Андрей вообще был очень чувствительным мальчиком, ему нелегко было в нашем мире. Есть специальное слово, обозначающее людей с такими особенностями, как у Андрея, – эмпат. Эмпаты чувствуют боль и страх даже совершенно незнакомых им посторонних людей как свои собственные. Я ему говорила: «Жалко, что ты не хочешь стать детским доктором. Дети иногда плачут, а взрослые не понимают, из-за чего. Ты бы почувствовал, где у ребенка болит, и помог ему». Очень часто, бывало, так, что Андрей подходил к какому-то человеку, а потом говорил мне: «Мама, у этого человека болит желудок». И это действительно оказывалось так. Андрей чувствовал чужую боль и не умел отключать это состояние. Ему тяжело было долго находиться в местах большого скопления народа. Когда нас с ним приглашали на какую-нибудь тусовку, он говорил: «Мам, а я могу отказаться? Там же будет много людей, и среди них обязательно будет кто-нибудь больной». Помню, мы как-то плыли на яхте в большой компании, и я обнаружила Андрея на палубе в одиночестве. «Чего ты в каюту не пойдешь? – говорю. – Ты же замерзнешь». А он объясняет: «Там в каюте человек “после вчерашнего”, и ему плохо, я не могу находиться рядом с ним, лучше посижу тут». Как можно было жить с таким свойством и при этом сохранять здоровую психику? Не знаю. Он был очень отзывчивый мальчик. Я говорила: «Давай найдем таких же людей, как ты, пообщаемся с ними. Наверняка у них те же проблемы. Пусть они объяснят, где у них кнопка, как они научились отключать это ощущение чужой боли». Меня Андрей чувствовал так, что нам даже разговаривать не надо было. Он просто подходил, обнимал меня и прижимал к себе, стараясь взять на себя частичку моей боли. Сильный и тонкий человек, который выглядел обычно, вел себя обычно и никому не показывал, как ему тяжело ежедневно сталкиваться с чужим страданием. Да, были люди, на встречу с которыми он шел с радостью. Семья Задорновых, например: если он знал, что мы к ним приглашены, был просто счастлив. И таких друзей у нас было много: Леночка Кузнецова, семья Богатыревых, Александр Богданович Литвин, Аурелия Фусу, семья певца Филиппа Шияновского. Режиссер Михаил Сегал – Андрей его даже на день рождения свой пригласил. А в остальных случаях затащить его на тусовку можно было только по острой необходимости, например, если меня некому было сопроводить. Так, например, мы с ним пошли на ММКФ. У него потом на всех фотографиях было такое лицо, как будто он чуть-чуть недоволен. Я-то хорошо понимала, почему это так. И все, кто его знал, тоже были в курсе, насколько он на самом деле мягкий, добрый, улыбчивый и гармоничный пацан. Просто Андрей не любил большие скопления непонятных людей и терпеть не мог, когда его фотографировали. Когда Андрей был подростком, моя подруга-психоаналитик однажды спросила меня: «Он у тебя сильно бузит? Грубит тебе, двери закрывает в свою комнату?» – «Да нет, – говорю, – не особо». – «Плохо, – говорит подруга, – чем больше он у тебя будет сейчас бузить, тем проще ему будет потом. Пришло его время отклеиться от мамы, перерезать пуповину. Он должен встать крепко на ноги. А как отклеиваться от мамы, если мама хорошая? Значит, надо найти, где она плохая. От плохой мамы легко уйти – дети из семей, где с мамами не сложилось, в 15 лет сбегают из дома сплошь и рядом. А от хорошей мамы отстроиться непросто. У вас обоих есть понимание, что вы друг для друга созданы. Ему будет сложно». – «Что же мне делать?» – говорю я. «Провоцировать. Стать немного более плохой мамой, чем ты есть на самом деле. Он объясняет тебе, например, как компьютер устроен, а ты прикинься непонимающей. Мол, глупая я, объясни еще раз». Я так и поступила. Андрей говорит: «Мам, я тебе второй раз объясняю, куда нажимать, почему ты никак не поймешь?» – «Вот такая я, – говорю, – никак не въеду. Ты же умный, ты лучшая версия родителей, ты более продвинутый, чем мы. А мама у тебя глупая, непродвинутый юзер». На третий раз, правда, Андрей меня раскусил, улыбнулся и сказал: «Хватит меня троллить!» Кстати, когда мы расходились с Игорем, я интуитивно проделала то же самое. Я догадалась, что от плохой жены уходить легче, и сделала все, чтобы