Зима 1492/93 года в Южной Европе выдалась необычайно холодной и ветреной. Даже гавань Генуи к Рождеству покрылась льдом, поэтому небольшие суда не могли ни войти в нее и не выйти, а корабли Лиссабона, удерживаемые сильнейшими встречными ветрами, месяцами простаивали в порту. До сих пор «Нинье» и «Пинте» сопутствовала удача, но теперь они направлялись в один из самых штормовых регионов Северной Атлантики. В понедельник, 12 февраля, после очередного солнечного дневного перехода на 150 миль на восток, корабли впервые столкнулись с настоящей непогодой. Отчет Колумба о следующих нескольких днях чрезвычайно интересен, поскольку является одним из самых ранних, если не первым подробным описанием реального шторма. Данные его «Журнала», рассмотренные в свете современной метеорологии, показывают, что это был не обычный циклонический шторм, а возмущение, отмеченное хорошо развитыми «фронтами», когда холодная воздушная масса, движущаяся на юг из Арктики, сталкивается с теплой воздушной массой, перемещающейся на север из тропиков. Штормы такого характера в районе Азорских островов не являются редкостью, но их значение для судоходства и воздушных перелетов настолько велико, что в последние годы они интенсивно изучаются. Среди существующих описаний таких штормов есть по крайней мере два, которые почти во всех деталях соответствуют тем, которые пережил Колумб. Мы можем видеть, что возмущение, принесшее столько неприятностей «Пинте» и «Нинье», было вызвано интенсивным образованием области очень низкого давления, центр которой проходил к северу от Азорских островов. Она стала причиной возникновения шквалистых ветров, дующих в секторе от зюйд-веста до веста с силой от «шторма» до «сильного шторма» (от 9 до 10 баллов по шкале Бофорта). Изобарическая ситуация, вероятно, оказалась вытянутой в направлении от вест-зюйд-веста к ост-норд-осту, приближая таким образом разные ветры друг к другу, что привело к возникновению ужасных волн, почти захлестнувших «Пинту». Три отдельные воздушные массы, разделенные одним теплым и двумя холодными фронтами, по-видимому, были вовлечены в циркуляцию, и переход от одной воздушной массы к другой через разделяющий их фронт нанес каравеллам сильнейший удар. На рассвете 12 февраля «начались сильные волнения и буря», и, по словам Колумба, «если бы каравелла не умела надежно держать курс, она бы имела все шансы заблудиться». Весь световой день при зюйд-весте силой от 7 до 8 баллов[197] она пробежала около 35 миль «с большим трудом и опасностью», полностью сняв все паруса (испанцы называли такой ход «под сухим деревом»). С наступлением ночи каравеллам стало ничуть не легче, однако утром 13 февраля ветер немного стих: они огибали южный край циклона, и «Нинья» позволила себе поднять малые паруса. Радость оказалась недолгой. Во второй половине дня ветер снова усилился, «океан творил что-то ужасное». Не было ни одного непринайтованного предмета, который не летал бы кувырком по палубам и каютам: западная зыбь, поднятая другим сектором шторма, пересекала гребни волн, поднятых сильным юго-западным ветром. С наступлением темноты 13 февраля ветра подули еще сильнее, и их поперечные направления образовали опасные пирамидальные волны, которые с угрожающей дрожью остановили продвижение каравелл, а затем обрушились на их палубы горами зеленой воды и белой пены. Опасность ситуации заключалась в том, что «Нинья» не была под балластом. Колумб объясняет, что каравелла ушла с Эспаньолы в таком состоянии, поскольку большая часть ее тяжелых запасов и провизии была уже израсходована, а пополниться водой и местными съестными припасами он намеревался на «острове женщин», но изменение планов помешало это сделать. Во время плавания матросы совершили все возможное, чтобы восстановить остойчивость судна, наполнив соленой водой пустые винные бочки, но это была плохая замена хорошему каменному балласту, закрепленному и покрывающему дно трюма. Все попытки следовать курсом по компасу были теперь оставлены. Рулевым было приказано держать приблизительное направление на северо-восток, в то время как вахтенный офицер следил за каждым встречным валом и отдавал быстрые приказы, чтобы каравелла могла принять его под наиболее безопасным углом. Лишь предельная осмотрительность и мастерство моряков «Ниньи» позволили ей не нахватать воды, что привело бы к фатальным последствиям для всего экипажа: «Пинта» физически не смогла бы подобрать выживших. Для продвижения «Нинья» лишь немного приподняла свой квадратный «папахиго»: полное увеличение парусности дало бы слишком большую нагрузку на грот-мачту. Современное судно, вооруженное справочником вездесущего Боудича и картами гидрографического управления, сразу же легло бы в дрейф правым галсом как можно дальше от центра циклона, но Колумбу, к сожалению, ничего не было известно о законе штормов. Единственное правильное решение в этом случае заключалось в том, чтобы просто нестись по ветру, избегая маневров: любая попытка противодействовать волнам могла бы привести к затоплению судна с такой низкой осадкой, как «Нинья». В любом случае эти каравеллы с относительно высокими бортами достаточно уверенно шли при сильном шторме, хотя каждая волна, бьющая в корму, выплескивала через рулевой порт на палубу тонны воды, накрывая с головой тех, кто изо всех сил удерживал румпель и предотвращал опасное рыскание. «Пинта», попавшая в бурю одновременно с «Ниньей», в ночь с 13 на 14 февраля пропала из виду. Судя по всему, ее пронесло мимо Азорских островов, и каравеллы встретились снова только месяц спустя в гавани Палоса. Те же условия сохранялись весь день 14 февраля, когда первый из двух последовательных холодных фронтов настиг «Нинью». Она все еще неслась под приспущенным «папахиго» через ужасную поперечную зыбь, порожденную северным ветром. Команде оставалось лишь призывать на помощь небесные силы (что было типично для того времени). То, что это делалось под руководством