Монастырь Сан-Антонио-де-Кастанейра, где остановилась королева, считается одним из самых красивейших мест Португалии. Старые монахи выбрали для его возведения ровное плато на западном склоне долины Тежу, равномерно разделенное виноградниками, пашнями и пастбищами. Этим они обеспечили себя всеми человеческими потребностями с собственной земли. А чтобы не испытывать недостатка в рыбе, между главным зданием монастыря и обрывистым склоном монахи соорудили пруд, окаймленный цветной плиткой, искусству изготовления которой они научились у мавров. Монахи-основатели настолько хорошо продумали все удобства для жизни, что, когда Португалия более века назад секуляризировала монастыри, Сан-Антонио превратился в идеальное загородное поместье, где любой состоятельный человек мог проживать самостоятельно в окружении тихой красоты. Огромная готическая церковь аббатства с ее искусно вырезанными гробницами и часовнями стала винным погребом, хоры и проходы заняли кувшины и прессы, а запах свежего винограда и бродящего вина давно вытеснил аромат воска и ладана. Даже пруд с рыбой превратился в плавательный бассейн. К счастью, внутренний дворик, по которому прогуливалась донья Леонор, остался нетронутым и сохранил тот же вид, как и в день визита Адмирала. В этом монастыре (возможно, в большом зале, если тот мартовский день выдался холодным и ветреным) Колумб вместе со своей свитой обнаженных индейцев преклонил колени перед доньей Леонор, поцеловал ей руку и взамен «получил много любезностей». Вместе с ней, по словам Колумба, тут же присутствовали отец де Вороньи – дон Педро, а также маркиз дома де Вилья Реал и брат королевы, наследник престола дон Мануэль, герцог де Бежар. Пусть эта аудиенция и не длилась слишком долго, но это компенсировалось заинтересованностью присутствующих лиц. Например, молодой герцог, сменивший на троне дона Жуана в 1495 году, продвигал заморские предприятия португальцев с большей энергией и успехом, чем любой другой европейский монарх той эпохи. По крайней мере, именно под патронажем Мануэля великий Васко да Гама отправился в путешествие, более сложное по исполнению, чем то, из которого только что вернулся Адмирал[206]. Колумб недолго задержался в Сан-Антонио. В тот же вечер он попрощался с доньей Леонор «и отправился на ночлег в Альхандру» – в город на Тежу, примерно в 22 милях от Лиссабона. Проведя большую часть третьего дня пребывания на португальской земле в седле, Адмирал чувствовал себя очень усталым и измученным и решил на следующий день зафрахтовать один из речных фрегатов, чтобы на веслах или под парусом отправиться на «Нинью» в гавань Рестелло. На следующее утро, 12 марта, произошел любопытный эпизод. Когда Колумб в Альхандре договаривался о фрахтовке судна, к нему прибыл один из escudero[207] дона Жуана, сообщивший от имени короля, что, если Адмирал «пожелает отправиться в Кастилию по суше, он может поехать вместе с ним, предварительно заказав все, что ему может понадобиться в дороге». Остается только гадать, почему это предложение не было сделано в Виртудесе? Удалось ли потенциальным убийцам склонить короля на свою сторону и не крылась ли здесь ловушка? В горах между Эльвасом и Бадахосом очень легко инсценировать «нападение разбойников», в ходе которого хвастливый выскочка-Адмирал был бы «случайно» убит. Точно такую же провокацию несложно было бы организовать и на кастильской стороне границы, освободив таким образом Португалию от ответственности. Или все-таки предложение короля – запоздалый акт вежливости? Не зная точного ответа, Колумб не стал рисковать. Кроме того, существовало еще одно обстоятельство, делающее приглашение подозрительным. Оруженосец дона Жуана приказал, чтобы Адмиралу дали мула. Другое животное досталось проводнику, которому оруженосец одновременно дал «за хлопоты» немалую сумму – двадцать эспадинес (около 50 долларов золотом). Пытался ли этот посланник короля подкупить