякам на борту флагмана дополнительный запас воды. На закате 2 ноября Колумб нисколько не сомневался, что, судя по виду моря, полету птиц и безошибочному скоплению облаков впереди, указывающему на присутствие гористого острова, земля уже близко. Он приказал флоту прибрать паруса, чтобы не пропустить ее в темноте. Можем нисколько не сомневаться, что экипажи пережили нервную ночь, когда глубинный диплот часто «уходил в дрейф», молодым и неопытным казалось, что они видят огни и слышат шум прибоя, офицеры были вспыльчивы и раздражительны, а вахту нес сам Адмирал. Он был уверен, что при должной бдительности и морском мастерстве с его стороны Бог спасет флот от беды. Разве же он не был «Хритоференсом» – избранным орудием божественного провидения, дабы осветить темные языческие страны Светом Мира? Без четверти четыре утра в воскресенье, 3 ноября, взошла луна, а около пяти, когда ее свет усилился перед первыми бледно-серыми проблесками приближающегося рассвета, старый лоцман на носу «Мариагаланте» увидел впереди на горизонте черный конус, поднимающийся к куполу бледнеющих звезд. Albricias! Que tenemos tierra![241] Только представьте! Новость распространяется от корабля к кораблю, и каждый моряк изо всех сил напрягает зрение, чтобы увидеть больше в быстро наступающем рассвете тропической зимы. Голосит петух, люди смеются; лошади улавливают общее возбуждение и запах земли и начинают мотать головами, бить копытами и ржать; нижняя вахта распущена. Как только Адмирал уверяется, что впереди действительно земля, то созывает всех на молитву на шканцы, где команда благоговейно исполняет Salve, а также другие молитвы и гимны, благодаря Господа за столь короткий и безопасный переход. К этому времени высокий и гористый остров по левому борту начал заливать утренний розовый свет. Колумб назвал его Доминикой в честь воскресной высадки на берег (местное название Кэй). Вскоре после восхода солнца по правому борту показался еще один плоский и густо поросший лесом остров, названный Адмиралом Санта-Мария-ла-Галанте – по словам Кунео, «из-за любви к кораблю, на котором плавал». Когда стало светлее и флот двинулся дальше, из-за горизонта показались еще четыре острова, в том числе Гваделупа, Дезирад и Ле-Сент. Самое удивительное в высадке на берег заключается в том, что Колумб совершил ее на Подветренных островах почти в том же самом месте, которое авторы различных путеводителей рекомендовали следующие четыреста лет. Судам, направляющимся в любую часть Вест-Индии к северу от Барбадоса, рекомендовалось следовать к Дезираду, небольшому высокогорному острову, находящемуся с наветренной стороны от Гваделупы. Позже Desada[242], как назвали его испанцы, стал целью крупных колониальных торговых флотилий, направлявшихся из Испании в Вера-Крус, Порто-Белло, Пуэрто-Рико, Санто-Доминго и Кубу из Франции, и к заливам Су-ле-Вент и Сен-Доминико, из Англии – на Карибские острова, Ямайку и Виргинию. Объясняется это тем, что если вы попытаетесь плыть к северу от Подветренных островов, то можете пропустить сильные попутные ветры, а если захотите попасть в один из проливов между Антигуа и Сомбреро, вас может бросить на опасные рифы вокруг Барбуды и Ангильи. А вот проливы по обе стороны Дезираде безопасно ведут в защищенные воды, причем их расположение, с учетом преобладающих ветров, позволяет без труда перемещаться в любую точку Карибского бассейна, Мексиканского залива или Флориды. Таким образом, во время своего Второго путешествия Колумб открыл кратчайший и наилучший маршрут из Европы в Вест-Индию. Можно ссылаться на что угодно – на удачу, на морское мастерство или на перст Божий, но чудесный факт остается фактом. Адмиралу посчастливилось подойти к одному из самых красивых островов Нового Света. Доминика, писал Силлацио[243], «примечательна красотой гор и обилием зелени, и ее нужно видеть, чтобы поверить; во многих местах огромные деревья спускаются к берегу, как в Фессалийском Темпе». Моряки в самом деле были поражены пышной зеленью острова, в то время как Андалусия была коричневой и выжженной. Флот продолжал следовать своим курсом. Адмирал, пока ничего не знавший о сплошных наветренных берегах Малых Антильских островов, тщетно искал гавань вдоль восточного берега Доминики. Кроме того, он выделил одно судно, которому предстояло обогнуть скалу Капуцинов у северного мыса Доминики и исследовать подветренную сторону острова. Так была открыта бухта Принс-Руперт – самый лучший рейд на Доминике (затем