Адмирала, несколько приподнимало моральное состояние экипажа, заставляло людей быть занятыми и в некотором смысле даже забавляло. Например, несколько раз моряки разыгрывали «лотерею», определяющую, кто из них будет должен совершить паломничество, если останется жив. В шляпу Колумба клались горошины нута по числу людей на борту, причем одна помечалась крестом. «Счастливчика» обязывали сходить на богомолье в Санта-Мария де Гвадалупе[198] в горах Эстремадура. Примечательно, что Колумб, первый протянувший руку, вытянул отмеченную горошину и «отныне считал себя паломником, обязанным выполнить обет». Поскольку ветер и буря не проявляли никаких признаков ослабления, горох снова встряхнули, на этот раз – за привилегию представлять «Нинью» в святилище Санта-Мария-де-Лорето[199] в далекой Анконе. После того как перечеркнутая горошина досталась моряку из Пуэрто-Санта-Марии Педро де Вилье, Адмирал пообещал оплатить его дорожные расходы. После того как небесное воинство и во второй раз не обратило внимание на розыгрыш обета бедных моряков, терзаемых штормом, команда пустила шляпу «по третьему кругу». На сей раз вытянувший «крещеный» нут обязывался отстоять всю ночную службу и оплатить мессу в церкви Санта-Клара-де-Могуэр, недалеко от Палоса. Но даже и после этого никаких признаков улучшения погоды не наступило: возможно, Богоматерь не записала подобное метание гороха на свой счет. Наконец, весь экипаж поклялся «идти одной процессией в рубахах» к первому встреченному святилищу Пресвятой Богородицы и возносить ей по дороге молитвы. Кроме того, «каждый давал свой особый обет, потому что никто уже не думал спастись, считая себя и всех остальных погибшими». Наконец, все в тот же день (14 февраля) буря утихла. Первый холодный фронт с ливнями и шквалами, пересекший курс «Ниньи», ушел дальше, ветер сменился на долгожданный западный, и каравелла пошла на норд-ост. Колумб был достаточно мужествен для признания того, что был напуган не меньше остальных. Записывая свои впечатления об этих ужасных днях минувшей бури, уже после того, как «Нинья» благополучно встала на якорь, он заметил, что ему следовало бы не сомневаться, как он это сделал, а довериться божественному провидению, которое благополучно перенесло его через опасности и невзгоды и даровало славу открытия западного пути в Индию. Должно быть, Бог хотел, чтобы это открытие принесло какую-то пользу миру. Но «моя слабость и беспокойство не позволяли успокоить мой дух», – жаловался Адмирал. Однако я полагаю, что прежде всего Колумб беспокоился не за потерю результатов плавания, поскольку у «Пинты» был хороший шанс выкарабкаться из циклона в одиночку, если «Нинья» пойдет ко дну. Скорее всего, его беспокоило будущее Диего и маленького Фернандо, оставленных при школе в Кордове. Ведь если бы он утонул, а Мартин Алонсо вернулся домой с хорошими новостями, они остались бы сиротами в чужой стране, поскольку Пинсоны, несомненно, всю славу открытия приписали бы себе. Представим, как, будучи в своей каюте на раскачивающемся судне, Адмирал, достав пергамент, перо и чернильницу, написал краткий отчет о путешествии и своих открытиях, после чего завернул пергамент в вощеную ткань, приказал положить его в деревянную бочку и бросить в море. Больше ничего об этой «рукописи в бутылке» не было слышно до 1892 года, пока один лондонский издатель-однодневка не имел наглость заявить, что недавно заполучил этот документ от одного рыбака, нашедшего бочку у берегов Уэльса! Издатель пояснил, что отчет был написан на английском языке, поскольку Адмирал считал, что рукопись, изложенная на универсальном морском языке, имеет больше шансов быть понятой. «Факсимильное издание», напечатанное в Германии имитационным шрифтом на искусственном пергаменте и озаглавленное «Мой секретный журнал», было соответствующим образом украшено настоящими ракушками и сухими водорослями. «Документ» нашел немало доверчивых покупателей, некоторые из которых потом пытались возвратить несчастливые приобретения настоящему автору этой грубой подделки. После захода солнца 14 февраля (в день описанных «трех обетов») «небо начало проясняться на западе, показывая, что скоро с этой стороны задует сильный попутный ветер». Предположение Адмирала не оправдалось: море действительно начало успокаиваться, но ветер почти затих, и даже после взятия парусных рифов «Нинья» пошла на ост-норд-ост со скоростью всего три узла. Вскоре после восхода солнца в пятницу 15 февраля моряк по имени Рай Гарсия увидел землю прямо по курсу. Экипаж стал высказывать на этот счет самые смелые догадки. Одни считали, что это Кастилия, другие – Синтра-Рок близ Лиссабона, третьи были уверены, что судно подошло к Мадейре. Один лишь Колумб настаивал на том, что это был один из Азорских островов, и, как обычно, оказался прав. Перед каравеллой возникла Санта-Мария – самый южный и один из самых маленьких островов архипелага. Прошло целых семьдесят два часа, прежде чем «Нинья» встала там на якорь. Пока же, в ночное время под относительно умеренным ветром, когда судно, по расчетам Колумба, находилось примерно в 16 милях от острова, западный ветер сменил направление с ост-норд-оста. Видимо, «Ниньи» коснулся второй холодный фронт, но оставил ее на краю области высокого давления. К удивлению моряков, волны сохранили свое движение в западном направлении. Причина этого странного явления, должно быть, заключалась в том, что фронт с западными ветрами за ним лежал недалеко к югу в общем направлении на восток и запад. К счастью, «Нинья» была относительно маленькой каравеллой, поэтому не пострадала от непогоды и не получила серьезных повреждений. Адмирал просто направил ее по ветру, который 16 февраля сменился на восточный, а затем на юго-восточный. На рассвете этого дня прямо перед форштевнем на удалении примерно в 25 миль появился более крупный остров Азор – Сан-Мигель. Все светлое время суток, а потом и следующую ночь «Нинья» под свежим восточным