проводника? Кто теперь может что-то сказать на этот счет… Не думаю, что дон Жуан мог иметь какие-то мотивы для убийства Колумба, если не считать личной обиды. Даже если бы «Пинта» погибла в шторме, люди с «Ниньи» все равно сообщили бы в Кастилии об открытиях Адмирала. Кроме того, новости о результатах Первого путешествия уже пошли в Испанию из Лиссабона по суше. Но хорошие новости для Кастилии были плохими новостями для Португалии, а убивать носителей дурных вестей – привилегия тиранов. Колумб, очевидно, опасался худшего, потому что сразу же после упоминания в своем «Журнале» об «интересном предложении» португальского короля сделал все возможное, чтобы о нем узнали его монархи. Во всяком случае, Колумб отказался сунуть голову в мешок и приказал переправить себя вместе со свитой вниз по Тежу, той же ночью поднялся на борт «Ниньи», а на следующее утро, 13 марта, в 8 часов поднял два оставшихся якоря, чтобы под действием быстрого отливного течения и попутного северо-западного ветра оказаться подальше от Лиссабона. Теперь Колумб навсегда лишился покровительства португальской власти. Глава 25 Дом моряка (13.03–20.04.1493) …И Он приводит их к желаемой пристани. Псалтирь, 106: 30 Во время отсутствия Адмирала люди «Ниньи» не сидели сложа руки – работы на судне хватало. После клятвы провести первый субботний вечер на хлебе с водой и в молитвах, а также после приключений на Санта-Марии, у них не было ни малейшего желания сходить на берег с риском снова оказаться в какой-нибудь португальской тюрьме. «Нинье» требовались новые паруса и такелаж, не говоря уже о покраске и плотницких работах. С финансовым карт-бланшем от имени короля все необходимое было доставлено на борт в кратчайшие сроки. Моряки выскоблили и продезинфицировали уксусом грязный трюм, проконопатили заново швы и загрузили новый каменный балласт, полученный с противоположного берега Тежу. К тому времени, когда Адмирал поднялся на борт, каравелла была «в полном порядке в лучшем бристольском стиле». Вся команда, включая индейцев, была в сборе и готова к отплытию во вторник вечером. Утром 13 марта в 8 часов утра судно покинуло гавань Рестелло. В тот день продвижение было медленным, и только после захода солнца судно оказалось в море достаточно далеко, чтобы взять курс на юг, к мысу Сент-Винсент. Далеко с северной стороны, вне поля зрения «Ниньи», тем же курсом шла «Пинта». Мартин Алонсо, расставшийся с Адмиралом в штормовую ночь 13 февраля, прошел в зоне видимости Азор. «Пинта» пришвартовалась в Байоне близ Виго, примерно в 450 милях от Палоса и более чем на 5° севернее мыса Сент-Винсент. Очевидно, Мартин Алонсо разделял убеждение брата, что каравеллы находились недалеко от Мадейры, и после окончания шторма, обрушившегося на «Пинту» 13 сентября, взял курс на северо-восток, промахнувшись на несколько сотен миль от намеченной цели. Точная дата ее прибытия в Испанию не зафиксирована, но, поскольку «Пинта» находилась в движении, в то время как «Нинья» теряла время в Санта-Марии, она, должно быть, избежала циклона 26 февраля, который сделал ее неожиданным лидером. Таким образом, «Пинта» первой увидела Америку, первой добралась до Гаити и теперь первой стремилась вернуться домой с хорошими известиями. Колумб всегда беспокоился, что Мартин Алонсо попытается его обогнать и первым порадовать монархов. Именно так и сделал капитан «Пинты». Из галисийской Байоны через всю Испанию он отправил в Барселону послание Фердинанду и Изабелле, прося аудиенции для того, чтобы ознакомить их величества с подробностями открытий. Кастильские государи ответили Алонсо полным пренебрежением, заявив, что предпочитают услышать новости от самого Адмирала. Таким образом, Мартин Алонсо отплыл из Байоны, если так можно выразиться, «поджав хвост» и, несомненно, разрываясь между надеждой, что «Нинья» пошла ко дну и страхом за судьбу брата. Тем временем в ночь с 13 на 14 марта обновленная «Нинья» продвигалась на юг и прошла 85 миль, разделявших мысы Эспишель и Сент-Винсент. Перед восходом солнца его темный профиль уже вырисовался по левому борту. Прибавив парусов, Колумб повернул на восток и отдал традиционный салют, должно быть вспоминая об инфанте доне Энрике, настоящем моряке, который профессионально смог бы оценить все опасности и трудности путешествия. В любом случае Адмирал не мог не увидеть то южнопортугальское побережье, на которое выплыл семнадцать лет назад, уцепившись за обломок весла. Когда 14 марта ветер ослаб, «Нинья» должна была находиться у Фаро возле самой южной гавани Алгарве, в то время как «Пинта», должно быть, огибала мыс Сент-Винсент. На рассвете 15 марта Адмирал «очутился у Сальтеса», сориентировавшись по поросшей соснами вершине Серро-дель-Пунталь. Дождавшись конца отлива, Адмирал «в полдень вошел в бухту Сальтес в пределах той самой гавани, откуда он отплыл 3 августа предыдущего года». Таким образом, все путешествие заняло ровно тридцать две недели. «Говоря об этом плавании, я замечу, – писал Адмирал, – что оно самым лучшим образом показало… множество замечательных чудес, вопреки мнениям множества высокопоставленных особ вашего двора, настроенных против меня и называющих это предприятие безумием. Пребываю в надежде на нашего Господа, что послужит оно еще большей славе христианства, и в какой-то малой мере это уже случилось». Этими словами Адмирал дон Христофор Колумб закончил свой «Журнал» с отчетом о Первом путешествии в Индию, когда «Нинья» стояла на якоре в Рио-Тинто недалеко от Палоса. «Пинта» шла за «Ниньей» по пятам. Один и тот же прилив перенес обе каравеллы к реке через линию отмелей. Полагаю, что когда «Пинта» обогнула мыс с монастырем Нуэстра-Сеньора-де-ла-Рабида и Мартин Алонсо напрягал усталые глаза, чтобы увидеть свой родной город, кто-то указал вперед и воскликнул: «La Nina, senor Capitan!» Алонсо мог предполагать любое развитие событий, в том числе и то, что каравелла Колумба уже целый месяц уютно стоит в гавани, а генуэзский выскочка, успешно проскочив шторм около Азорских островов, давно поцеловал руку благосклонной королевы. Это окончательно прикончило беднягу Мартина Алонсо. Будучи больным от тягот путешествия и предчувствия неминуемых разоблачений, униженный пренебрежением со стороны монархов, он больше не мог нести это бремя. Не дожидаясь, пока «Пинта» уберет паруса, не доложив о прибытии флагману и даже не окликнув брата Висенте Янеса, Мартин Алонсо Пинсон самостоятельно встал на якорь, отправился в свой загородный дом близ Палоса, кое-как добрался до постели и умер[208]. Обе каравеллы, их экипажи и индейские пассажиры стали объектами всеобщего восхищения и любопытства со стороны жителей Палоса, Могуэра и Уэльвы. Много лет спустя свидетель этих событий вспоминал, как посетил «Нинью» в составе комитета инквизиторов, прочесывающих Палое в поисках евреев и еретиков. Увидев на борту индейцев, инквизиторы, несомненно, причислили бы их к еретикам, если бы только те были в состоянии объясниться. Во избежание недоразумений и бюрократических проволочек Адмирал показал им несколько золотых масок, подаренных Гуаканагари, и, отрезав от них несколько кусочков чистого золота, подарил визитерам. В высшей степени тактичный способ обращения с церковью! Члены семья Нинос вернулась в родной город Могуэр, и много лет спустя Хуан Ролдан с удовольствием вспоминал торжественные приемы, которые устраивались там в честь героев. Колумб, отправивший письмо кастильским монархам из Лиссабона, решил перестраховаться и выслал им его копию через Севилью, в которой находился официальный придворный курьер, осуществлявший доставку государственной корреспонденции туда и обратно. Этот же посыльный доставил письма Колумба семье в Кордову, которую он теперь считал своим родным городом, и в местный cabildo[209] «про острова, которые нашел». Отцы города, весьма польщенные этим вниманием, не