судно снова присоединилось к флоту на Мариа-галанте). Возможно, и к лучшему, что испанцы, не нашедшие якорной стоянки, так и не зашли на Доминику. В следующем столетии у тамошних карибов вошло в обычай убивать и есть любого, кто отваживался сойти на берег. Случилось так, что, «отобедав» каким-то монахом, туземцы так сильно заболели, что после этого оставляли в покое всех, кто был в церковном облачении. Когда испанцы порой были вынуждены заходить на Доминику за водой, они либо отправляли на берег монахов, либо облачали шлюпочную команду в мешковину или во что-нибудь подобное, чтобы одурачить туземцев. Принимался ли при этом моряками постриг, нам не рассказывают. У острова Мариагаланте почти круглое очертание, и на нем нет ни одной гавани, однако Колумб обнаружил достаточно пригодную якорную стоянку на одну ночь у одной прибрежной деревушки с подветренной стороны. Сойдя на берег с выставленным королевским штандартом, Адмирал вступил во владение им монархами, соблюдая надлежащую юридическую форму: все было записано и засвидетельствовано секретарем флота в присутствии свидетелей и скреплено печатями. В то время как одни моряки водружали крест на месте высадки, другие отправились на поиски дров и воды. Здесь ими было замечено пряное дерево, листья которого, если их раздавить, издают запах гвоздики, а также ядовитое дерево, с самых ветвей которого, как оказалось, капала отрава. От прикосновения к ней у людей распухали лица, а при попытке попробовать на вкус горели языки. Так европейцы познакомились со знаменитой манцинеллой, из плодов которой карибы делали яд для наконечников своих стрел. Островные туземцы так и не появились, хотя их и искали. Перед рассветом 4 ноября флот снялся с якоря и направился к высокому острову на западе. С левой стороны от него моряки увидели группу из четырех небольших островов, названных Колумбом Тодос-лос-Сантос в честь только что прошедшего Дня Всех Святых (французы до сих пор называют их Ле-Сент). Гористый остров впереди, который туземцы называли Керкерия, Колумб назвал Санта-Мария-де-Гваделупе в честь Девы Эстремадурской, как просили его монахи во время недавнего паломничества. Высокий вулканический пик (Ла-Суфриер) поднимался в облака, и с его лесистых склонов в сезон дождей «стекало множество ручьев в разных направлениях». Когда флот подошел ближе, Адмирал увидел водопад, который, казалось, низвергался из низких облаков. Зрелище казалось настолько странным, что моряки принялись заключать пари, что это могло бы быть – ряд белых скал, овраг, полный снега, широкая белая дорога или река. «Было самой захватывающей вещью в мире, – отмечал доктор Чанка, – наблюдать, с какой высоты падала вода и как такой небольшой с виду источник может приводить к столь сильному напору». В самом деле, водопад реки Гранд-Карбет выглядит с моря как серебряная нить, и, когда облака нависают над Ла-Суфриер слишком низко, кажется, что нить свисает прямо с них. Достигнув берега Гваделупы недалеко от нынешней деревни Капестерре, флот двинулся вдоль побережья на юго-запад в поисках подходящей якорной стоянки. Местные карибы покидали свои селения, напуганные странным видом кораблей. Поздно вечером 4 ноября флот бросил якорь в бухте, которая теперь называется Гранд-Анс. Она защищена от северо-восточного ветра, но в остальном открыта морю. В ней корабли оставались шесть дней. Столь долгая задержка была вызвана тем, что вышедшая на берег группа заблудилась в лесу. Диего Маркес из Севильи, предводитель новой колонии, собрал компанию из десяти человек, как говорит Кунео, «с целью грабежа» и отправился вглубь острова, где быстро потерял дорогу. «Несмотря на то что все были моряками, им не удавалось разглядеть солнце, скрытое густым лесом». Когда люди не вернулись на следующий день, Колумб снарядил четыре поисковые группы по пятьдесят человек в каждой «с трубами, рожками и фонарями, и при всем этом они так и не могли их найти; и было время, когда оставшиеся сомневались, что и эти двести человек потеряются так же, как и те, кого они отправились разыскивать. Но Богу было угодно, чтобы все группы вернулись целыми, только усталыми и голодными. Мы уже было подумали, что компания Диего Маркеса была съедена карибами по устоявшейся у них привычке». Поисковая группа обнаружила множество свидетельств этой «неприятной привычки», послужившей появлению в европейских языках нового слова – «каннибал». В хижинах, покинутых бежавшими в страхе туземцами, испанцы нашли «запасы» человеческой