ветром прокладывала себе путь к «неуловимой» Санта-Марии, скрытой огромными облаками. Впервые за последние три или четыре дня Адмирал позволил себе заснуть. Как упоминает Лас-Касас, «у него были сильно искалечены ноги от постоянного пребывания на холоде и в воде, а также от того, что он мало ел». Историк оказался прав: артрит, который начался у Колумба во время этого перехода, остался с ним на всю жизнь и с возрастом становился все более болезненным. На рассвете 17 февраля, проскочив Санта-Марию с востока, «Нинья» взяла курс зюйд-зюйд-вест и к ночи все-таки достигла острова. Однако из-за большой облачной массы, скрывавшей верхние очертания суши, Адмирал «не мог распознать, какой это остров». С наступлением темноты он бросил якорь ближе к береговой линии в надежде уточнить, где находится судно. В скором времени якорный канат перетерся об острые камни, и измотанным морякам, давно лишенным спокойного ночного отдыха, которого так ждали, снова пришлось поднимать паруса. Нужно отметить, что в планы Колумба никогда не входил заход на Азоры по пути в Испанию – всех португальских островов он старательно избегал. Однако теперь, после страшной бури, когда корабль и моряки подверглись такому тяжкому испытанию, Адмирал решил рискнуть в надежде раздобыть дрова, воду, свежую провизию и дать людям немного отдыха. Остров Санта-Мария, раньше всех из Азор заселенный португальцами, имеет всего десять миль в длину и пять в ширину. Несмотря на гористость с высотой до 1870 футов[200], на нем расположено множество плодородных долин и тенистых равнин, пригодных для разведения скота. На острове отсутствуют естественные гавани, а несколько якорных стоянок нельзя назвать безопасными, когда ветер дует с берега. После восхода солнца в понедельник 18 февраля Колумб снова прошел вдоль северной стороны острова, и «там, где это казалось подходящим, встав на стоянку одним якорем, направил шлюпку к берегу, чтобы поговорить с людьми; и обнаружил, что это остров Санта-Мария, один из Азорских островов, и они [люди] указали на якорную стоянку, где было должно пришвартовать каравеллу, и сказали жители острова, что никогда не видели такой бури, и удивлялись, как судну удалось спастись; и они возблагодарили Бога и выказали большую радость при известии, которое они услышали, что открыта Индия»[201]. В том месте, где люди Колумба впервые сошли на берег после того, как покинули Эспаньолу, скалистые горы Санта-Марии переходят в зеленую прибрежную равнину шириной около полумили. Небольшой песчаный пляж на ее краю удобен для высадки с шлюпки, а текущий рядом горный ручей дает пресную воду (первые португальские поселенцы высадились здесь более чем за пятьдесят лет до визита Колумба). Поселение этих колонистов носило название Nossa Senhora dos Anjos[202], поскольку, по преданиям, именно здесь Богоматерь в окружении ангелов явилась стоящему на скале рыбаку. Как было сказано выше, якорная стоянка, выбранная для «Ниньи» около Анжуса, была далеко не безопасной, и, по совету жителей деревни, каравелла переместилась на восток по другую сторону высокого скалистого мыса Пунта-Фрадес. Там, в бухте, открытой на северо-восток и окаймленной высокими вулканическими утесами, «Нинья» находилась в большей безопасности (по крайней мере, пока дул южный ветер). На берегу в Анжусе, в полутора милях от новой стоянки, было оставлено три моряка, которым надлежало раздобыть свежую провизию и воду. Весь день «Нинья» простояла на якоре в уединенной бухте, находясь вне поля зрения деревни и без связи с берегом. После захода солнца на утесе появились трое кричащих что-то островитян. Колумб «выслал им шлюпку, с которой те и поднялись на борт». По случаю Масленицы они привезли с собой свежий хлеб, цыплят и некоторые другие продукты, присланные губернатором де Кастанейрой, который утверждал, что очень хорошо знал Адмирала, и не приехал лично только из-за надвигающейся ночи. Однако он обещал, что на следующий день непременно будет вместе с тремя моряками, оставшимися в Анжусе, которых не отправил на борт только потому, что не мог отказать себе в удовольствии послушать о событиях в путешествии. Посыльным, поднявшимся на борт, были предоставлены койки, чтобы им не пришлось добираться обратно ночью долгой дорогой. КАРТА ОСТРОВА САНТА-МАРИЯ А30РСКОГО АРХИПЕЛАГА Узнав от посланников губернатора о «маленьком святилище, похожем на скит, находящемся недалеко от моря» и возведенном в честь Богоматери, Колумб решил, что пришел подходящий случай исполнить «обет номер три», данный в разгар бури. Несмотря на то что эта часовня была расширена и перестроена в семнадцатом веке, она все еще также очень мала и сдержанна по стилю, так что можно легко воссоздать в воображении последовавшую за этим одновременно и серьезную, и комическую сцену. На рассвете во вторник 19 февраля Колумб отправил половину команды на берег в единственной шлюпке «Ниньи» и попросил возвращающихся на той же шлюпке посыльных разыскать деревенского падре для служения мессы. После этого люди должны были вернуться на борт, а Колумб с другой половиной команды отправляться в часовню и исполнять данные клятвы. Сбросив с себя обувь, моряки, одетые только в нижние рубахи (то есть в надлежащую покаянную одежду), втиснулись в крошечную часовню. За чтением благодарственных молитв перед старым фламандским триптихом, который и до сих пор украшает алтарь, их и застали поселенцы, которые «верхом и пешком напали на них и взяли всех в плен» (последнее не вызывает удивления, ибо трудно оказывать сопротивление группе вооруженных людей, будучи в полуголом виде). Как замечает Вашингтон Ирвинг, «таков был первый прием Адмирала по возвращении в Старый Свет, как свидетельство тех испытаний и невзгод, которыми ему еще предстояло расплачиваться в течение всей жизни за одно из величайших благ, оказанных когда-либо человечеству». Местным чиновником, отдавшим приказ о предательском пленении десятка моряков без штанов во время