«Чтобы мы могли завоевать добрую дружбу, потому что я знал, что это были люди, которых лучше освободить и обратить в нашу Святую Веру любовью, чем силой, я подарил некоторым из них красные шапочки и стеклянные бусы, которые они повесили себе на шею, и много других безделушек, от которых они получили большое удовольствие; они оставались настолько нашими друзьями, что было чудом, и позже они прибыли вплавь к кораблям, в которых мы находились, и принесли нам попугаев, хлопчатобумажные нитки в мотках, дротики и многое другое, и мы обменяли их на другие вещи, которые мы им подарили, например маленькие стеклянные бусы и ястребиные колокольчики. В конце концов они по доброй воле отдали все, что у них было; но нам показалось, что эти люди крайне бедны во всем. Ходят они совершенно голыми, в чем мать родила, а среди женщин не видел ни одной, которую можно было бы назвать по-настоящему юной. Все, кого я видел, были молодые люди, ни одному из них не было больше 30 лет, очень хорошо сложенные, с очень красивыми телами и лицами. Волосы у них жесткие, почти как конский хвост, которые носятся от бровей, а сзади прядь, которую никогда не стригут. Некоторые красят себя в черный цвет и становятся похожими на жителей Канарских островов – ни черными, ни белыми, некоторые – в белый, другие же – в красный, а кто-то – во что попало. Причем одни красят только лица, другие – все тело, третьи – только глаза, четвертые – только нос. Они не носят оружия и не знают о его существовании; ибо, когда я показал шпагу, они схватились за лезвие и порезались по невежеству; у них нет железа. Дротики представляют собой деревянные стержни с рыбьим зубом на конце. Я видел некоторых со следами ран на теле и знаками спросил, что произошло. И они показали мне, как люди с ближних островов пытались захватить их, а они защищались. И я верил и сейчас верю, что люди действительно приезжают сюда с материка, чтобы взять их в рабство. Из них получатся хорошие слуги и мастера, ибо вижу, как очень быстро они научились понимать язык жестов. Еще я верю, что этих людей легко обратить в христианство, поскольку, как мне кажется, у них нет никакой религии вообще. Я, с позволения Господа нашего, увезу с собой шестерых, дабы научить их разговаривать при отъезде к Вашим Высочествам. Я же не видел на этом острове никаких зверей, кроме попугаев. Суббота, 13 октября. На рассвете на берег пришло множество молодых мужчин, все они высокого роста и хороши собой. Ни у кого из них нет курчавых волос, лоб и голова очень крупные, больше, чем у представителей какой-либо расы, виденных мной раньше, а глаза весьма красивы. По цвету кожи они вовсе не черны, а больше напоминают канарцев, что неудивительно, и ничего другого ожидать не следует – этот остров расположен на той же широте, что и остров Ферро. Их ноги прямы по природе, я не видел здесь ни одного кривоногого или мужчину с большим животом. Они подплыли к кораблю в длинных лодках, искусно выдолбленных из стволов. Некоторые лодки могли вместить до 40 или 45 человек, другие меньше, вплоть до одного гребца. У этих судов прекрасный ход, а если какая лодка и опрокидывается, пловцы ее быстро переворачивают, а воду вычерпывают предусмотрительно взятыми с собой калебасами. Они принесли мотки хлопчатобумажной пряжи, попугаев, дротики и прочие мелочи, которые скучно описывать, и отдали все, не торгуясь». В своем «Письме к государям», которое было немедленно напечатано в Барселоне и широко распространено по Европе в латинском переводе, Колумб подчеркивает кротость и щедрость туземцев: «Они настолько простодушны во всем, чем обладают, что никто не поверит, не увидев собственными глазами. Местные жители не торгуются, напротив, они довольствуются любым подаренным пустяком. Я запретил дарить им осколки разбитой посуды, зеленого стекла или шнурки, хотя, получая подобные предметы, они считали, что получили лучшую драгоценность в мире». К сожалению, эта бесхитростность и великодушие простого дикаря пробуждали в среднем европейце худшие черты жадности и жестокости. Даже человечность Адмирала носила чисто политический характер и выступала средством возможного порабощения и эксплуатации. Но интеллектуалам Европы казалось, что Колумб отступил на несколько тысячелетий назад и встретил людей, живущих в золотом веке, то есть в светлом утре человечества, существовавшем только в воображении поэтов. Колумб позволил европейцам увидеть своих предков в «естественном состоянии» еще до того, как ящик Пандоры был открыт. Миф о «добродетельных дикарях», достигший своего апогея в восемнадцатом веке, зародился на Гуанахани 12 октября 1492 года, а распространил Питер Мартира. Вот как он звучал в переводе Ричарда Идена[166] в 1555 году: «И конечно, если бы они приняли нашу религию, я бы счел их жизнь самой счастливой из всех жизней человеческих, при условии, что сохранится их внутренняя свобода. Они не требуют многого, не претендуя на изысканность и излишества, за которые в других местах люди платят бесконечные деньги и совершают множество неправомерных поступков, так и оставаясь неудовлетворенными, тогда как многие хотят многого, но не могут. Но дайте рубище обнаженному: весы и меры не нужны тем, кто не умеет рассуждать о хитрости и обмане, не боится зловредных денег и семени бесчестных мыслей. Если вам не стыдно признать истину, согласитесь, насколько страшным покажется этот мир несчастным дикарям! Как говорили старые писатели: „Там, где живут просто и невинно, без принуждения к закону, без споров, выдумок и клеветы, довольные только тем, что удовлетворяют природу, – тех не беспокоят знания о грядущих страстях“». Эти индейцы Багамских островов, да и вообще все, с кем Колумб столкнулся