плоти, берцовые кости, отложенные для изготовления стрел, плененных мальчиков-араваков, откармливаемых для последующей жарки на сковороде, и девочек-пленниц, которых в основном использовали для производства детей, считаемых у карибов особенно аппетитными деликатесами. Поисковая группа привезла с собой около пары десятков этих пленников, несколько карибов спустились на берег и добровольно сдались, некоторых захватили силой. По словам доктора Чанка, кариба можно было отличить от аравака тем, что первые туго обматывали ноги хлопковыми повязками ниже колен и выше лодыжек. Как бы испанцам ни казалась отвратительной «неприятная привычка», они были вынуждены восхищаться их хлопковыми коврами, «настолько хорошо сотканными, что они ничем не уступали коврам нашей страны», и изделиями из керамики. Никаких следов золота не было найдено вовсе. ГВАДЕЛУПА НА СОВРЕМЕННОЙ КАРТЕ И НА КАРТЕ ПИРИ РЕЙСА (1513 Г.) Невзирая на отсутствие золота, испанцы наслаждались красотами этого острова, покрытого высокими лиственными деревьями почти до самых конусов вулканов. Моряков восхищали стаи ярко окрашенных попугаев, «столь же многочисленных, как у нас воробьи или другие маленькие птички», из разноцветных перьев которых – зеленых, красных, черных и желтых – туземцы изготовляли прекрасные головные уборы. Здесь же европейцы впервые попробовали ананас, а приехавшие в Америку впервые – хлеб из маниоки, жареный батат и сладкий картофель. Одна из береговых групп с интересом рассматривала кусок корабельного леса, который, как они предположили, принадлежал затонувшей «Санта-Марии» во время Первого путешествия. Не думаю так. Скорее всего, это был обломок португальской каравеллы, прибитый экваториальным течением из Африки. Относительно длительное вынужденное пребывание на Гваделупе позволило Колумбу получить более точное представление о географии острова по сравнению с другими Карибами. Картограф Хуан де ла Коса в первую очередь был моряком, и вряд ли кто-нибудь о нем бы услышал, не нанеси он Малые Антильские острова на свою знаменитую карту мира. Из обрывочных сведений, содержащихся в записях доктора Чанки, следует, что Адмирал составлял собственную карту во время это плавания, но она, впрочем, как и все другие карты с автографом Колумба, была утеряна. Несколько лет назад в Константинополе обнаружилась турецкая карта мира, составленная в 1513 году османским картографом по имени Пири Рейс, надпись на которой гласит, что ее антильская часть была скопирована с карты «неверного генуэзца Коломбо». Эту карту османы захватили с испанского корабля, а информацию о ее происхождении дал некий пленник, совершивший три похода с упомянутым выдающимся неверным. Большая часть этой карты Нового Света настолько фантастически неверна, что ее копия никак не могла быть с карты Колумба, а на ряде традиционных островов, входящих в состав Карибского архипелага, некоторые географические названия и вовсе неуместны. С другой стороны, одна группа из восьми островов воспроизведена на ней настолько точно, что дает основания предполагать о наличии у Пири копии карты, составленной Колумбом во время Второго путешествия. Название Вадлук, например, вполне могло быть связано с островом, обладающими координатами Невиса, в то время как настоящую Гваделупу Адмирал называет Калевут, что вполне может быть надуманным искажением карибских имен Калукера, Керкерия или Кикери. По истечении четырех дней, проведенных в лесу, заблудившиеся испанцы развели костер на вершине горного пика, увиденный моряками с якорной стоянки. К ближайшему месту на берегу была отправлена лодка, но даже и тогда до потерявшихся было бы невозможно добраться, если бы пожилая туземка не показала «спасателям» нужную тропу (похоже, что из испанцев получились бы никудышние бойскауты). Спасение произошло очень вовремя, поскольку Адмирал принял решение отплывать на следующий день, независимо от того, найдутся люди или нет. Как пишет Кунео, в надежде прекратить опустошительные набеги карибов на западных араваков перед отходом Колумб приказал уничтожить все их долбленые каноэ, а также прихватил на борт «двенадцать красивых девушек 15–16 лет, двух раненых юношей того же возраста, а также нескольких пленных аравакаов, которых выкупил у местных туземцев». На рассвете 10 ноября все семнадцать судов вышли в море. Большую часть того дня они простояли при полном штиле, а на ночь остановились недалеко от крутых лесистых склонов с подветренной стороны острова. К