молитвы, оказался не правящий губернатор, в то время на острове отсутствующий, а его местоблюститель, упомянутый выше молодой человек по имени Жуан де Кастанейра. При этом он ссылался на приказ короля Португалии арестовать Колумба. Можно усомниться в существовании подобного приказа, поскольку при наличии такового местоблюститель вел бы себя более решительно. Португальцев сильно беспокоили кастильцы, промышлявшие браконьерством на Гвинейском побережье вопреки Алькасовашскому договору[203], а поскольку Азорские острова были естественным местом захода судов, возвращавшихся из Гвинеи в Европу, представляется вероятным, что Кастанейра подозревал Колумба и его людей в незаконном плавании у Гвинеи, которое они пытались прикрыть небылицами об «Индии». Около одиннадцати утра Колумб, с тревогой ожидавший возвращения паломников, решил, что либо шлюпка разбилась о скалы, либо люди задержаны. Подняв якорь, он провел «Нинью» вокруг Пунта-Фрадес, за которым увидел множество спешившихся вооруженных всадников, которые, сев в шлюпку, вышли к каравелле под личным предводительством Кастанейры. Их очевидным намерением был арест Адмирала. Далее последовали переговоры через борт между кораблем и шлюпкой, достаточно забавные для нас, но достаточно утомительные для Колумба. Адмирал пытался заманить Кастанейру на борт, чтобы задержать в качестве заложника, в то время как португальцы пытались заманить Колумба на шлюпку, чтобы отправить в компанию к благочестивым паломникам. Адмирал выставил свой паспорт и верительные грамоты над фальшбортом, но отказался подпустить португальцев достаточно близко, чтобы те могли их прочитать. Затем произошел обмен соответствующими «любезностями». Колумб объявил, что он «Адмирал Моря-Океана и вице-король Индии, которые принадлежат их кастильским высочествам», что он вернется в Испанию даже и с половиной экипажа, если остальные не будут освобождены. За свое оскорбительное поведение португальцы, несомненно, будут наказаны. Капитан Кастанейра ответил, что ему наплевать на властителей Кастилии, поскольку он находится на португальской территории. Вышедший из себя Колумб «поклялся Сан-Фернандо», что не уйдет отсюда, пока не захватит сотню португальцев, чтобы увезти их домой в качестве рабов, и демонстративно встал на якорь в той гавани, где остановился в первый день, несмотря на неблагоприятную погоду. Чтобы не подвергать «Нинью» лишней опасности, о которой Колумба предупреждали в первый день колонисты, Адмирал ушел из этой гавани в Сан-Мигель, «хотя ни на одном из Азорских островов нет подходящей гавани для ненастной погоды». В ясные дни Сан-Мигель хорошо просматривается с Санта-Марии, но в текущих погодных условиях «Нинья» так и не смогла добраться до острова до наступления темноты. Главная причина заключалась даже не в погоде, а в том, что из экипажа, оставшегося на борту, только трое были моряками, а остальные – береговые испанцы или индейцы, которым не удалось овладеть достаточными навыками мореплавания. Они могли быть полезными только в чрезвычайных экстренных ситуациях. В ту ночь каравелла попала в опасный шторм, но, к счастью, «волны шли только с одного направления». На рассвете 21 февраля, когда при северном ветре Сан-Мигель еще не был виден, потерявший терпение Адмирал принял решение вернуться на Санта-Марию и посмотреть, что может дать дипломатия. Ближе к вечеру он бросил два оставшихся якоря в бухте к востоку от Пунта-Фрадеса. Первым приветствием стал очередной вызывающий крик со скалы от какого-то назойливого португальского поселенца, однако вскоре из-за мыса появилась собственная шлюпка «Ниньи», на борту которой находились пятеро захваченных ранее моряков, два священнослужителя и нотариус. После возможных вечерних развлечений на борту, которые мог предложить Адмирал, и кое-как скоротав ночь, священники и нотариус внимательно изучили верительные грамоты и, выразив полное удовлетворение, официально предоставили Колумбу право свободного входа в гавань и высадки на берег. По-видимому, самовольный наместник губернатора, не найдя никаких доказательств браконьерства на гвинейском побережье после того, как устроил своим заключенным нечто вроде допроса третьей степени, раскаялся в своем опрометчивом поведении. Шлюпка снова отошла к берегу и вернулась с остальными членами команды «Ниньи», которые сказали, что настоящей причиной их освобождения стала неудача Кастанейры в пленении самого Адмирала, а мелкая дичь, вроде них самих, местоблюстителя совсем не заботила. 23 февраля с полным экипажем на борту «Нинья» в последний раз покинула эту беспокойную якорную стоянку и прошла вокруг Санта-Марии в западном направлении в поисках подходящего места для загрузки деревянного и каменного балласта. К часу повечерия, то есть к 6 вечера, она встала на якорь либо в Баия-Вилла-ду-Порту, либо в Баия-да-Прая на южном берегу острова, где на каждом шагу был хороший пляж для высадки и много подходящих балластных камней. Но по прошествии первой ночной вахты западный ветер стал меняться на юго-западный, а, как писал Колумб, «на этих островах… юго-западный ветер быстро меняется на южный», стоянка стала небезопасной, и Адмиралу пришлось выйти в море. Подняв паруса, каравелла взяла курс на восток, чтобы держаться подальше от острова. Было воскресенье, 24 февраля. В Санта-Марии и ее окрестностях Адмирал провел десять дней, потерял два или три якоря и не приобрел ничего полезного, кроме пресной воды, небольшого запаса провизии и дипломатической победы над Жуаном де Кастанейрой. Глава 24 Во власти португальцев (24.02–13.03.1493) Ты испытал нас, Боже, переплавил нас, как переплавляют серебро…Мы вошли в огонь и в воду, но Ты вывел нас на свободу. Псалтирь, 65: 10, 12 В полночь воскресенья, 24 февраля, Колумб «видя, что погода благоприятствует отходу в Кастилию, отказался от дров и дополнительного запаса воды и отдал приказ взять курс на восток». Еще до рассвета «Нинья» была далеко от