поскупились и одарили курьера «чаевыми» в 3351 мараведи. К большому сожалению, это письмо история для нас не сохранила. В это время королевский двор пребывал в Барселоне на расстоянии около 800 миль от Палоса по суше. Колумб, еще не расставшийся с болезненными воспоминаниями о езде на мулах в Португалии, намеревался отправиться туда морем, однако прибытие Мартина Алонсо придало этому вопросу несколько иной оттенок. Несмотря на то что Колумб начал проявлять нервную поспешность, он не мог отправиться в путь, пока из Барселоны не было получено разрешение монархов. В своем письме к государям, немедленно отправленном вместе с курьером, Адмирал просил дать ему ответ в Севилью. Пребывая в ожидании, он выполнил данные во время штормов обеты в Санта-Клара-де-Могуэр и в Санта-Мария-де-ла-Синта в Уэльве, после чего почти две недели провел с настоятелем Ла-Рабида отцом Хуаном Пересом и его друзьями. Далее вместе с десятью пленными индейцами Адмирал отправился в Севилью, куда вошел «с большим почетом 31 марта, в Вербное воскресенье и был очень хорошо принят». Индейцев поселили около у ворот Имахинес, где Бартоломео де Лас Касас глазел на них, будучи мальчишкой. Сам же Адмирал, вероятно, остановился в монастыре Лас-Куэвас, где он всегда останавливался во время последующих визитов в Севилью. Страстная неделя в этом городе, со всем ее чередованием униженного смирения и возвышенной гордости, покаяния и прощения, смерти и победы, казалась одновременно как неким символом, так и подходящим завершением великого приключения. Ежедневные процессии братств с украшенными статуями святых, древние соборные церемонии в соборе, разрывающие храмовую завесу, стук в большие двери, свечи на большом tenebrario[210], омовение ног в Чистый четверг, последующая Страстная пятница, освящение пасхальных свеч и высший экстаз пасхального утра – все это тронуло Колумба так, как не могли тронуть никакие мирские почести, и укрепило личную убежденность в том, что его собственные труды и триумфы вписываются в рамки Страстей. Адмиралу было чрезвычайно приятно получать поздравления от старых друзей, знакомиться с представителями высших слоев двора и церкви, принимать приглашения на обеды от герцогов и архиепископа и чувствовать себя человеком, отмеченным в обществе тем, что побывал в Индии. Почтенные отцы представляли ему своих сыновей, отборных молодых кабальеро, и умоляли «сеньора Альмиранте» взять их с собой в Индию, где они будут драить палубу и исполнять любые поручения. Что думали о происходящем индийские пленники, история умалчивает. В Пасхальное воскресенье, выпавшее на 7 апреля (или сразу после него), чаша счастья Колумба переполнилась, когда он получил письмо от монархов, адресованное «дону Кристобалю Колону, Адмиралу Моря-Океана, Вице-королю и губернатору островов, открытых им в Индии». Оно не содержало придирок к названиям, данных Колумбом новым землям, не требовало никаких дополнительных доказательств и великодушно предоставляло Адмиралу обещанное: «Мы видели ваши письма; нам доставило большое удовольствие узнать, о чем вы пишете и что Бог дал такой хороший результат вашим трудам и хорошо руководил вами в начинаниях, дающих нашему царствованию множество преимуществ. Богу угодно, чтобы, помимо служения Ему, вы получили от нас много милостей. Поскольку мы желаем, чтобы то, что вы начали с Божьей помощью, было продолжено и продвинуто, мы повелеваем немедленно прийти к нам как можно скорее, чтобы своевременно получить то, что заслужили. С началом лета вы не должны медлить с тем, чтобы отправиться обратно. Посмотрите, нельзя ли что-нибудь приготовить в Севилье или в других местах для возвращения в страну, которую вы открыли. Немедленно ответьте на это письмо, отправляемое прямо сейчас, дабы все было обеспечено и подготовлено лучшим образом к тому времени, как вы от нас вернетесь. Из Барселоны 30 марта 1493 года. Король, королева. Писано по