Игорь так думал про меня. Он кричал: «Да ты всегда гуляла, я знал это, я подозревал!» Я говорила: «Да». Хотя ни разу в жизни мне и в голову не могло прийти изменить мужу. Игорь создавал в своей голове образ какой-то совершенно жуткой женщины, от которой надо было бежать сломя голову. Я подыгрывала ему в этом. Сейчас понимаю, что делала это напрасно. Но тогда мне было решительно все равно, что он обо мне думает. Я хотела только одного – уйти. Однажды мне пришлось пережить очень непростой момент. Позвонила некая дама, обладающая академическим театральным прононсом и с неприятными металлическими нотками в голосе. И важно сказала в трубку: «Вы знаете, вы совершаете большую ошибку! Игорь сейчас в таком состоянии, что может убить своего соперника». А спустя некоторое время Сергей рассказал, что его маме позвонил какой-то «доброжелатель» и сказал: «Передайте вашему сыну, пусть этот парень от нее отцепится. Или вы хотите, чтобы вам его голову на блюде принесли?» Я не шучу, фраза была именно такая. И вот после этого мне стало по-настоящему страшно. Я не хотела причинять никакого зла человеку, которого полюбила. Проревела много часов подряд. И в тот момент, когда поток слез ненадолго остановился, позвонила одна знакомая – ассистент по актерам и говорит: «Ира, есть мероприятие, тебя на него зовут, платят за присутствие на нем небольшую денежку и дают какие-то подарки. Все это будет происходить в очень хорошем ресторане, будут люди, будут СМИ, тебе надо идти». Я говорю: «Я никуда не пойду, я сижу дома и рыдаю». Она говорит: «Тогда тем более ты должна прийти. Именно сейчас. Ты должна накраситься как можно ярче и выйти в свет». Я так и сделала. Оделась, поярче нарисовала глаза и губы. И пошла. Поначалу я была в панике – совершенно не готова была к общению. И вдруг в этой толпе наткнулась на певца Евгения Осина. Я была с ним незнакома, но песня «Плачет девочка в автомате» звучала тогда чуть ли не из каждого утюга. Я посмотрела на него, тут же вспомнила песню и подумала: «А ведь это про меня сейчас, только я не в автомате плачу, а в собственной квартире». А потом начались разные фотосессии, в том числе и коллективные. Женя встал рядом со мной. Я ему говорю: «Евгений, вы бы отошли от меня лучше». – «В чем дело?» – спрашивает он. «Нет, вы не подумайте, вы мне нравитесь, мне нравится ваша музыка и ваш стиль, все эти клеша и прочее. Но я сейчас с мужем развожусь – вашей девушке будет неприятно, если завтра все СМИ напишут, что ушла я от него к вам». Он говорит: «Наоборот, это то, что мне нужно. Девушка, за которой я ухаживал (солистка известной девчачьей группы), меня бросила. Пока она лежала в больнице со сломанной ногой, и я носил ей апельсины – все было хорошо, а как только она оттуда вышла, я ей оказался не нужен. Так что мы с вами просто обязаны составить пару». – «Мне не до отношений сейчас», – говорю. «Да и мне тоже, я про отношения не говорю, предлагаю сымитировать». И я впервые в жизни сыграла, что называется «от противного». Нарочно демонстрировала на камеры таблоидов отношения, которых нет. Обычно журналисты выдумывают всякую ерунду, чтобы хоть как-то заработать денег. А тут и делать ничего не надо было – я на глазах у фотографов стала Женю кормить с вилочки, Женя послушно ел. А потом мы вместе стали позировать, он кокетничал, на колено встал. Фотографы руки потирали. И уже наутро все эти снимки были на первых полосах. Игорь приехал в нашу квартиру забрать что-то из своих вещей, а на самом видном месте эта газета лежит. На следующий день я приняла Женино предложение приехать к нему в гости. Опять напомнила ему, что никаких отношений у нас быть не может, он только отмахнулся – что, мол, ты заладила с этими отношениями: «Я ремонт сделал, хочу похвастаться, собака у меня есть, чихуа-хуа, покажу тебе. И еду вкусную приготовлю – я вегетарианец, как и ты. Сына бери, ему тоже будет у меня интересно, у меня в квартире теннисный стол, поиграем в пинг-понг». Мы приехали к Жене в гости, и Андрей говорит: «Мам, я должен бабушке позвонить (у них было условленное время, когда Андрюша обязательно ей отзванивался). Кстати, рассказывать, где мы?» – поинтересовался