негостеприимного острова. Этот восточный курс был выбран крайне удачно, поскольку Санта-Мария лежит на той же параллели, что и мыс Сент-Винсент, весьма подходящая точка высадки для судна, приближающегося к Палосу с запада. Расстояние, составляющее около 800 миль, при обычных обстоятельствах не отняло бы больше недели, но этот участок океана между Азорскими островами и Португалией в зимние месяцы сильно штормит. Так, например, в феврале 1941 года экстренные службы Лиссабона передали о поднявшемся там ветре более 100 узлов. Кроме того, циклоны в этой области демонстрируют тенденцию к «зависанию» вдоль медленно движущегося полярного фронта. Это означает, что сильные штормы могут приближаться друг к другу и длиться долгое время. Следующая страшная буря настигла «Нинью» примерно в 250 милях от Санта-Марии и сопровождала ее вплоть до устья Тежу. И снова данные из «Журнала» представляют собой замечательную метеорологическую летопись. Они показывают, что этот шторм был порождением большого мощного циклона, возникшего, по-видимому, из-за контакта теплого тропического воздуха с холодными воздушными массами более высоких широт. Два огромных вихря медленно перемещались на восток (или на северо-восток) со скоростью, скажем, 10 узлов. В таком случае и им потребовалось не менее шести дней, чтобы миновать район, в котором шел Адмирал. Этот циклон стал для «Ниньи» еще большим испытанием, чем шторм к западу от Азорских островов, потому что его центр прошел еще ближе, возможно, всего в 150 милях или около того с северной стороны. Первый признак надвигающейся беды проявился утром 26 февраля, когда «Нинью» настиг ветер от свежего до сильного (от 5 до 6 баллов по шкале Бофорта), находящийся в переднем холодном фронте. Задув с юго-востока, он вынудил каравеллу лечь на ост-норд-ост, что отклонило ее от Сент-Винсента на два румба. «Было очень обидно, – писал Колумб, – переживать такую бурю, уже будучи на пороге дома». К 27 февраля Колумб оказался в 125 лигах от мыса Сент-Винсент, в 80 – от Мадейры и в 106 – от Санта-Марии. Поскольку Адмирал (возможно, Висенте Янес или Пералонсо Нинос) имел довольно точные сведения о расстояниях на этом участке, пеленгационный треугольник, построенный на этих трех точках, дает нам координаты «Ниньи» 37°05′ северной широты и приблизительно 17°30′ – 18° западной долготы. Согласно моим расчетам, долгота здесь вычислена правильно, но широта определена не совсем верно. Ее истинное значение должно равняться приблизительно 38° севера, а ошибка в одном из трех расстояний, вероятно, может объясняться слишком далеким изображением Мадейры в сторону севера на Колумбовой карте. Как и предполагал Адмирал, упоминая коварство юго-западного ветра, 28 февраля он сменился южным и принес сильное волнение, делающее невозможным держать курс на восток. Максимальное, что мог сделать Колумб в этой ситуации, – удерживать «Нинью» в двухрумбовом секторе между норд-остом и ост-норд-остом. Так продолжалось в течение следующих двух дней 1 и 2 марта, пока медленно двигающийся циклон проходил над каравеллой. Наконец ее настиг теплый фронт циклона, и судно вошло в тропическую зону шторма. Ветер снова сменился на юго-западный, предоставляя Адмиралу возможность довернуть курс на один румб восточнее – на ост-ост-норд. В ночь со 2-го на 3-е число, на пятый день шторма, на «Нинью» обрушился второй холодный фронт с сильными шквалами, который «порвал все паруса и подверг судно большой опасности». Каравелла опять оказалось под «сухим деревом», подвергаясь ужасной бортовой качке, и моряки снова стали тянуть из шляпы помеченный горох. На этот раз речь шла о совершении паломничества в церковь Санта-Мария-де-ла-Синта близ Уэльвы. Уже никого не удивило, что «крещеная» горошина досталась Адмиралу. После этого моряки поклялись провести первую субботнюю ночь на берегу, постясь на хлебе и воде, вместо того чтобы устраивать пир и празднование. Действительно, положение было отчаянным! 3 марта стало худшим днем за все время Первого путешествия. Холодный фронт простирался почти параллельно курсу с юга, так что Адмирал чувствовал себя так, словно его каравеллу прямо из-за горизонта обстреливает вражеский флот. Вдобавок сила ветра достигла не менее 10 баллов по Бофорту («сильный шторм»). Конечно, некоторым утешением служило то, что он задувал с северо-запада, так или иначе смещая судно к востоку. С другой стороны, в этих условиях берег приближался с опасной скоростью, и, по мере того, как сгущались сумерки, тревога Адмирала возрастала: по его расчетам, судно уже находилось очень близко от земли и могло разбиться вдребезги о каменистое побережье Португалии. Солнце село в шесть часов 3 марта, и вскоре циклон нанес каравелле свой последний удар «хвостом». Ветер поднялся до «такой ужасной бури, что, казалось, судно летело по воздуху среди молний, сверкающих во многих направлениях». К счастью, этой ночью была полная луна, и ее свет время от времени пробивался между грозовых облаков. В 7 часов вечера, во время смены вахты, моряки увидели землю прямо по курсу. В этот момент Адмиралу пришлось принимать крайне быстрые решения. «Не зная, есть ли на береговой линии гавань, где можно было бы спасти судно», Колумб приказал поставить запасные паруса, хранящиеся в рундуке на полубаке, и лег на правый галс относительно берега. Таким образом, только один вовремя поставленный парус спас каравеллу от крушения около мыса Кабо-да-Рока, означавшего верную смерть всего экипажа. Доблестная маленькая «Нинья», при умелом с ней обращении, достойно выдержала испытание. Уверен, что далеко не каждый современный парусник смог пройти по тем местам в таких погодных условиях. «На рассвете [4 марта] показался мыс Синтра, находящийся рядом с рекой Лиссабон, в которую следовало войти, не имея лучшего решения». Этот мыс представляет собой гористый полуостров, ныне усеянный дворцами и виллами, выступающий на португальском побережье к северу от Тежу и являющийся