во время Первого путешествия, принадлежали к так называемой культуре тайное аравакской языковой группы. Их предки эмигрировали на Антильские острова с материковой части Южной Америки и в течение столетия после путешествия Колумба разделялись от Гаити на Кубу, Ямайку и Багамы, оттесняя или порабощая более раннее и примитивное племя, известное как сибони. Тайное считались довольно развитой цивилизацией: они выращивали кукурузу, ямс, корнеплоды, пекли хлеб из маниоки, умели прясть, ткать и обрабатывать хлопок, делали прекрасную коричневую глиняную посуду, а также различные украшения и утварь из ракушек, жили в хижинах с деревянными каркасами, крытыми пальмовой соломой. Необычно широкие низкие лбы, замеченные Колумбом, были результатом процесса искусственного сплющивания черепов младенцев путем вдавливания их между досками. Интересно отметить, что система взглядов Колумба была отчасти африканской, отчасти классической. Отправляясь в путешествие, он ожидал встретить чернокожих с курчавыми волосами, подобных тем, с которыми встречался на побережье Гвинеи (по учению Аристотеля – люди и природа на одной и той же широте одинаковы). Но, оказавшись на широте Ферро (разница в 3°41′), Адмирал не удивился, что первые встреченные дикари обладали более светлой коричневой кожей, как гуанчи – примитивные обитатели Канарских островов. И даже взятые с собой «торговые товары» – венецианские стеклянные бусы, медные кольца, красные колпаки и маленькие бронзовые колокольчики, используемые в соколиной охоте, – относились к предметам максимального спроса у негров во время путешествий португальцев вдоль Западной Африки. Хотя тайное и оттеснили примитивных охотников сибони, их единственного оружия – короткого копья или дротика с рыбьим зубом или с закаленным в огне деревянным наконечником – казалось явно недостаточно, чтобы справиться с карибами, время от времени совершавшими набеги. О противостоянии с испанцами речь вообще не шла. И из заключительных записей в «Журнале» от 12 октября становится ясно, что уже в самый день открытия ему в голову пришла мрачная мысль, что этих людей очень легко можно обратить в рабство. 14 октября он отметил: «Они совсем не умеют обращаться с оружием… Имея отряд в 50 человек, можно подчинить их полностью и заставить делать все, что угодно». Печальный, но знаменательный факт: единственные индейцы Карибского бассейна, оставшиеся в живых, относятся к племенам, доказавшим свою способность и желание защищаться. Тайное, которых Колумб описал столь красивыми и гостеприимными, давно вымерли. Гуанахани – местное название острова – означает игуану, то есть рептилию, ныне там уже вымершую. Колумб описал его как «очень большой и очень ровный, и деревья очень зеленые, и много водоемов, и очень большое озеро посередине, но без горы, и все это такое зеленое, что на него приятно смотреть». В реальности Сан-Сальвадор испещрен солеными лагунами, самая большая из которых находится всего в нескольких сотнях ярдов от места высадки, а высота самого высокого холма – 140 футов над уровнем моря. После осмотра северной части Адмирал отметил рощи деревьев, самых красивых, которые он когда-либо видел, «и таких же зеленых и покрытых листвой, как в Кастилии в апреле и мае». Более поздние посетители Гуанахани и других Багамских островов находят колумбовские описания экстравагантными и склонны обвинять его в примитивном желании произвести впечатление на монархов. После долгого и опасного путешествия любая земля кажется морякам привлекательной, а каждая женщина – прекрасной, но описание Колумбом Багамских островов для 1492 года сложно назвать экстравагантным. В то время они были очень плодородны, покрыты густой порослью тропических лиственных пород, которые индейцы лишь слегка расчистили для разбивки садов. В конце восемнадцатого века английские колонисты (многие из них были беженцами-лоялистами[167] из Соединенных Штатов) вырубили большую часть леса, чтобы выращивать хлопок. Это истощило почву, а Багамы нередко страдали от ураганов. Когда хлопководство перестало приносить прибыль, поля забросили, и в наше время те части островов, которые местные жители не используют под картофельные грядки и пастбища, покрыты зарослями кустарника и развалинами старых плантационных построек. Большие деревья для изготовления каноэ, описанные Колумбом, больше не существуют. Недалеко от внутренней лагуны Сан-Сальвадора нам показали сохранившуюся рощу первобытного леса, которая за пышность и красоту заслужила восхищение Адмирала. Сейчас в ней обитает множество тропических дятлов, у которых, должно быть, когда-то был более широкий лесной ареал. Скелетные останки других птиц, которые могли жить только среди густой листвы, до сих пор обнаруживаются натуралистами. Весь день в субботу, 13 октября, каравеллы стояли на якоре в Лонг-Бее, а вокруг них сновало множество каноэ. Испанцы, в свою очередь, брали отпуск на берег, заходили в хижины туземцев, в которых вели небольшой «частный бизнес», торгуя диковинками, чем любят заниматься все моряки, и, несомненно, убедились, что девушки Гуанахани не отличаются от других, ранее им знакомых. Между тем стремящийся к «усовершенствованиям» Колумб нашел «каменоломню естественной формы, очень подходящую для церковных зданий или других общественных целей». Прошло три столетия, прежде чем кто-либо додумался построить в Сан-Сальвадоре церковь, и лишь тогда оказалось, что гораздо проще использовать для строительства прямоугольные блоки из мягкой коралловой породы. Адмирал был занят тем, что собирал всю информацию, какую мог, с помощью знаков и жестов: в этой части «Индии» его переводчик с арабского был совершенно бесполезен. В субботу вечером Колумб