мой деликатный сын. «Обязательно, – говорю, – расскажи, как ты с дядей Женей играл в теннис и как он тебе клюшку подарил». Андрей звонит бабушке и говорит: «Бабушка, знаешь, где мы с мамой? У дяди Жени. А знаешь такую песню, про девушку в автомате? Вот у него». До Игоря, вероятно, эта информация дошла, он тут же все это сопоставил – мой визит к Осину и заметку в газете. Наверное, эту заметку прочитали и те, кто угрожал Сергею – звонков больше не поступало. А с Женей мы потом только пару раз виделись. Он рассказал, что встретил девушку – познакомились в Сбербанке, когда он пришел какой-то платеж оформлять. И теперь он хочет на ней жениться, но смущается, что она не совсем его круга. Я ему что-то там советовала и была за него очень рада. Угрозы прекратились, но Сергея та ситуация все равно очень напрягла. И он попросил меня о встрече. Мы сидели в кафе, и Сергей говорил: «Я боюсь за маму, у нее был сердечный приступ. Нам лучше какое-то время не встречаться». Я решила, что на этом все. Наши отношения закончены. Впрочем, мой развод не зависел от наших отношений с Сергеем. Процесс был запущен, и его было не остановить. Мы с мужем жили в одной квартире, но как будто в разных реальностях. Потом мне моя подруга-психолог сказала, что я все тогда правильно сделала. Проживи я с Игорем еще три-четыре года – погрузилась бы в глубокий невроз. Брак было бы все равно не спасти, и мы оба вышли бы из него в гораздо более печальном состоянии. Жить в состоянии постоянного насилия над своей душой – невозможно. И даже если бы я не влюбилась в Сергея, все равно бы не смогла ничего склеить. Принимая решение о разводе, больше всего я волновалась не за себя и не за Игоря. Самым уязвимым звеном в этой истории был, конечно, Андрей. Если бы не он, я бы не стала так долго раздумывать и взвешивать все «за» и «против». Просто ушла бы, и все. А тут мне пришлось принимать решение не только за себя, но и за сына. Любая мама, прошедшая через похожие душевные терзания, поймет меня. Но мне повезло услышать от опытных людей такую фразу: «Не надо жить в браке, который себя исчерпал, ради ребенка. Ребенок вряд ли вам скажет спасибо потом за это». И я подумала, что это правильно. Оставаясь вместе из чувства долга, мы мало того, что вынуждаем детей расти в нелюбви и невероятном стрессе (а они не могут не чувствовать проблем в отношениях между папой и мамой). Так еще потом у мамы рано или поздно обязательно вырывается обвиняющая фраза: «Я с твоим папой жила только ради тебя». Отгадайте, что скажет маме на это ее ребенок? В девяноста процентах случаев он скажет: «А я тебя разве об этом просил?» И будет прав. Никому не нужен такой «героизм». Ни взрослым, ни детям. Для того, чтобы решить все эти вопросы, бесконечно крутящиеся в голове и мешающие мне жить, я пошла на психологический групповой тренинг. Это было что-то вроде группы поддержки, каждый человек, пришедший туда, рассказывал свою историю. Я сначала боялась того, что мне придется разоблачаться перед незнакомыми людьми и показывать им изнанку своей жизни, но после того, как послушала остальных, вздохнула с облегчением: у меня-то был всего лишь развод! И вот там, в этой группе, ко мне подошел один из психологов и сказал: «Если вы чувствуете, что ребенку очень тяжело переживать ваш развод, я могу рекомендовать вам один детский лагерь. Там очень занятная схема – дети находятся как будто бы на самоуправлении. Им кажется, что они все решения принимают сами, вплоть до того, что им есть и когда просыпаться. Но это иллюзия. На самом деле их направляют взрослые опытные психологи. И они же ненавязчиво и бережно разбирают с каждым ребенком его ситуацию, в которой он оказался в жизни. Работают там с детьми и в группах, и индивидуально». Были летние каникулы. В лагерь Андрей поехал со своим лучшим другом и одноклассником Пашей. Во время школьной учебы они практически не расставались. Так что друзьям было в лагере не скучно. Приехав вместе с мамой Паши, Надей, к ним на родительский день, мы с удовольствием наблюдали за воодушевленными детьми, которые носились по лагерю и делали, что хотели. Но, как и предупреждал психолог, это было только