приказу короля и королевы, Фернандо Альварес». Стоит ли говорить, что это послание было написано коротко и по существу, не содержало лишних слов, давало понять, что титулы и привилегии подтверждены, содержало королевское повеление прибыть ко двору и приказ готовить новую экспедицию в Индию. Сразу же после его получения Колумб составил памятную записку государям, в которой высказал идеи о том, как следует осуществлять колонизацию Эспаньолы и управлять ею в дальнейшем. Этот документ представляет наибольший интерес, поскольку показывает Адмирала в новой ипостаси законодателя нового мира. Колумб предлагал отобрать поселенцев-добровольцев числом до двух тысяч. По прибытии на Эспаньолу их следовало распределить по трем или четырем факториям, основанным в удобных местах, в каждой из которых будет назначен глава совета (мэр), секретарь, построена церковь и выделено достаточное количество подготовленных священников или монахов «для отправления таинств, божественных поклонений и обращения индейцев». В соответствии с рекомендациями Адмирала, никому не должно быть позволено добывать золото, кроме самых добросовестных поселенцев, строящих города и имеющих лицензию от губернатора или мэра, ввиду «крайнего рвения колонистов собирать золото, пренебрегая всеми другими делами» (что позже неоднократно подтвердилось). Каждый год должен объявляться сезон, в течение которого добыча золота запрещалась. Лицензированные старатели должны сдавать все золото секретарю для дальнейшей переплавки, взвешивания и клеймения. Ответственному казначею колонии вменялось в обязанность сдавать половину короне и резервировать 1 % на развитие религии среди туземцев. Все непереплавленное и неклейменое золото объявлялось вне закона и подвергалось конфискации. Вся торговля между Испанией и Эспаньолой должна осуществляться только между Кадисом и специально выбранным портом или портами на острове с соблюдением надлежащего контроля, дабы доля короны не была украдена по пути домой. Любому, кто желает делать дальнейшие открытия, должно быть позволено это осуществлять (об этой либеральной уступке, не оговоренной в его первоначальном договоре с монархами, Колумб позже пожалеет). Этот документ, весьма реалистичный с той точки зрения, что признавал золото единственным объектом, привлекавшим колонистов на Эспаньолу, и совершенно фантастический с точки зрения практической реализации предлагаемых правил, был подписан монограммой Сохранилось около сорока пяти или пятидесяти подобных подписей Колумба, каждая с пирамидой из букв, расположенных точно таким же образом с той лишь разницей, что в последней строке иногда было проставлено el Almirante и по крайней мере на двух – Virey. По непонятным причинам Колумб придавал этому большое значение, и даже призывал продолжать «подписываться моей подписью, которую я сейчас использую». Наследники не последовали указаниям Адмирала, а он, в свою очередь, так и не раскрыл смысл этой монограммы, что породило бесконечные спекуляции. Проблема особенно волновала тех, кто пытался доказать, что Колумб был евреем, португальцем, масоном или кем-то еще. Другие переворачивали монограмму вверх ногами, читали задом наперед или каким-либо еще странным образом, интерпретируя ее смысл в любом значении по своему усмотрению. Некоторые исследователи приводят до восьми наиболее вероятных интерпретаций этих литер. Третья строка, вероятно, представляет собой обращение к Христу Иисусу и Марии (Christe, Maria, Yesu) или к Христу, Марии и Иосифу (Колумб мог перепутать Y и I). Первые четыре буквы поддаются почти бесконечным комбинациям, из которых самой простой и разумной является Servus Sum Altissimi Salvatoris (Я слуга Всевышнего Спасителя). Последняя подпись, Хро Ferens, – это просто греко-латинская форма имени, своего рода напоминание о том, что своим крестным именем он был посвящен в задачу нести слово Божье за океан в языческие земли. Как бы