идеальным ориентиром для входа в Лиссабон. Крутые утесы, окаймленные высокой пеной, лишний раз показали морякам, какой участи они едва избежали. Здесь следует вспомнить один неприятный факт: после возвращения в Испанию Колумба стали подло обвинять в том, что он посетил Лиссабон с явной целью продать свое открытие королю Португалии, а целый ряд современных авторов повторил это неблагородное и нелепое обвинение. Любому человеку – будь он моряком или нет – должно быть совершенно ясно, что после того, как циклон отбросил «Нинью» к северу от параллели мыса Сент-Винсент и каравелла шла под одним-единственным парусом в направлении между вестом и норд-вестом, Колумб, как он сам записал в «Журнале», вошел в Тежу, «потому что не мог сделать ничего другого». Любая попытка пройти 225 миль на север до Галисии или на юго-восток до Палоса под единственным квадратом парусины стала бы самоубийством. Таким образом, вскоре после восхода солнца «Нинья» обогнула Кабо-Расо и вошла в устье Тежу, миновав деревню Кашкайш, рыбаки которой открыли рты от удивления, увидев крошечную каравеллу, стремительно приближающуюся с моря, и так встревожились за безопасность моряков, что «все утро за них молились». В эту необычно штормовую зиму Фландрия потеряла множество судов, а некоторым кораблям пришлось простоять под ветром в Тежу почти четыре месяца. «Нинья», пройдя близко к берегу, благополучно пересекла северный пролив над лиссабонской бухтой, миновала остров, на котором дон Мануэль несколько лет спустя воздвиг готический замок Белем, и в 9 часов утра в понедельник 4 марта встала на якорь недалеко от Рестелло. Это место, название которого позже было изменено на Белем, было внешним портом Лиссабона и находилось примерно в четырех милях ниже города. Неподалеку от якорной стоянки размещался монастырь иеронимитов, в котором сейчас покоятся останки великого современника Колумба Васко да Гамы и поэта Камоэнса, воспевавшего первооткрывателя в благородных стихах. Невольно Адмирал попал в крайне неблагоприятное положение, полностью оказавшись во власти главного соперника своих монархов и недавнего врага дона Жуана II. Опыт пребывания в Санта-Марии подсказывал, каким может быть отношение короля. Бессильный сопротивляться захвату или дурному обращению, Колумб был вынужден полагаться только на собственный врожденный ум и дипломатию. Выяснив, что король находится в стране, Колумб отправил к нему гонца с письмом, в котором просил разрешения проследовать по реке в Лиссабон, сославшись на то, что на уединенной якорной стоянке он опасается нападения неких разбойников, «думающих, что у него много золота». В нем же он сослался на верительные грамоты Фердинанда и Изабеллы, убеждая Жуана, «что прибыл не из Гвинеи, а из Индии». Это было то, что он должен был доказать. Написав королю, Колумб добавил постскриптум к тому самому письму, предназначенному для Фердинанда и Изабеллы, которое он сочинил в море и датировал на Санта-Марии: «После того как я уже все написал и был в Кастильском море, поднялся такой сильный ветер с юго-востока, что пришлось облегчать корабли. Но сегодня, что было величайшим чудом в мире, я попал в Лиссабонскую гавань, откуда решил дописать Вашим Высочествам. Во всех Индиях мне всегда сопутствовала майская погода. Туда я дошел за 33 дня, а вернулся бы через 28, если бы только не те бури, которые задержали меня на целых 14 дней. Все моряки здесь говорят, что никогда еще не было такой суровой зимы и такого числа потерянных кораблей. Написано 4 марта». Казалось, что неприятности не покидали Колумба ни в открытом море, ни на якоре. Рядом с «Ниньей» был пришвартован большой португальский военный корабль, гордость королевского флота, оснащенный достаточной артиллерией, чтобы разбить маленькую каравеллу в щепки. Вскоре его мастер, не кто иной, как первооткрыватель мыса Доброй Надежды Бартоломеу Диаш, прибыл на борт «Ниньи» на вооруженной шлюпке и приказал Колумбу следовать за собой с отчетом. Отстаивая достоинство Адмирала Моря-Океана, Колумб заявил, что его вынудит покинуть борт своей каравеллы только сила оружия. Диас, не желавший идти на открытый конфликт, предположил, что Адмирал не станет возражать, если Висенте Янес Пинсон отправится на его судно со всеми корабельными бумагами, но Колумб снова возразил, что ни он сам, ни кто-либо другой не покинет «Нинью», за исключением случая форс-мажорных обстоятельств, поскольку по традиции адмиралы Кастилии умирают, прежде чем сдают себя или своих людей. Затем Диаш попросил лишь только показать ему эти документы, на что Колумб с радостью согласился. Шлюпка Диаша вернулась на большой корабль, где он доложил своему капитану Альваро Дамао о результатах визита. Взвесив все за и против, капитан сам отправился на «Нинью» «в прекрасном состоянии духа с барабанами, трубами и свирелями, устроив большой праздник» и объявил новому Адмиралу Моря-Океана, что «готов сделать все, что он прикажет». Таким образом, первый «испано-португальский» раунд остался за Колумбом. Весь этот и следующий день «Нинья» принимала посетителей с берега, в числе которых, без сомнения, находились и старые друзья Адмирала. Гости были безмерно впечатлены историями о Новом Свете и видом пленных индейцев. Многие из них благодарили Бога «за столь великое благо и приумножение христианства, которое наш Господь даровал монархам Кастилии». Эти добрые португальцы, имеющие опыт открытий в Западной Африке и лишенные обидчивой гордости и завистливой ревности, свойственных кастильцам, казалось, искренне радовались чужой удаче, словно собственной. Тем не менее Адмиралу еще предстояло выяснить реакцию Жуана и его двора. В пятницу, 8 марта, Мартин де Норонья, молодой посланник короля, принес личное письмо от самого монарха, в котором тот приглашал Адмирала, «поскольку погода не благоприятствовала отплытию» (очевидно, все еще дули западные ветры). Кроме того, Жуан приказал снабдить «Нинью» провизией и корабельными