принял решение, что пора, не теряя времени, спешить в Японию, но предварительно до конца исследовать Сан-Саль-вадор. В воскресенье утром шлюпки всех трех кораблей, возглавляемые Адмиралом, пошли на север вдоль подветренного побережья, «…чтобы увидеть другую, восточную сторону, узнать, что там находится, а также посмотреть деревни. Вскоре я увидел две или три, и все люди вышли на берег, что-то крича. Кто-то принес нам воды; другие – съестное. Когда они увидели, что мы не сходим на сушу, погрузились в море и приблизились к шлюпкам. Мы поняли, что они спрашивают, не пришли ли мы с Небес. И один старик забрался в шлюпку, а другие громкими голосами закричали всем остальным мужчинам и женщинам: „Идите и посмотрите на людей, которые спустились с Небес, принесите им еду и питье“. Многие пришли, и много женщин, у каждой что-то было, они благодарили Бога, бросались плашмя или воздевали руки к Небу, а затем кричали, чтобы мы сошли на берег. Но я испугался, увидев огромный скальный риф. А за ним находилась глубокая гавань, которая могла бы вместить все корабли христианского мира, но вход в нее был очень узким». Теперь это место известно как Грэхэмс-Харбор. Залив образован рифами, которые окружают остров, сходясь к нему в виде перевернутой буквы V. Как правильно заметил Колумб, «здесь внутри есть несколько мелководных мест, а поверхность воды движется не сильнее, чем внутри колодца». Это всегда приятно удивляет моряков: именно в Грэхэмсе тихо и безопасно отстаивалась яхта Гленна Стюарта во время сильного северного ветра в январе 1930 года. Шлюпки прошли две мили к востоку, где перед ними предстал скалистый полуостров, который, по словам Адмирала, «за два дня можно было бы легко превратить в остров», подходящий для крепости. Кстати, море действительно прорвало здесь узкий перешеек, который можно перейти вброд при низкой воде. Кто-то, вероятно англичане, реализовал идею Колумба насчет естественной крепости, поскольку в 1891 году доктор Кронау[168] нашел в этом месте железную пушку. Осмотрев гавань, шлюпки, пройдя около двадцати миль (туда и обратно), вернулись к своим заякоренным судам. Вскоре после полудня флот отплыл в Чипунгу. Так закончились сорок восемь часов самого замечательного опыта, который, возможно, когда-либо испытывал моряк. Безусловно, другие открытия в этом районе носили более впечатляющий характер, нежели находка маленького плоского островка. Но именно там Океан впервые «разорвал цепи вещей», как предсказывал Сенека, и выдал тайну, ставящую в тупик европейцев, как только они начали интересоваться тем, что же лежит за краем западного горизонта. Гораздо более странные люди, чем кроткие тайное, и более экзотические растения, чем зелень Гуанахани, открывались португальцами и до Колумба. Но только «открытие» Африки, по сути, являлось лишь изучением уже знакомого континента, в то время как Сан-Сальвадор, появившийся на горизонте в конце тридцатитрехдневного плавания на запад, привнес полный разрыв с прошлым опытом. Каждое дерево и каждое растение, увиденные испанцами, оказались чужими, а туземцы – не только чужими, но и неожиданными. Они говорили на незнакомом языке и не походили ни на одну расу, о которой когда-либо упоминали самые образованные исследователи от Геродота до Марко Поло. Никогда больше простые смертные люди не смогут понадеяться испытать изумление, удивление и восторг тех октябрьских дней 1492 года, когда Новый Свет изящно уступил свою девственность кастильцам-завоевателям. Глава 17 В поисках Японии (14–28.10.1492) Опишу вам теперь диковинный дворец здешнего царя. Сказать по правде, дворец здесь большой и крыт чистым золотом так же точно, как у нас свинцом крыты дома и церкви. Стоит это дорого – и не счесть! Полы в покоях, а их тут много, покрыты также чистым золотом пальца два в толщину[169]. Из личной книги Колумба «Марко Поло» Итак, можно ли было считать открытый Сан-Сальвадор частью Индии? Думаю, это был первый вопрос, который задавал себе Колумб, достигнув Гуанахани, как и по дороге домой. Но существовал еще и второй: а вдруг это был всего лишь остров в Атлантике, наподобие Антильи? Можно сказать, что все плавания Адмирала в течение последующих шести лет заключались в поиске доказательств, которые позволили бы ему ответить на этот второй дразнящий вопрос глухим «Нет!». Сан-Сальвадор должен был находиться в Индии! А верным ключом к правильному ответу служило слово, известное каждому моряку, – «золото». Пусть немного, пусть – маленькие кусочки, «свисающие с чего-то вроде игольниц, которую они носят в носу», но, безусловно, золото! Возьмусь мысленно поспорить с первооткрывателем. «Разве вы не помните, милорд Адмирал, что португальцы, сообщившие об Антилье принцу Генриху, привезли обратно золото?» Слышу возражение Колумба: «Ах, нет, это не может быть Антилья, это слишком далеко, и там нет португальцев!» – «Тогда почему Гуанахани не может относиться к архипелагу Японии – великому золотому Чипангу, населенному белыми и цивилизованными людьми, живущими во дворцах, с золотыми крышами, стенами и полами?» – «Соглашусь, но кто сказал, что Чипунгу – единственный остров в Индии?» На генуэзской карте мира 1457 года и на глобусе Бехайма 1492 года Чипангу находился (ибо так сообщил Марко Поло) примерно в 1500 милях от побережья Китая. К северу от него, как указывала карта, был расположен архипелаг, состоящий из больших и малых островов. Колумб хотел верить (и действительно верил), что достиг края этого архипелага. Пройдя дальше, как считал Адмирал, его флот мог плыть в юго-западном направлении и достичь Чипангу. Если вдруг бы оказалось, что он пропустил Японию, то тогда бы, рано или поздно, впереди должно было оказаться побережье