на первый взгляд. Он объяснил мне: «Мы разрешаем детям не мыть тарелки. И они очень радуются – дома-то их заставляют это делать. Но наступает время следующего приема пищи, и дети приходят в замешательство. Тарелка-то у каждого одна. И она грязная. Таким образом, делается вывод, что посуду надо мыть, причем лучше сразу, пока к ней не присохли остатки гречки, например. Вывод этот делается самостоятельно, и, что наиболее важно – добровольно». С детьми в этом лагере потрясающие метаморфозы происходили. Пока они жили дома с мамой, они не замечали, сколько всего мама для них делает. А тут им пришлось делать все самим – убирать комнату, застилать постель, мыть посуду, что-то готовить. И если до этого они в голову даже не брали – сколько времени занимает, к примеру, чистка картошки, то после посещения этого лагеря им открылся новый мир. Первое, что сказал Андрей, когда приехал из лагеря: «Мама, чем тебе помочь?» Пашина мама рассказала то же самое. Ее ребенок, который не особо стремился раньше помогать ей по хозяйству, едва войдя в дом, сказал: «Мамочка, давай я вынесу мусор и посуду на полку расставлю. А чем еще помочь?» Мы с ней были просто счастливы, что отправили детей туда. С психологической точки зрения это тоже было очень правильное решение. Психолог мне потом сказал: «Вы вовремя его привезли. У ребенка в голове начался какой-то ад. И связано это было с тем, что его пугало слово “развод”, он понимал, что это что-то плохое и страшное, но не понимал, что оно конкретно означает. Он начал фантазировать на эту тему, и его фантазии не имели уже никакого отношения к реальности». Психолог первым делом объяснил мальчику, что вообще означает «развод» и что это слово будет означать применительно к нашим отношениям с Игорем. А меня попросил как можно больше разговаривать с сыном и делиться с ним своими чувствами. «Расскажите ему, что вы чувствуете, что думаете. Спрашивайте его – и вы много любопытного от него услышите». В какой-то момент позвонила бабушка Андрея, очень расстроенная и напряженная. «Ира, ты теперь, наверное, не будешь нам давать Андрея? Не разрешишь с ним видеться?» Я была поражена – что это еще за глупости? У меня и в мыслях не было запрещать сыну общаться с его собственным отцом и его семьей. Даже несмотря на то, что поначалу, после этих двух– или трехдневных визитов к папе Андрей приезжал взвинченный и как будто обиженный на меня. Уж не знаю, что ему про меня там говорили, может быть, вели при нем вот эти разговоры о том, разрешу ли я теперь семье Игоря видеться с Андрюшей, но это было так. Игорь в то время восстанавливал душевное равновесие в мужской компании, друзья его поддерживали, как могли. Там были и бары, и рестораны, и клубы с конкурсом «мокрых маек», и разные другие типично мужские способы склеивать разбитые сердца. Об этом мне поведал один из наших общих друзей. Однажды побывав на праздновании папиного дня рождения, Андрей вернулся домой простуженным. Я спросила, что произошло, он сказал, что уснул на диване, а взрослые ходили курить на балкон, забывали закрывать дверь, и он простыл. Правда, «простыл» – это было не совсем то слово. У Андрея был острый гайморит. Пришлось мне брать отгулы, тратить последние деньги на билет в Сочи и лететь туда, чтобы на море лечить сыну гайморит. А однажды Игорь приехал и похвастался, что у него появилась девушка. И что она на 25 лет моложе его. Я говорю: «Я рада за тебя. Видишь, как в результате все повернулось хорошо». Андрюша тоже очень хорошо отзывался о новой спутнице своего папы. Он говорил, что она классная, что она своя в доску, что у нее хорошее чувство юмора и что она очень вкусно делает блинчики. Я думала: «Это же здорово, что у ребенка будет хорошая мачеха». Слово «мачеха» в моем воображении было чем-то страшным, чем-то из сказок про злую тетку, которая детей своего мужа непременно на мороз выгоняет. А тут такая удача. В какой-то момент снова появился Сергей. Подруги подтрунивали: «Ну что, женится он на тебе?» И я устала их убеждать, что не хочу, чтобы на мне кто-либо женился. Я была уже замужем, сначала это был прекрасный период жизни, о котором приятно вспоминать, а потом мы