принадлежностями за свой счет. Хотя Колумб и не горел желанием наносить подобный визит, он принял приглашение, чтобы «снять все подозрения на свой счет». Надо думать, что Адмирал либо опасался нечестной игры со стороны Жуана, либо предполагал, что цель его визита будет неправильно истолкована в Испании (что и произошло). Колумб предоставил де Норонье несколько золотых украшений и других сувениров Индии в качестве неоспоримого доказательства того, что он побывал в доселе неизведанной стране. Отобрав несколько наиболее «представительных» пленных индейцев, Колумб отправился на аудиенцию. Бедным туземным созданиям, в полной мере испытавшим ужасы морских глубин, теперь предстояло испытать кошмарное путешествие на мулах по Португальской земле. Хотя им и не пришлось тащиться босиком по грязи, любопытные толпы на улицах Лиссабона гладили и щипали невиданных гостей за все места. В то время в нижнем Тежу свирепствовала «великая эпидемия», но люди с «Ниньи», как белые, так и краснокожие, к счастью, избежали заражения. Какие ностальгические воспоминания и мысли, должно быть, проносились в голове Колумба, когда его кавалькада пробиралась по узким улочкам и тесно застроенным лиссабонским pracas![204]Маршрут Адмирала пролегал мимо часовни Конвенто-дос-Сантос, где он впервые встретил свою жену, и ниже, около большой церкви Кармо, где она была похоронена в склепе семейства Монис. Я не исключаю, что в этой поездке Колумб взял перерыв, чтобы посетить могилу доньи Фелипы и помолиться за ее душу. Возможно, он даже ходил мимо мастерской, где они с Бартоломео зарабатывали на жизнь составлением карт и планировали великое предприятие, которое теперь так блестяще завершилось. Покидая город и проезжая между виноградников, окруженных высокими стенами, по дороге, которая вела на север вдоль правого берега Тежу, Колумб, должно быть, очень тщательно продумывал, что скажет королю и какими справедливыми словами сможет успокоить раздражение монарха из-за того, что поступил на службу к другим покровителям. Сумерки застали отряд в Сакавеме – красивейшем городке на берегу Тежу, примерно в двенадцати милях от Лиссабона, где путники и остановились на ночлег. На следующий день, в субботу, 9 марта, проселочные дороги были в таком отвратительном состоянии после проливных дождей, что путь до королевской резиденции занял весь день. Сейчас это расстояние можно преодолеть на машине примерно за три четверти часа. Королевский дом Авизов не баловал себя многочисленными дворцами, в отличие от их преемников из династии Брагансов. Эти правители привыкли селиться в богатых монастырях королевства, экономя тем самым средства своих подданных и выгодно истощая в свою пользу непомерно раздувающиеся церковные доходы. Спасаясь от эпидемии, дон Жуан надолго задержался в монастыре Санта-Мария-дас-Виртудес, расположенном в сосновом лесу у подножия Валле-ду-Парайсо. Эта местность представляла собой богатый аграрный район примерно в тридцати милях от Лиссабона. Сегодня уж мало что осталось от этого великого монастыря, если не считать большой готической церкви без крыши с апартаментами в западном конце нефа, откуда королевские гости могли в уединении наблюдать за проходящими мессами. Отметины в каменной кладке указывают на то, что с северной стороны церкви когда-то находились и другие покои, примыкающие к тем, которые занимал король. Одно из этих помещений вполне могло быть отведено и Колумбу. Полагаю, что встреча короля и Адмирала, людей высокого мужества и несгибаемой воли, носила достаточно драматический характер. К тому времени Колумбу исполнилось 42 года, Жуану – 38. Первооткрыватель хорошо помнил, что в свое время рассматривал Жуана как покровителя своих начинаний, но был отвергнут им дважды, и теперь только страх оскорбить монархов Кастилии мешает португальскому королю проявить мстительную злобу. Кроме того, Колумба не покидало неприятное ощущение, что «Пинта», возможно, уже добралась до Испании, поэтому Фердинанда и Изабеллу не сильно волновал какой-нибудь «несчастный случай», лишающий их неудобных хлопот, связанных с адмиральскими привилегиями, губернаторством и вице-королевским титулом. Должно быть, Колумб был приятно удивлен любезным приемом в Виртудесе. О нем сохранились воспоминания в «Журнале», датированные 9 марта: «Король приказал, чтобы меня очень почетно приняли главные вельможи двора, и сам король показал большую благосклонность. Он повелел сесть и говорил очень честно, предлагая свободно делать все, что может быть полезно государям Кастилии, и ставя службу Их Высочествам выше, чем себе самому; он показал, что очень доволен тем, что путешествие закончилось так благоприятно». К счастью, у нас есть и другой отчет об этой встрече, вышедший из-под пера придворного летописца Руи де Пина. Находясь на такой должности, он вполне мог присутствовать на этой аудиенции. По словам хроникера, радость короля по поводу адмиральского успеха была явно неискренней. Казалось, Жуан был раздражен и даже взбешен внутренне, «потому что упомянутый Адмирал был несколько возвышен своим нынешним положением и, рассказывая свою историю, часто выходил за рамки правды, что делало повествование о золоте, серебре и прочих богатствах намного значимее, чем было на самом деле». Более того, король «считал, что это открытие было сделано в пределах морей и границ, принадлежащей Его Высочеству Гвинеи, что было запрещено». Безусловно, Жуан не имел в виду, что Колумб занимался браконьерством у берегов Западной Африки, монарх никогда не позволил бы себе подобной грубости. Но, как показала вся последующая дипломатия Жуана, он действительно претендовал на владение «Морем-Океаном» к югу от Канар и к западу от Африки, считая этот район сферой своего влияния, зарезервированной исключительно для португальских открытий. Он полагал, что Фердинанд и Изабелла прямо признали это право в рамках Алькасовашского договора, подтвержденного папской буллой Aeterni Regis[205] в 