Китая. Было ясно, что маленькие золотые украшения, увиденные у туземцев Гуанахани, пришли к ним откуда-то со стороны. Однако слова «Чипангу», «Катай» и «Гран Кан» не нашли никакого отклика в умах простодушных дикарей, стремящихся угодить гостям, но знаками они дали понять Адмиралу, что другие острова (а возможно – и континент) лежат по всей дуге горизонта между северо-западом и югом. Следовательно, в этом направлении и должен быть Чипангу. Итак, Колумб завершил свои записи в «Журнале» от 13 октября: «Я намереваюсь пойти дальше и посмотреть, смогу ли я найти остров Япония». Все остальное его Первое путешествие, по сути, заключалось в поисках золота, Чипангу, Катая и великого хана, но золота – в любом случае. Адмирал понимал, что может потерпеть неудачу в открытии новых земель, но, вернувшись домой без золота, не докажет успех la empresa[170] в целом. Итак, исходя именно из этих соображений во второй половине дня 14 октября флот Колумба вышел из гавани Сан-Сальвадора и взял направление на юго-запад с намерением найти Японию. Естественно, Адмирал был несколько озадачен, не зная, какой именно выбрать курс. Шесть индейцев, которых он задержал в качестве проводников и будущих переводчиков, обвели руками широкую дугу от запада до юга и «назвали своими именами более сотни» островов, поэтому зюйд-вест и стал неким усредненным направлением. Ближе к вечеру, примерно в 15 милях от Сан-Сальвадора, была замечена цепочка из шести островов, и Адмирал отдал приказ держать курс на самый большой. Однако по мере приближения шесть частей слились воедино: все холмы принадлежали одному острову. Не сумев добраться до этого «шесть в одном» до наступления темноты, каравеллы легли в дрейф, и высадка на берег удалась только к полудню следующего дня. Колумб назвал его Санта-Мария-де-ла-Консепсьон в честь учения, которому был предан, – Непорочного зачатия Девы Марии[171]. Колумб описал размеры этого второго открытого острова как 10 лиг в длину на 5 в ширину. Это стало первым примером того, что далее перейдет в постоянную практику: при описании Адмирал перешел с морской лиги длиной в 3,18 морской мили на лигу сухопутную. Всякий раз, оценивая морские расстояния, Колумб был точен в пределах 10 %, но при оценке длины береговых линий он (сознательно или бессознательно) вкладывал в понятие «лига» приблизительно 1,5 морской мили. Понедельник, 15 октября, должно быть, был необычайно ясным днем, поскольку с юго-восточной оконечности Рам-Кей Колумб «увидел еще один, больший, на западе». Это был Лонг-Айленд, в 22 милях. Колумб двинулся вдоль южного берега острова Рам-Кей и на закате бросил якорь под Сэнди-Пойнт, на юго-западной оконечности. Это место определенно не очень походило на Чипангу, но, поскольку Колумб узнал от своих невольных проводников, что люди на берегу носят тяжелые золотые нарукавники и ножные браслеты, остров необходимо было исследовать. Во вторник утром на рассвете Адмирал сошел на берег на шлюпках и убедился, что туземцы многочисленны, голы и во всех отношениях похожи на собратьев с Сан-Сальвадора. Они «пустили нас на остров и дали то, что мы просили». Золотых нарукавников и ножных браслетов не было и в помине, вся эта история оказалась «полным вздором». Туземцы Сан-Сальвадора просто хотели, чтобы он бросил якорь у Рам-Кея, «чтобы спастись». Один из них, воспользовавшись ночной темнотой, ушел на берег вплавь, другой – пока Адмирал находился на берегу – прыгнул в каноэ местного жителя, проходившее рядом. Оно перемещалось слишком быстро, чтобы испанцы могли догнать их на своей тяжелой шлюпке. «Проводники разбегались, как цыплята», – жаловался Адмирал. Во время этих перипетий к «Нинье» подошло маленькое каноэ с другого мыса острова, в котором находился единственный туземец, желающий обменять моток хлопка. Сделка не удалась: моряки схватили его вместо сбежавшего сальвадорца, однако Адмирал, увидев происходящее с кормы «Санта-Марии», приказал доставить незадачливого менялу на борт флагмана. Там он вручил туземцу стандартный красный колпак, стеклянные бусы с колокольчиками и отправил восвояси совершенно осчастливленного. «Я поступил таким образом, – писал Колумб, – чтобы к нам сохранилось уважение и, когда государи снова отправят сюда людей, они [туземцы] не составили бы дурной компании». К сожалению, благие намерения Адмирала по отношению к индейцам только сделали их менее подготовленными к борьбе с теми, кто придет следом. Рано утром 16 октября оставшиеся индейские проводники, ничуть не смущенные тем, что их предыдущая информация оказалась неверной, бодрыми жестами заверили Колумба, что на острове, уже увиденном ранее на западе, «есть много золота, и носят его в виде браслетов на руках, ногах, ушах, носу и шее». До полудня ветер сменился с юго-восточного на южный, что сделало якорную стоянку на Рам-Kee невозможной, поэтому Адмирал отдал приказ поднять якоря. Весь день флот двигался на запад при легком зюйде. На середине пролива флагман подобрал на борт туземца на одиночном каноэ, который, очевидно, плыл из Сан-Сальвадора, поскольку имел при себе нить стеклянных бус. Кроме того, в его туземной корзинке было немного кукурузы, «комок ярко-красной земли, растертой в порошок» – несомненно, краски для тела, и «несколько сухих листьев, по-видимому, для них очень ценных, поскольку в Сан-Сальвадоре они были предложены в качестве подарка». Уверен, что речь идет о табачных листьях, но испанцы не знали, что такое курение, пока не достигли Кубы. Этого туземца накормили и бесплатно отвезли на соседний остров, где благополучно отпустили. Колумб назвал этот остров островом Фернандина в честь короля Кастилии и Арагона. Царственное производное давно исчезло, уступив