мы ни строили догадки, маловероятно, что будет найдено какое-то определенное решение шифра – его точная интерпретация осталась тайной, унесенной Колумбом в могилу. Итак, отправив это письмо быстрым курьером, Адмирал выехал из Севильи, принарядившись в одежду, соответствующую полученному рангу. Вместе с ним путешествовали по крайней мере один из его офицеров, несколько человек, нанятых в качестве слуг, и шесть индейцев. Последние несли клетки с разноцветными попугаями, были украшены туземными безделушками и поясами, «изготовленными с замечательным искусством, вместе с большим количеством тончайшего золота и многими другими вещами, которые никогда прежде не видели и о которых не слышали в Испании». Ходившие повсюду слухи, что Колумб открыл новые земли под названием «Лас-Индиас», где проживает странный языческий народ, привели к тому, что на всем пути в Барселону к процессии Адмирала стекались целые толпы приехавших издалека любопытных, желающих взглянуть на невиданное ранее шоу. Это ничуть не смущало Колумба, поскольку никто – даже ирландцы – не любит всяческие парады так, как истинные жители Испании. Таким образом, Адмиралу сполна хватало внимания и аплодисментов публики, оживляющих долгое путешествие. Перейдя огромную холмистую равнину Андалусии, которую Колумб уже пересекал во время первого путешествия ко двору, кортеж на второй или третий день по большому мавританскому каменному мосту через Гвадалквивир въехал в Кордову. Здесь он повидался со своими двумя сыновьями Диего и Фернандо, навестил Беатрису Энрикес де Харана и своих старых друзей по клубу аптекарей. Уверен, что без его внимания не остался и муниципалитет, особенно проинформированный об открытии. Кавалькада пересекла Сьерра-Морену в Мурсии, достигла валенсийского побережья и вдоль берега проследовала по прибрежной дороге через Таррагону до Барселоны, куда и прибыла между 15 и 20 апреля. Как пишет Фернандо, «весь двор и город вышли, чтобы встретить Адмирала». На следующий день после приезда, с большой помпой и торжественностью, Колумб был публично принят в Алькасаре королем и королевой. Адмирал вошел в переполненный знатью зал, где стояли троны монархов. Надо думать, что среди представителей лучшей крови Испании он выделялся в лучшую сторону своим высоким ростом, властным видом, благородным лицом и седыми волосами, придававшим сходство с римским сенатором. Когда со скромной улыбкой он приблизился для почтительного поклона к Фердинанду и Изабелле, монархи встали с тронов и милостиво предложили подняться и сесть рядом с ними и инфантом доном Хуаном. Час или чуть больше, посвященный осмотру разных вещей, индейцев и их нарядов, пролетел незаметно. При этом монархи засыпали Адмирала вопросами о новых островах и обсуждали планы следующей экспедиции. После завершения приема монархи и Адмирал отправились в королевскую часовню, где в честь великого открытия был пропет Те Deum, при этом из их глаз лились слезы радости. По окончании службы Колумба, как почетного королевского гостя, торжественно проводили в специально отведенные апартаменты. Первооткрыватель находился на пике славы; никогда больше в жизни он не познает такого триумфа, не получит таких похвал и не будет пользоваться такой благосклонностью государей. Думаю, что более практичный человек, работавший только ради материального вознаграждения, немедленно взял бы все предложенное и удалился на покой, предоставив последователям колонизацию открытых земель. Однако Колумб не относился к числу подобных людей, иначе он просто бы не совершил своего открытия. Теперь он чувствовал себя обязанным удержать острова, завоеванные Испанией, расширить открытия, встретиться с великим ханом и найти несметные золотые прииски. Задача, которую Бог предназначил ему выполнить, еще только началась. Глава 26 Дипломатическая интермедия (1493–1494) Вот наступает день Господень, и разделят награбленное у тебя среди тебя. Зах., 