растеряли все наши чувства, брак превратился в рутину, в сплошные обязанности и прохладные нейтральные отношения, которые никак нельзя было назвать близкими. Так что о замужестве речь не шла. Сергей с Андрюшей быстро нашли общий язык, общались, как два равных мужчины немного разного возраста. Никто не собирался разыгрывать потенциального отчима, воспитывать, давить. Они обсуждали фильмы, книги, игровые приставки, конструкторы лего, машинки, рыбалку. Глава 22. Сын взрослеет У Андрюши в то время было много занятий, свободного времени почти не оставалось. Ему нравилось читать, у него был широкий кругозор. Помимо этого, он занимался спортом, ходил на дзюдо. Но основное время, конечно, отнимала учеба в лицее – справляться с той учебной программой, которую требовали в их школе, могли единицы. Андрей не был отличником, но даже для того, чтобы на «хорошо» учиться, ему приходилось очень много работать. А однажды он написал пьесу. Вернее, сначала это было школьное сочинение, из которого потом учительница должна была сделать пьесу и поставить ее на школьной сцене. Из всех работ класса выбиралась только одна. И когда объявили, что это будет сочинение Андрея (у него получилось что-то вроде сказки на современный лад), в его одноклассниках, как сказала потом учительница, проснулась небольшая ревность. И кто-то из детей спросил ехидно: «Ну ты сам, конечно же, сыграешь главную роль – этого своего принца? Как же иначе, пьеса-то твоя?» – «Разумеется, – сказал Андрей, – только это будет очень смешной принц. Знаете, бывают спящие красавицы, а мой принц будет спящим красавцем – в пижаме, домашних тапках и короне. Он будет играть на балалайке и при этом скакать по сцене, как гитарист группы AC/DC – в низком приседе на одной ноге». И показал, как он это сделает. Все засмеялись, ревность, зависть и напряжение моментально исчезли. В пьесе, которую учительница написала по мотивам Андрюшкиного сочинения, речь шла о борьбе с вирусами. Тогда в школе детям раздавали в качестве профилактики противовирусные препараты. И Андрей придумал такой сюжет: на одно королевство напал вирус гриппа, волшебница сварила волшебное противовирусное зелье и спасла население королевства. Получилась милейшая, очень смешная сказочка – ухохатывались все, кто ее смотрел. Одним из действующих лиц в пьесе была красавица Маша. Она там неслучайно появилась – Андрюха был тогда влюблен в девочку, которую звали Маша Белокурова. Это было первое серьезное чувство, не просто привязанность. Он взял фотографию Маши, вырезал из красной бархатной бумаги маленькое сердечко, приклеил это сердечко на фотографию девочки в район груди. Потом мы поехали в магазин, выбрали красивую серебристую рамочку, в эту рамочку он вставил фотографию с сердечком и поставил себе на письменный стол. Делал уроки и смотрел на Машу. Потом выяснилось, что Маше больше нравится его друг Паша. Андрюша страдал где-то год примерно, а потом сказал: «Я ради друга готов на все!» И отказался от притязаний на Машу. А Павлу в этот момент вообще ни до каких Маш не было никакого дела, он совершенно был индифферентен ко всем Машам на свете. Так они и дружили втроем: Маша за Пашей тянулась, Андрей за Машей, а Паше просто нравилось проводить время с ними обоими. По мере того, как Андрей рос, мне приходилось все чаще отпускать его от себя, хоть давалось мне это непросто. Сначала я сама возила его в школу, но потом поняла, что время пришло – если я хочу, чтобы он вырос самостоятельным и взрослым парнем, пора разрешить ему ездить самому. Когда этот день настал, я испугалась. Мы сотни раз ходили этим маршрутом, до школы было всего две остановки. Андрей прекрасно знал, что, выйдя из троллейбуса, надо сначала пройти по нашей стороне улицы Юных Ленинцев, а потом перейти на другую сторону по наземному переходу. Я каждый раз у этого перехода останавливалась и как мантру повторяла: «Посмотри налево-направо, даже если горит зеленый сигнал – все равно убедись, что машины остановились!» Но, разумеется, как только он отправился в школу один, подсознание начало подкидывать мне всякие страшные картинки. Я застыла у окна, вцепившись в подоконник, и с трудом