место общему названию Лонг-Айленд, которое подходит этому острову лучше всего: его длина составляет 60 миль при ширине, нигде не превышающей четырех. Колумб записал в «Журнале», что остров Фернандина «в отличие от Сан-Сальвадора и Санта-Марии очень ровный и без гор», причем Адмирал очень точно охарактеризовал наветренный берег как «песчаный пляж весь без валунов», за исключением «некоторых камней под водой у берега, из-за которых вы должны быть очень внимательны, когда хотите бросить якорь, хотя вода всегда очень чистая и видно дно… Среди всех этих островов, – справедливо прибавляет он, – на расстоянии двух ломбардных выстрелов[172] от берега такая глубина, что дна не сыскать». И действительно, глубина с наветренной стороны Лонг-Айленда начинается так резко, что гидрографы даже не удосуживались проводить там зондирование. Ширина пролива между Лонг-Айлендом и Рам-Кеем доходит до 1400 саженей при глубине более полутора миль. У деревни где-то недалеко от нынешней Выжженной Земли флот приблизился к берегу Лонг-Айленда, но не смог подойти к якорной стоянке днем и лег на ночь в дрейф. Колумб отправил на берег одного из проводников, который так хорошо рассказал туземцам Лонг-Айленда о «людях с Небес», что навстречу почти сразу же вышла целая флотилия каноэ с «водой и тем, что у них было». Между тем пресная вода на Багамах – ценный товар. На островах нет ни рек, ни ручьев, ее можно получить, либо собирая дождевую воду, либо копая колодцы. Добровольных водоносов наградили бусами, колокольчиками и кружевными металлическими наконечниками от шнурков, которыми в то время зашнуровывалась мужская одежда. Поднявшихся на борт туземцев угостили патокой. Сейчас уже трудно представить, что когда-то в Вест-Индии патока была диковинкой: прошло много лет, прежде чем испанцы привезли туда из Африки сахарный тростник, а в роли единственного подсластителя выступал дикий мед. В девять утра следующего дня (17 октября) шлюпка флагмана была отправлена на берег за водой, и туземцы повели моряков к колодцам и даже услужливо отнесли полные емкости. Такие полезные действия со стороны индейцев, которые проявлялись в большинстве мест, где высаживались испанцы, в конце концов, оказались опасными для самих аборигенов. Даже сам Колумб заметил перед концом путешествия: «Не хватало только знать язык и давать указания, поскольку каждому отдаваемому приказу они подчинялись без малейших возражений». Теперь каждый моряк от юнги до Адмирала был убежден, что ни одному христианину, пребывая в Индии, не нужно ударять пальцем о палец, и перед ними открылась восхитительная перспектива разбогатеть, эксплуатируя труд послушных туземцев. Колумб отметил отсутствие на Лонг-Айленде овец, коз или каких-либо животных, кроме птиц, а отсутствие млекопитающих – одна из особенностей фауны Вест-Индии. Здесь Адмирал впервые увидел участок индийской кукурузы, который, как он предположил, был видом местного проса, и восхищался яркими рыбками, плавающими вокруг флагмана и замечательно просматривающимися в чистейшей воде. В отличие от жителей Сан-Сальвадора, туземцы Лонг-Айленда носили одежду, напоминающую короткие плащи из хлопчатобумажной ткани, и были не прочь получить выгоду. Возможно, освобожденный каноист дал им понять, что «люди с Небес» являются более жизнерадостными получателями, чем дающими. Ожидаемые золотые нарукавники и ножные браслеты так и не появились. Они всегда были «на соседнем острове». В результате своего визита на берег Колумб описал в «Журнале» необыкновенное дерево, у которого были «ветви разных видов, все на одном стволе, и одна ветка одного вида, а другая другого, и настолько непохожие, что это величайшее чудо в мире… Например, на одной ветке листья, как у тростника, на другой – как у фисташки и, таким образом, на одном дереве пять или шесть видов, и все они разные». Конечно же, ни одно растение даже не приближается к такой полиморфности. По-видимому, Колумб наблюдал дерево, пораженное рядом насекомых-вредителей, широко распространенных в Вест-Индии. Но если исключить эту выдумку, отчеты Адмирала о природных явлениях весьма объективны и точны. Последний факт заслуживает отдельной похвалы, ибо Марко Поло, сэр Джон Мандевиль[173] и их подражатели заставили европейцев ожидать, что любой путешественник, возвращающийся из неведомых мест, расскажет о чудесах и чудовищах, о рыбах, растущих на деревьях, о хвостатых и безголовых людях с глазами в животе. Колумб прекрасно знал, чего от него ждут, и даже надеялся увидеть подобное, но ничего не выдумывал и лишь изредка поддавался искушению немного извратить или преувеличить, чтобы удовлетворить жажду своих государей к чудесному. С вечера 16 октября каравеллы все время перемещались с места на место, так как подветренный берег был настолько крутым, что становиться на якорь было небезопасно, а в полдень 17 октября флот отправился к острову Крукед, который индейцы называли Саомете. Мартин Алонсо поднялся на борт флагмана, настаивая на том, что кратчайший путь от Лонг-Айленда к Саомете лежит через северо-запад, о чем ему дал понять один из пленников. Непонятно, был ли этот очень плохой совет дан намеренно или случилось недоразумение, поскольку ничто крупнее лодки не может обогнуть Лонг-Айленд с подветренной стороны. Тем не менее Колумб решил попробовать, так как ветер был попутным для одного курса и противным для другого. «Когда я удалился от островного мыса [мыса Св. Марии] на 2 лиги, обнаружилась прекрасная гавань с… двумя устьями, ибо посередине находился островок, причем оба очень узки, но внутри хватило бы места на сотню кораблей, если бы она была глубокой» – чего, к сожалению, не было. Но «казалось, есть веская причина тщательно