14: 1 В течение пяти или шести недель Колумб оставался при дворе в Барселоне, принимая участие в великих праздниках, посещая государственные обеды, принимая людей, которые хотели бы отправиться в Индию, консультируя монархов по дипломатическим вопросам и строя планы Второго путешествия. Уникальной и запоминающейся стала церемония крещения шести индейцев. Король, королева и инфант дон Хуан выступили в качестве крестных родителей; первому по рангу индейцу, родственнику касика Гуаканагари, они дали имя Фернандо де Арагон, другому – дон Хуан де Кастилье, третьему (самому толковому переводчику) – дон Диего Колон. Дон Хуан остался при королевском дворе, «где вел себя так же хорошо и осмотрительно, – писал Овьедо, – как если бы был сыном важного кабальеро. К сожалению, он умер через два года». Остальные сопровождали Колумба во Втором путешествии, но пережили его только двое. Самым важным человеком в королевстве после короля Фердинанда считался дон Педро Гонсалес де Мендоса, архиепископ Толедо и великий кардинал Испании. Лас Касас превозносил его мудрость и выдающиеся способности, добрую и щедрую натуру, а также отмечал благосклонность, которой он пользовался у государей. И действительно, характер де Мендосы был таков, что никто не завидовал его власти. Как говорили при дворе, «когда он присутствовал в суде, суд вершился, когда он отсутствовал, то и не было никакого суда». На приеме, устроенном этим великим человеком, Колумбу было отведено почетное место, обычно предназначавшееся для членов королевской семьи. Это означало соблюдение специальной церемонии, когда каждое предложенное блюдо сначала пробовал хозяин и только потом оно подавалось гостю. Этому торжественному событию была посвящена знаменитая история с яйцом – единственный и самый известный исторический анекдот о Колумбе. Мы можем прочитать ее в «первоисточнике» – в «Истории Мунди Нуово» Бенцони, первой итальянской книге, посвященной истории Нового Света, вышедшей в 1565 году: «Колумб был на ужине, устроенном в его честь де Мендосой, вместе со многими знатными испанцами, где, как это было принято, предметом разговора стала Индия. „Сеньор Кристобаль, – сказал один из присутствующих, – даже если бы вы и не занялись этим великим предприятием, у нас не было бы недостатка в людях, которые не смогли бы сделать подобное, поскольку Испания полна великих людей, сведущих в космографии и литературе“. Колумб ничего не ответил вельможе, а только взял из блюда куриное яйцо. „Господа, – произнес Колумб, – попробуйте поставить его вертикально, но только не кроша вокруг хлеб и не рассыпая соли. Любой знает, как легко это сделать, будь у вас под рукой мука или песок. Но поставьте его, не имея никакой внешней поддержки, как не имел никакой поддержки я, отыскивая Индию“. После множества неудачных попыток гостей Колумб разбил кончик яйца об стол и, слегка раздавив, легко решил задачу. И все остались в замешательстве, поняв, что означала аллегория Адмирала: после того как дело сделано, все сумеют его повторить; с самого начала им следовало бы искать Индию, а не смеяться над тем, кто совершил это первым». «Всеобщая популярность анекдота лишний раз является доказательством ума и достоинства Колумба», – писал Вашингтон Ирвинг. К сожалению, подобная история с яйцом уже фигурировала в нескольких итальянских биографиях других известных персонажей, включая архитектора Брунеллески[211]. Кроме того, вызывает сомнение, что испанский придворный (если только он не был очень пьян) осмелился бы говорить дерзости почетному гостю великого кардинала Испании, да и сам Адмирал, будучи на официальном ужине, вероятно, нашел бы более достойное занятие, нежели жонглирование крутыми яйцами. Как новообращенный дворянин, Колумб потребовал официального права на ношение фамильного оружия, как видимого признака своего ранга. 