удерживала себя, чтобы не побежать за ним. Потом думаю: «Да что ж такое! Что ж я творю! Я в его возрасте сама ездила в троллейбусе на другой конец города и справлялась с этим, ничего со мной не случилось!» Я, конечно, понимала, что в моем детстве все было проще, дети днями самостоятельно гуляли во дворе, ходили сами в школу, пока работали их родители. Но состояние тревоги никак не отпускало. И тогда я вспомнила о теории, про которую прочла незадолго до того. Об энергетической связи матери и ребенка, которая существует до подросткового возраста, и о том, что ребенку передаются эмоции матери, он ее чувствует, как и она его. Я подумала – если теория верна, то мой страх сейчас передаётся Андрею. Я взяла себя в руки и стала представлять, как у него в данный момент все хорошо, он легко идет по улице и переходит все дороги в положенном месте на зеленый свет. И меня немного отпустило. Паинькой Андрюша не был. Он рос обычным мальчишкой, способным на шалости. Однажды я сидела дома, Андрей был в школе, и вдруг звонок. Голос в трубке говорит: «Ирина Владимировна?» Я внутренне напрягаюсь. Любая мама знает, когда из телефонной трубки к вам обращаются по имени-отчеству – скорее всего, это звонок из детского сада или из школы. «Здравствуйте, – продолжает голос, – вы можете приехать за своим сыном?» У меня, естественно, сразу сердце в пятки ушло. Что, говорю, случилось? «Не волнуйтесь, с ним-то как раз все в порядке, а вот со школой – не совсем». Приезжаю, поднимаюсь на третий этаж, туда, где находится их кабинет, и вижу картину маслом – залитый водой коридор, ведро, мокрые тряпки, и парочка довольных хихикающих друзей, Андрей и Пашка. Один в каких-то чужих шортах не по размеру, в кедах без шнурков и какой-то незнакомой майке. Второй тоже в весьма сомнительной на вид одежде. Я спрашиваю у учительницы: «Что здесь произошло?» Она объясняет, мол, так и так, один отпросился руки помыть, второй за ним пошел – в туалет якобы. А через несколько минут прибегает уборщица и говорит, что в туалете сорвало какой-то шланг и хлещет вода. А ученики бегают там и резвятся, мокрые как мыши. Их отловили, переодели в вещи, которые кто-то из учеников забыл в спортзале, а школьную форму сорванцов положили сушиться. «Так, – говорю, – сейчас я с ними разберусь!», а сама едва сдерживаю смех. И иду на Андрея грозно. А сзади голос учительницы: «Вы же не будет его сильно наказывать? Вы же его не бьете?!» Нет, успокоила я ее, бить не будем, но будет проведена строгая беседа. Сажаю Андрея в машину, смеюсь и пытаюсь выяснить, как это все случилось. «Понимаешь, мам, нам с Павлом на уроке очень весело стало, а потом он говорит, что у него ручка протекла и надо помыть руки. А поскольку мы не досмеялись, я пошел за ним, чтобы продолжить разговор». В общем, один заперся в туалете, а второй начал в кабинку водой брызгать и потом ничего лучше не придумал, как взять швабру и пытаться дотянуться в кабинку этой шваброй. Для того, чтобы стать повыше, встал на трубу, которая проходила возле плинтуса. Труба была состыкована с черным водопроводным шлангом. Нога соскочила на этот шланг, он оторвался, и начался потоп. Они кое-как все заткнули и потом еще за собой все попытались своими силами убрать. В общем, я, как ни старалась, не нашла в том поступке никакого злого умысла. Сказала: «Легко отделались. И заодно полы помыли. Будет что после окончания школы вспомнить!» Единственное, о чем попросила – не частить с подобными шалостями. Однажды к ним в школу пришла новая учительница. Она всем очень понравилась. Мальчишки были в восторге: «Она такая же, как мы, она играет в те же компьютерные игры, она своя в доску!» Но прошло буквально три дня, и мнение о ней переменилось. Выяснилось, что учительница всеми силами хочет втереться в доверие к ученикам, поэтому заигрывает с ними. Но при этом слова своего не держит. А еще через несколько дней Андрей пришел и сообщил, что новая учительница к нему придирается. Стали разбираться, что к чему. Оказалось, что Андрей обратил ее внимание на то, что она что-то такое пообещала и не выполнила. Пристыдил ее, в общем. Кому такое понравится? Мы начали разбирать ситуацию, и