промерить глубину, поэтому я бросил якорь снаружи, вошел в гавань на корабельных шлюпках и обнаружил, что глубины нет». Эта maravilloso puerto[174] не показана на современных картах, но легко идентифицируется теми, кто ходил в тех местах: ее легко найти по двум характерным узостям. Сейчас гавань носит название Ньютор-Кей, а ее максимальная глубина – около одной сажени. Кстати, Колумб совершенно безосновательно предположил, что это мелководье является устьем большой реки, и даже послал туда шлюпки за пресной водой, хотя флот уже имел некоторый запас, полученный в поселении туземцев. Пока отсутствовали водоносы, Адмирал бродил по берегам этой чудесной гавани (которую, насколько нам известно, никогда не посещал ни один испанец) и сделал несколько собственных наблюдений. Туземные жилища он сравнил по форме с мавританскими палатками, «с очень хорошими и высокими дымоходами», представляющими собой нечто похожее на открытые купола. Его люди добавляли, что они были «очень простыми и чистыми внутри», то есть полной противоположностью кастильских лачуг. Индейцы здесь были почти такими же, как те, с которыми мы уже сталкивались, то есть «замужние женщины носили хлопчатобумажные платья, девицы ходили голыми». Кроме того, здешние туземцы содержали домашних собак, не умеющих лаять. Здесь же Адмиралу повстречался мужчина с большим золотым украшением в носу. Колумбу очень хотелось заполучить эту вещицу, поскольку, заметив на ней какие-то буквы, он начал подозревать, что это надпись с японской или китайской монеты. К сожалению, индеец ни за что не желал расставаться со своим сокровищем добровольно, а щепетильность Колумба не позволяла взять ее силой. Флора Фернандины вызвала у Адмирала отдельный энтузиазм, по крайней мере, он заверял государей, что это «лучшая и наиболее плодородная, умеренная, ровная и хорошая земля, которая только есть в мире». Бедный Лонг-Айленд! Еще никто не хвалил тебя так с 1492 года! Большинство твоих гостей нашего времени всегда было радо побыстрее покинуть эти мелкие гавани, скудную почву, бедные пастбища и низкорослые кустарники… КУРС ФЛОТА КОЛУМБА ЧЕРЕЗ БАГАМЫ «Пополнив запасы воды, – пишет Колумб, – я вернулся на корабль, поднял паруса и пошел на северо-запад вдоль всего побережья». Другими словами, он обогнул Эолийские известняковые скалы мыса Санта-Марии и отплыл достаточно далеко, чтобы увидеть, как побережье Лонг-Айленда уходит на юго-запад. Ветер сменился на норд-вест, и некомпетентные или неправильно понятые индейские проводники теперь настаивали на том, что кратчайший путь к Саомете лежит в противоположном направлении, что в общем-то было верно. Итак, с наступлением темноты флот сделал разворот и всю ту ночь, гнетущую и дождливую, лавировал между остом, ост-зюйд-остом и зюйд-остом, чтобы держаться подальше от суши. «Ветер, хоть и слабый, не позволял мне приблизиться к берегу настолько, чтобы встать на якорь… И все эти дни, с тех пор как я был в Индии, так или иначе шел дождь», – пишет Адмирал. Последнее маленькое предложение важно по двум пунктам. В первый раз после высадки на берег он использует слово «Индия» для обозначения Багамских островов, а также в «Журнале» появляется некий вид метеорологического отчета о Новом Свете: наступил сезон дождей. Рассвет 18 октября застал флот у «юго-восточного мыса острова, где я надеюсь бросить якорь, пока погода не позволит увидеть другие острова, к которым нужно идти». Под юго-восточным мысом Адмирал, по-видимому, подразумевал южную треть Лонг-Айленда от Стрейкен-Кейс и далее. «После того как прояснилось, я пошел по ветру, обогнул остров так далеко, насколько это было возможно, и встал на якорь. Идти дальше в такую погоду было невозможно, но я не стал сходить на берег». Эта якорная стоянка, должно быть, находилась недалеко от Розес. Наконец на рассвете 19-го около 5 часов Колумб приказал сниматься с якорей и направил флот на поиски Саомете широким веером. «Пинта» пошла на ост-зюйд-ост, «Нинья» – на зюйд-зюйд-ост, а «Санта-Мария» между ними зюйд-остом. «Крайним» каравеллам было приказано следовать своими курсами до полудня, а затем, если земля не будет обнаружена раньше, сходиться к флагману. С севера подул свежий ветер. Примерно в 8 утра «Пинта», пройдя 14 или 15 миль от якорной стоянки на Лонг-Айленде, увидела Голубые холмы Крукед-Айленда (их высота около 200 футов), ориентированные примерно на ост-ост-зюйд на расстоянии 20 миль. В это время «Санта-Мария» находилась примерно в 5 милях с подветренной стороны, а «Нинья» – на еще большем расстоянии, но у Колумба была своя система сигнализации выстрелами, так что корабли могли «общаться». Каравеллы взяли курс на Саомете. Новый остров Колумб назвал Изабеллой в честь своей королевы-покровительницы. Перед полуднем флот сошелся у островка, который теперь называется Бёрд-Рок – Птичья скала. Теперь на нем стоит высокий и мощный маяк, направляющий суда через пролив Крукед-Айленда. Сейчас этот пролив – один из самых нагруженных морских путей в мире. По нему проходят суда из североатлантических портов Соединенных Штатов к Восточной Кубе, Южной Эспаньоле, Ямайке и части материка от Коста-Рики до Венесуэлы. Когда мы на «Мэри Отис» в ночь с 10 на 11 июня 1940 года шли по проливу под молниеподобными вспышками Бёрд-Рок-Лайт (Колумбу в этом отношении было проще), ходовые огни пароходов держали нашу вахту начеку, но мы разделяли одну радость с людьми 1492 года. Флот Адмирала в ту ночь уже находился недалеко от берега, и «от земли исходил прекрасный и сладкий аромат цветов или деревьев, делая это место самым лучшим в мире». «Санта-Мария» и «Пинта» задержались у Бёрд-Рок ровно настолько, чтобы «Нинья» смогла их догнать. К счастью, дул попутный