полудню 11-го числа, корабли достигли еще одного не слишком большого острова, но пленные девушки дали понять, что он необитаем, и Колумб, решив не терять времени, прошел мимо. Сейчас его больше всего беспокоили дела в колонии Навидада, и, будучи чрезвычайно раздосадованным ненужной задержкой в Гваделупе, прекратил выход на берег. Этот остров был назван Санта-Мария-де-Монсеррат в честь знаменитого монастыря близ Барселоны, куда тридцатью годами позже совершил паломничество Игнатий Лойола[244], посвятивший всю жизнь Пресвятой Деве. В начале семнадцатого века Монсеррат был оккупирован англичанами, в то же время когда француз Д’Эснамбук завладел Гваделупой: испанцы никогда не колонизировали ни один из островов восточнее Санта-Круса, открытых Колумбом во время этого путешествия. С северной оконечности Монсеррата Колумб заметил большой остров на северо-востоке, но не стал к нему подходить из-за встречного пассата. Остров был назван Санта-Мария-ла-Антигуа в честь знаменитой чудотворной Девы из Севильского собора, перед ликом которой Колумб, как говорят, молился за несколько дней до начала путешествия. За три столетия британского владычества остров Антигуа не менял названия. Двигаясь в северо-западном направлении, флот миновал небольшую крутую и неприступную скалу длиной менее мили Санта-Мария-ла-Редонду. Она и по сей день сохраняет свое имя, но служит не более чем морским ориентиром, так как непригодна для жизни. Не найдя там якорной стоянки, флот продолжил свой путь и в ночь с 11 на 12 ноября обнаружил надежное укрытие с подветренной стороны очередного острова гораздо большего размера. Поскольку Колумб уже назвал пять островов в честь Пресвятой Девы, эта земля была названа в честь праздника популярного святого Мартина Турского. В начале следующего столетия именем Святого Мартина был назван другой остров, находящийся примерно в 60 милях на северо-запад, а уже бывший Сан-Мартин вскоре стал известен как Нуэстра-Сеньора-де-лас-Ньевес (в честь Девы Марии Снежной)[245]. С 1630 года его начали осваивать англичане, на нем родился Александр Гамильтон, этот остров до сих пор называется Невис. Для того чтобы оценить, каким чудным путешествием наслаждались Колумб и его доблестные спутники, вам понадобится полностью проследовать всем курсом Колумба вдоль этой гряды островов под парусами. Здесь нет изнуряющей тропической жары, довольно теплая вода даже в ноябре, а в воздухе ощущается свежесть, словно в августе в штате Мэн, обдуваемом морским бризом. Прохождение мимо каждого нового острова в те отважные дни 1493 года оставляло за собой неизгладимое впечатление величественной красоты, сравнимой разве что только с высокими горными вершинами, выступающими прямо из океана, цвет которых менялся от самого яркого сапфира до светящегося смарагда. При первых проблесках рассвета остров, лежащий прямо по курсу, сначала кажется расплывчатой тенью, заслоняющей небольшой сектор усеянной звездами небесной сферы. С быстрым продвижением света, буквально «на крыльях утра», земля начинает обретать форму, субстанцию и, наконец, цвет. К тому времени, когда восход солнца озаряет горные вершины, нижние склоны уже окрашиваются из серого в зеленый, а из зеленого в голубой, который лишь на какую-то долю оттенка светлее моря. Чем выше поднимается солнце, тем сильнее дует пассат. Над островом формируются облака, которые скапливаются на склонах, даже если со стороны моря небо чисто. При полуденном штиле с подветренной стороны поверхность воды превращается в дрожащее зеркало, время от времени разбиваемое стаями летучих рыб. Вторая половина дня приносит серию коротких ливней, а когда ваш взгляд переносится на следующий остров, облака, сгрудившиеся над его вершиной, отражают оранжевый свет заходящего солнца, которое, опускаясь за чистый горизонт, на долю секунды озаряется ослепительной изумрудной вспышкой. Думаю, что многие члены адмиральского флота пообещали себе вновь посетить эти очаровательные острова, как только выполнят свой долг на Эспаньоле. Пока же их ждали другие обязанности и удерживало золото Сибао. За исключением захода в Гваделупу на обратном пути и краткого визита в 1502 году, Колумбу больше никогда не довелось посетить Подветренные острова, за право обладания которыми англичане, французы и голландцы воевали почти два столетия. Глава 30 Святые и девственницы (12.11.1493-2.01.1494) Все обитатели островов ужаснулись о тебе, и цари их содрогнулись, изменились в лицах. Кн. Пр. Иезекииля, 27: 35