я сыну сказала все, как есть: «Смотри. Я считаю, что ты прав. Но ты против себя настроил взрослого, да еще и учителя. Да, ты пытался бороться за справедливость, но получил в ответ только раздражение и предвзятое отношение. Можешь и дальше продолжать бороться, но у тебя будут заниженные оценки. Взрослые люди – они тоже люди, учителя тоже бывают несправедливыми и мстительными. Выбор за тобой. Но учти – школа когда-нибудь закончится, а атмосферу вокруг себя тебе надо будет как-то поддерживать. Будь мудрее». Он говорит: «Я все понял». И решил, что провоцировать ситуацию не стоит. Я всегда придерживалась принципа честно говорить с сыном о том, что вижу. Давать честную оценку. Я могла ему сказать, что учитель не прав, потому что я не из тех взрослых, которые всегда учат, что взрослый знает лучше только на том основании, что он старше. Учитель – не господь бог, он может быть усталым и злым, у него могут быть неприятности дома или может что-нибудь болеть. Я предпочитала с Андреем беседовать, как со взрослым, и он это ценил. И знал, что я встану всегда на его сторону, если будет прилюдное обсуждение ситуации, но когда мы придем домой и останемся наедине, спрошу его: «Ты сам-то понимаешь, красавчик, что ты сделал?» Впрочем, таких случаев за всю его школьную жизнь практически не было. Меня это даже настораживало. Человек учится общаться с коллективом именно в школе, где еще делать ошибки, как не там? Но Андрей всегда умел легко выходить из щекотливых ситуаций, даже когда был совсем маленьким. Помню, как он пошел в садик, и не прошло и пары дней – вернулся домой с фингалом. Я говорю: «Что случилось?» Он говорит: «У нас там есть один сильный мальчик, его все боятся, он меня ударил». Мне это, конечно, не очень понравилось, я не хотела, чтобы моего сына в саду лупил более крепкий детина. Но через неделю Андрей приходит и сообщает, что он с этим парнем подружился, парень хоть и драчливый, но в целом нормальный. Дипломат растет, думаю я. Так и пошло дальше – Андрей во всех житейских ситуациях выступал как миротворец, сглаживал все конфликты, со многими ребятами дружил или, по крайней мере, выстраивал разумные отношения. Глава 23. «Норд-Ост» Наш с Игорем развод протекал, в общем и целом, без особых эксцессов, никаких сложных имущественных споров у нас не было. Он забрал все, что ему было нужно, и уехал от нас на той машине, которую мы с ним вместе купили на гонорар за мою работу в фильме «Незнакомое оружие, или Крестоносец-2». Но я не придала этому значения, решила, пусть забирает все, что угодно. А потом пришел момент, которого мы ждали, еще когда были в браке: наш дом пошел под снос, а нам взамен маленькой двушки должны были дать квартиру в новом доме. Опытные люди подсказали мне, что предлагать будут несколько вариантов квартир в разных районах, и чтобы нам досталось что-то стоящее, мне надо приложить усилия. Я пошла в ЖЭК, чтобы разведать обстановку. В ЖЭКе меня любили: я всегда четко за все платила, всех знала и со всеми всегда здоровалась. Говорю: «Нам в этой квартире, которую нам дадут, все равно не жить, менять будем. Но хотелось бы получить что-нибудь получше, чтобы выгодней потом разменять». Мне рассказали, куда поехать и с кем поговорить. Приезжаю по названному адресу – вижу замученную женщину, которую осаждали взволнованные бабульки. У нее был взгляд, как у вареной рыбы, причем вареной уже давно. Дошла очередь и до меня. Я говорю: «У вас же сейчас обеденный перерыв? Идите отдохните, спокойно поешьте, я вас дождусь». Она, бедняжка, думала, что я сейчас буду скандалить, а услышав мои слова, оживилась, побежала есть и обратно пришла уже совсем в другом настроении. И я ей спокойно изложила свою просьбу, что, мол, хотелось бы что-то побольше, чтоб не первый этаж, не крайние подъезды. Она подумала и говорит: «Есть такая квартира, но там метров больше, чем вам полагается. Надо будет выкупать эти метры у государства». Выкупать тогда дополнительные метры можно было по себестоимости, это были не такие огромные деньги по сравнению с рыночной стоимостью, но эти деньги тоже надо было где-то брать. Я объяснила ситуацию Игорю, сказала, что и ему было бы