норд, так что уже достаточно скоро собранный флот направился вдоль изгиба островов Крукед и Форчун, на расстояние около 18 миль к южной оконечности последнего, которая показалась Колумбу настолько исключительно красивой, что он назвал ее Cabo Hermoso[175]. «Он действительно красив, – писал Адмирал. – Круглый по форме, низменный по рельефу, без отмелей у берега… Здесь я и встал на якорь этой ночью в пятницу до утра». Даже в наши дни это место рекомендуют как превосходную якорную стоянку из-за отличного удерживающего грунта – удивительно, как часто Колумб находил лучшие места. Но сегодня никто не назвал бы этот край острова Эрмосо. Невысокие утесы из темного выветренного эолийского известняка, несколько небольших песчаных пляжей и плоскогорье, покрытое низкорослыми деревьями и кустами, весьма далеки от понятия «красота». Холм на Форчун – Айленд, который «украшает все остальное, хотя его нельзя назвать горой», должно быть, в 1492 году действительно был покрыт красивыми тропическими лиственными деревьями, если был способен вызвать такое восхищение Адмирала. Форчун-Айленд «самое прекрасное, что я когда-либо видел, и я никак не могу утомить свои глаза, глядя на такую прекрасную зелень, так сильно отличающуюся от нашей. Я думаю, что здесь множество самых разных растений, которые будут дорого стоить в Испании, как красители и снадобья из пряностей; но я их не узнаю, что меня очень огорчает». Колумб часто сожалел, что не взял в это путешествие ботаника, а не бесполезного переводчика с иврита, однако его догадка насчет красильного дерева оказалась верной: за груз бревен с багамского острова Эльютера в 1641 году был куплен дом и участок во дворе Гарвардского колледжа. Со своей якорной стоянки у южного мыса (который не получил отдельного названия, хотя и был отмечен как отделенный от Крукед-Айленд) Колумб заглянул в большой защищенный пролив, ныне известный как лагуна Аклинс, но не смог найти места для входа ввиду мелководности. Итак, на рассвете в субботу, 20 октября, флот поднял паруса и направился к якорной стоянке (все еще рекомендуемой в официальных инструкциях) у пролива между островами Крукед и Форчун. Здесь Колумб надеялся войти в лагуну Аклинс, где, по словам настойчивых проводников, найдет короля, который купается в золоте. Но глубина здесь оказалась еще меньше, чем в Кабо-Эрмосо, поэтому адмирал решил сделать попытку обогнуть Крукед-Айленд со стороны внешнего побережья. Перед наступлением темноты флот снова вышел в море. Ветер утих, и «Санта-Мария» встала на якорь. Остальные каравеллы, по-видимому неправильно поняв сигналы флагмана, встали на якорь недалеко от берега. Воскресным утром 21-го в 10 часов весь флот прибыл к мысу Айлет (именно так Колумб назвал северо-западный мыс Крукеда) и бросил якоря в Портленд-Харбор – небольшой и хорошо защищенной якорной стоянке между мысом и Бёрд-Роком. Ветер сменился на восточный, так что не было смысла пытаться двигаться в этом направлении дальше. Здесь Адмирал и его капитаны совершили береговую «экскурсию». Они увидели изумительную зелень, траву, похожую на весеннюю в Андалусии, воздух, наполненный пением птиц, стаи попугаев, которые «затмили солнце», и большую соленую лагуну, где убили одну игуану. Единственным растением, которое, как думал Колумб, он узнал, было алоэ, но, поскольку алоэ было завезено в Америку только в следующем столетии, он, должно быть, видел одну из агав, например багамский столетник. Исследователи столкнулись только с одной деревней, жители которой предпочли скрыться. Один туземец, смелее остальных, подошел, чтобы получить подачку из бисера и бусин, а затем показал христианам, где наполнить их вечно пустые бочки с водой. После насыщенного воскресного дня Колумб сел и написал, что собирается делать дальше. «Я предполагаю обойти этот остров вдоль и поперек, пока не смогу поговорить с этим королем и посмотреть, смогу ли получить от него золото, которое, как я слышал, у него есть, а затем отправиться на другой, гораздо больший остров, который, как я полагаю, и должен быть Японией согласно описаниям этих индейцев. Они называют его Колба и, по их словам, на нем есть корабли и моряки, как многочисленные, так и великие; а за этим Колба находится другой остров, который они называют Бофио, также очень большой. В зависимости от того, найду ли я золото или пряности, решу, что мне делать. Но в любом случае я полон решимости отправиться на материк и вручить письма Монарших Высочеств великому хану, попросить ответа и вернуться с ним домой». Ясно, что к этому времени плененные проводники поняли, что золото – это то, за чем охотились «люди с Небес», хотя весьма вероятно, что их прежние ложные указания были простым недоразумением. Наблюдая, как христиане берут образцы растений, и перебирая все в домах туземцев в поисках золота, простые дикари, возможно, подумали, что они собирают листья, глиняную посуду и гамаки, которых повсюду было в изобилии. Теперь индейцы решили отвезти своих необъяснимых похитителей в «Колбу» (Куба) обычным маршрутом на каноэ. Оттуда они могли бы направиться на Гаити, где действительно было золото, причем в больших количествах. Слово «бофио» или «бохио», которое Колумб позже отождествил с Гаити, на самом деле, как объясняет Лас Касас, на аравакском означает «дом» или «жилище». Крестьянские хижины с пальмовой крышей на Кубе до сих пор называются «бохиос». Гиды-переводчики Колумба либо пытались сказать, что на Гаити есть большие «бохио», либо хотели донести идею о том, что Гаити – их родина. Колумб, судя по жестам и неправильно понятым фразам, считал, что Колба – это Япония, а Бохио – еще один большой остров, неизвестный Марко Поло. Он предполагал после Колбы и