20 мая 1493 года монархи выдали Адмиралу патент, дающий право носить оружие ему и его потомкам, в котором говорилось: «Вам мы даруем право размещать на оружии замок и льва, а именно: золотой замок на зеленом поле в верхней четверти щита по правую руку[212] и безудержного пурпурного льва с зеленым языком на белом поле в другой верхней четверти по левую руку; в другой четверти внизу несколько золотых островов в волнах моря по правую руку и в другой нижней четверти по левую руку ваше собственное оружие, которое вам более привычно». Патент не определял девиза, оставляя право выбора за владельцем. Со стороны монархов было большой честью позволить Колумбу разместить на щите изображения королевских символов (золотого замка Кастилии и пурпурного льва Леона), но, поскольку поля имели отличия, строго говоря, это не являлось королевским гербом. Таким же образом, например, Генрих VIII Тюдор, награждая Сеймуров правом дополнить герб изображениями французских лилий и английских леопардов, предписал им несколько иное расположение, чем у королевского герба. До нас не дошло ни одного герба Колумба, соответствующего точному описанию, приведенному выше, хотя он, несомненно, должен был изображаться на знаменах и штандартах каждого судна во время второго плавания. В 1502 году, при составлении Колумбом Книги привилегий для потомков, он внес в герб некоторые важные изменения. Прежде всего, он разместил золотой замок на красном поле (как на королевском гербе) и изменил стилизованное изображение льва в соответствии со львом Леона. В нижней правой четверти Колумб поместил изображение формирующегося континента и группы островов, поскольку к тому времени уже открыл материковую землю. Вместо «наиболее привычного оружия» в левой нижней четверти появилось изображение пяти золотых якорей, расположенных горизонтально на синем поле (предположительно это обозначало звание Адмирала Моря-Океана). Фамильный герб в виде синей диагональной полосы на золотом поле с красным верхом был смещен к дугообразной точке в основании между нижними четвертями. По большому счету, эти изменения не играли большой роли, тем более что Колумб, согласно континентальному обычаю, имел полное право их вносить. В те дни очень мало дворян сохраняли свои гербы в первоначальном виде. В первом издании своей Historia General de las Indias (Севилья, 1535) Овьедо дополнил герб Колумба изображением земного шара, увенчанного красным крестом и белой девизной лентой, опоясывающей щит, со словами: «Рог Castilla у рог Leon: Nuevo Mundo hallo Colom»[213]. Я не исключаю, что эти изменения в герб и девиз были добавлены вторым адмиралом – доном Диего Колоном. ГЕРБ КОЛУМБА (с рисунка Овьедо) Специалисты по геральдике и другие эксперты-историки огромное количество исследований «фамильных гербов» на щите 1502 года в надежде, что объяснят одну из многочисленных «тайн» или «загадок» Колумба, придуманных писателями прошлого века. В частности, долгое время делались тщетные попытки найти фамильный герб с изображением голубя, правда, ничего похожего так и не нашлось. Голубь – общая черта для всех известных гербов патрициев Коломбо Италии, Колонов Кастилии и Коломов Арагона. Ни один «гениальный» искатель португальских, еврейских, каталонских, французских, польских и прочих «настоящих» Колумбов так и не смог доказать, что их любимец носил на плаще герб с синей диагональю на золотом поле под красным верхом. Более того, очень вероятно, что нечто подобное мог носить его отец, а весьма скромные граждане европейских профессиональных коммун пятнадцатого века имели право и на ношение оружия (и часто этим правом пользовались), особенно если они были членами торговой гильдии. По крайней мере, половина дошедших до нас континентальных плащей принадлежала семьям среднего класса. В довершение замечу, что если Колумб изначально пытался бы претендовать на благородное происхождение, то использовал бы изображение не одинокого голубя, а целой стаи (или чего-нибудь более претенциозного).