1481 году. Дон Жуан заметил Колумбу, что, если новое открытие было правильно описано, «то по договору, который он заключил с монархами, это приобретение принадлежит ему». Как пишет де Пин, Адмирал умиротворяюще ответил королю, что никогда не видел договора, но монархи запретили ему «плыть в Мину или в любую часть Гвинеи», чему он и подчинился. Жуан сохранил бесстрастное выражение лица и выразил уверенность, что «все может быть улажено полюбовно», после чего передал гостя великому приору Крату, «который был самым видным человеком, и от него Адмирал получил много любезностей и милостей». После этой первой беседы приближенные Жуана, прочитав истинные чувства своего короля, столпились вокруг него и уговаривали немедленно убить хвастливого выскочку, поскольку «интерес монархов Кастилии к индийскому предприятию прекратится со смертью первооткрывателя; они убеждали короля, что это можно сделать незаметно, и, в случае согласия, были готовы это исполнить на основании того, что Колумб был невежлив и неучтив, а любой из его недостатков мог стать причиной его смерти». Однако Жуан, «как богобоязненный король, которым он и являлся, не только запретил, но, напротив, оказал Колумбу честь и много доброты». С точки зрения летописца, терпение государя действительно казалось забавным, особенно учитывая факт, что «богобоязненный» Жуан лично убил своего шурина. Тем не менее поведение Адмирала и раздражение короля описаны де Пином весьма убедительно. На этой аудиенции Колумб уже не был просителем, как раньше, а успешным первооткрывателем. Весьма вероятно, что в разговоре с королем он позволил своей гордыне несколько увлечься и бестактно напомнил королю о былых насмешках. Но даже чистая правда о Первом путешествии показалась Жуану, привыкшему к тому, что открытия делаются постепенно, а не в ходе одной захватывающей экспедиции, чем-то диким и экстравагантным. Воскресным утром после мессы король «долго беседовал с Адмиралом о путешествии, всегда его усаживал и оказывал много почестей». Со слов летописца, задавая всевозможные вопросы и выслушивая подробности, король едва «скрывал огорчение, которое он испытывал в своей груди». Королевский двор стекался со всей округи, чтобы посмотреть на странных краснокожих людей, при этом «все соглашались, что ничего подобного не видели во всем мире». Когда Колумб поведал Жуану, что индейцы, ко всему прочему, еще и умны, король устроил им некое подобие «экзамена». Он приказал принести миску сушеных бобов и, рассыпав их на столе, предложил индейцу разложить их так, чтобы получилась приблизительная карта земель, которые, по утверждению Адмирала, были им открыты. Один из туземцев проделал это незамедлительно, указав вдобавок, какая кучка бобов относится к Эспаньоле, какая – к Кубе, а отдельные бобы представляли Багамы и Малые Антильские острова. Король, наблюдавший за этим «географическим пасьянсом» с самым мрачным видом, как бы по неосторожности перепутал то, что выложил на столе индеец, и приказал второму индейцу также «поиграть в картографа». Им оказался будущий переводчик и соратник Колумба Диего Колон. Ему ничего не стоило заново выстроить из бобов карту Антильских островов, и, кроме того, «он добавил еще много островов и земель, указав их на своем родном языке, хотя никто его не понимал. После чего король, ясно осознав масштабы обнаруженных земель и богатств, не мог больше скрывать великого огорчения, которое скрывал до сих пор, поскольку по собственной вине выпустил из рук множество бесценных вещей; и в порыве страсти он ударил себя в грудь, воскликнув громким голосом: „О человек неразумный! Как я не смог узреть дела столь большой важности!“ – или нечто подобное по смыслу». Тем не менее сцена закончилась пристойно, а аравакские «картографы» были одарены одеждой алого цвета. История встречи Колумба с Жуаном II сопровождается любопытным замечанием Руи де Пина о прибытии «итальянца Кри-стовама Коломбо, открывшего острова Японию и Антилью». Напомним, что остров Антилья, так тщательно разыскиваемый португальскими мореплавателями, относился к мифическим географическим артефактам «Семи городов». Сам же Колумб, несомненно, утверждал, что Эспаньола – это Япония. Возможно, он упомянул королю об открытии Антильи либо для того, чтобы ввести его в заблуждение, либо чтобы «перехитрить» португальцев. Есть и третий вариант: Руи де Пина, возможно, просто отразил мнение короля о том, что именно открыл Колумб, а не собственное заявление первооткрывателя, ибо именно португальцы дали Вест-Индии общее название as Antilhas. Итак, подавляя тлеющий гнев, дон Жуан услышал из первых рук рассказ о путешествии, давшем его кастильским соперникам величайшую империю в мировой истории, к которой его собственному королевству вместе со всеми африканским и индийским владениям было суждено присоединиться уже после окончания правления династии Авизов. Наконец, эта напряженная и затянувшаяся аудиенция подошла к концу. В понедельник, 2 марта, дон Жуан передал Колумбу послание для Фердинанда и Изабеллы и попрощался, «как всегда проявив к нему большую привязанность». После ужина в сопровождении дона Мартина де Нороньи и целого отряда «кабальерос» Адмирал покинул королевскую резиденцию, но де Норонья свернул с прямой дороги на Лиссабон, чтобы Колумб смог засвидетельствовать свое почтение королеве. Донья Леонор, как обращались к ней ее подданные, тоже проживала в монастыре, находящемся примерно в 15 или 20 милях от Виртудеса, поскольку для одного религиозного заведения принимать одновременно и короля, и королеву было слишком большой финансовой нагрузкой. Новости о необычных визитах к мужу достигли ее очень скоро. Так как слушать рассказы путешественников из их собственных уст, а не читать эти истории в книгах, издаваемых с большим опозданием, являлось почетной привилегией королевской семьи, донья Леонор прислала указание, что Колумб не должен покинуть Португалию, прежде чем не навестит ее лично.