Бофио отправиться в Квинсей (Ханчжоу). Этот «Небесный город» Марко Поло описал в таких восторженных выражениях, что для Европы он стал символом сказочного богатства Индии. Квинсея, судя по глобусу Бехайма, можно было бы легко достичь, если флот пропустит Чипангу. К сожалению, с тех пор как Адмирал покинул Ферро, он прошел только 56° долготы, и, прежде чем попасть в Квинсей, ему оставалось пройти еще 186°, причем Американский континент вставал непроходимым барьером. Выбрав этот курс, Колумб не предпринял никаких попыток отказаться от торговли и обогнуть группу Крукед-Аклинс. Флот простоял в Портлендской гавани в воскресенье и понедельник, 21 и 22 октября, «ожидая, не привезет ли здешний король или другие люди золото или что-нибудь существенное». Толпа туземцев отплыла на веслах, причем осуществился обмен нескольких золотых украшений для носа на колокольчики и бусы, но, по словам Колумба, «этого было так мало, что вообще ничего не значило». Мартин Алонсо убил еще одну большую игуану, а матросы нарезали кучу бесполезной агавы, полагая, что это ценный древесный алоэ. Колумб, готовый к отплытию во вторник, 23-го, был вынужден остаться на месте из-за мертвого штиля с дождем. Лишь к полуночи поднялся бриз. Как пишет Адмирал: «Я снялся с якоря у острова Изабеллы близ мыса Айлет, находящегося на северной стороне, чтобы отправиться на остров Куба, который, как я слышал от этого народа, имеет очень большие размеры и торговлю. Там есть золото, специи, большие корабли и торговцы. Мне показали, что к нему приведет курс вест-зюйд-вест. Я придерживаюсь своего курса, так как верю, что… это остров Япония. О нем рассказывают удивительные вещи; и на глобусах, которые я видел[176], и в обозначениях на карте мира это правильный курс. Так я и плыл до рассвета». Было уже 24 октября, когда Колумб снова прошел пролив Крукед-Айленд. На рассвете ветер снова пропал и появился только к полудню, причем очень тихий. Поскольку «Санта-Мария» при легком бризе находилась в невыгодном положении по сравнению с каравеллами, Колумб, как истинный моряк, поставил полностью все паруса, но к наступлению ночи флот прошел всего 21 милю от Бёрд-Рок. На рассвете 25 октября флот вышел в море и взял курс вест-зюйд-вест. К 9 утра, предположительно по совету индейских проводников, стремящихся поскорей подобраться к линии рифов, обозначающей маршрут на Кубу, Адмирал поменял курс строго на запад. В тот день дул свежий пассат, так что в 3 часа пополудни, пройдя 32 мили, они увидели «землю, и было семь или восемь островов, растянувшихся с севера на юг». Это была линия рифов, отмечающих восточную окраину Большой Багамской банки. Колумб назвал их Las Islas de Arena[177], чем они, собственно, и являются. Подойдя к ближайшему, он лег в дрейф, а 26-го медленно двинулся вдоль всей линии, пока не очутился на мелководье южнее последнего рифа – Литтл-Раггеда. В этом месте Большая Багамская банка образует выступ с юга и востока, который по праву был назван банкой Колумба в честь первооткрывателя. Был полдень пятницы, 26 октября. Индейцы на борту сказали, что до Кубы остается полтора дня пути на каноэ. Естественно, Адмирал полагал, что его флот сможет преодолеть это расстояние за меньшее время, но, желая достичь берега при дневном свете, он решил бросить якорь там и начать все на рассвете. Если для Кубы это кажется достаточно странным курсом, то объяснение пришло к нам достаточно быстро, когда мы последовали таким же маршрутом на «Мэри Отис». Колумб был в руках своих индейских проводников, которые знали только переходы от рифа к рифу, совершая возможно кратчайшие «прыжки» между ними. На рассвете в субботу, 27 октября, Адмирал, следуя их указаниям, взял курс зюйд-зюйд-вест. К 8 утра попутный ветер посвежел, и флот прошел 16–17 миль со скоростью 6 узлов, оставив по борту скалы Ллойда и, войдя в глубокую воду у залива Санто-Доминго, самого южного форпоста Багамских островов, всего в 30 милях от кубинского побережья. Мы же, стартовав с места, расположенного совсем рядом с якорной стоянкой Колумба, и следуя таким же древним маршрутом, достигли Кубы до наступления темноты, что стало одним из немногих случаев, когда опередили время Колумба. 27 октября 1492 года во второй половине дня ветер стих, и Адмирал смог увидеть Кубинские горы только к вечеру. В ту ночь он выбирал короткие галсы с наветренной стороны, чтобы удержать свою позицию и избежать возможных мелей. На рассвете в воскресенье, 28 октября, флот снова пошел курсом зюйд-зюйд-вест, который привел его «в реку, очень красивую и без опасности отмелей или других препятствий, и весь берег ее был очень крут. Устье реки было в 12 саженей и достаточно широко, чтобы в него войти». Адмирал встал на якорь внутри. Колумб писал, что «никогда не видел ничего прекраснее; деревья вдоль всей реки, красивые и зеленые, непохожие на наши, с цветами и плодами, каждый в соответствии со своим видом, и маленькие птички, которые поют очень сладко». Но никакие города из слоновой кости и алебастра, увенчанные золотыми коронами, не поднимались с берега, никакие японские джентльмены в расшитой золотом парче не ожидали христиан на мраморных пристанях, никакие лорды и леди не продвигались в закрытых паланкинах по изогнутым каменным мостам, не звенели храмовые колокола, не ревели серебряные трубы, не грохотали бронзовые пушки с драконьей пастью. Конечно, это была не Япония (если только Марко Поло не врал). Может быть, это Катай? Не лежал ли «Небесный город» за следующим мысом? Глава 18 Преследование великого хана (28.10–20.11.1492) Блаженны очи, видящие то, что вы видите! Ибо сказываю вам, что многие пророки и цари желали видеть, что вы видите, и не видели. Лк., 10: 23, 24