лучше, если бы у нас получилась большая и удобная квартира, ее потом можно было бы выгоднее поделить. Он сказал: «Ты со мной разводилась, не я с тобой. Твои проблемы». В общем, что-то заняла, что-то заработала сама, выкупила лишние метры. Хорошая такая была квартирка, сама бы в ней жила, ЕСЛИ БЫЛА БЫ ТАКАЯ ВОЗМОЖНОСТЬ. Продали в результате за 33 тысячи. Риелтор, которая мне помогала с поиском покупателей и оформлением, говорит: «С вас за услуги тысяча, 500 заплатишь ты, 500 – муж». Но он снова отказался. Игорь получил свои 11 тысяч, а я с Андрюшей получила 21 (минус тысяча за услуги). Он купил себе квартирку в очень хорошем районе. А мои деньги легли в основу той квартиры, которую мы планировали купить с Сергеем. В общем, квартирный вопрос был урегулирован, имущественных претензий у нас друг к другу не осталось. Примерно в этот период Андрея снова пригласили сниматься в кино. Предложение поступило от режиссера Юрия Кары, которого все знают по фильму «Мастер и Маргарита». Ему нужен был мальчишка в картину «Я – кукла», речь там шла про бои без правил, про гладиатора, которого держали взаперти и выпускали на свободу, только когда надо было на арене биться с другими гладиаторами. Он работал за еду, а его тюремщики зарабатывали на нем большие деньги. В какой-то момент парень сбежал и на свободе встретил мальчика. Мальчик и гладиатор подружились. Но поскольку действие происходит в горах Северного Кавказа, они попали в эпицентр вооруженного конфликта. В картине было много огня, взрывов, оружия – в общем, такое брутальное кино в реалиях конца 90-х. Мальчика должен был играть Андрей, а гладиатора – его кумир Александр Домогаров. Андрей видел Сашу в облачении графа де Бюсси в нашем проекте «Графиня де Монсоро», и в его глазах Домогаров был настоящим рыцарем – со всеми этими своими шпагами, плащами и шляпами. И вот этот рыцарь из его детства вдруг неожиданно стал полноценным партнером по фильму. Исполнилась детская мечта. Пока проходили пробы, я, по своему обыкновению, присоветовала в картину еще одного родственника. Режиссер обмолвился: «У нас пока нет еще одного героя. Мы ищем актера, который смог бы сыграть важного генерала. Роль небольшая, но заметная». Я говорю: «Ну я знаю, кто вам нужен. Аристарх Ливанов». Так мы с Андреем подсказали режиссёру взять на роль и «дядю Арика». Мы приехали на съемки в Ялту, поселили нас в простеньком пансионате советского типа, со столовой, в которой на завтрак давали сразу и борщ, и котлеты с гарниром, и тут же сладкую кашу с оладушками. Из огромного чайника в граненые стаканы разливался чай, который мы все хорошо помним еще по пионерским лагерям. Знаете, такой, когда в большую выварку, доверху заполненную водой, кидают щепотку чая, много сахара и все это кипятят. И на вкус получается такой сладкий пареный веник. Я всегда следила за тем, что и как Андрюша ест, поскольку его проблемы с поджелудочной никуда не делись. И за завтраком я говорю: «Андрей, выбери что-то одно – или сырники, или кашу, давай не будем все в одну кучу мешать». Сергей Никоненко, который тоже был занят в той картине и тоже пришел вместе с нами на завтрак, сказал: «А я буду борщ и котлеты». Дядя Арик с ним согласился. Они набрали еды и начали воспитывать меня, учить, как надо кормить ребенка. Мол, надо завтракать так, чтобы наесться на целый день вперед. Я говорю: «Он же не верблюд. У нас есть еда на площадке, и с собой я ему оладьи возьму на всякий случай, покормлю, если есть захочет». Никоненко стал рассказывать, что, когда он был маленький, его мама варила большую кастрюлю борща, ставила его в погреб и по утрам заставляла его есть этот борщ, как можно больше, потому что до школы было шесть километров пешком и столько же обратно. И поэтому он привык есть на завтрак много и обильно. Андрей слушает его и веско резюмирует: «Знаете, что Никоненко хорошо, то Ливанову смерть». Сергей Петрович посмеялся и перестал уговаривать его есть побольше. Приезжаем на место съемок, и я понимаю, что сладко парню не будет. Работа предстоит тяжелая. Пиротехники как раз заряжали взрывчатыми веществами дорожку, по которой Андрюше предстояло пробежать, – между взрывов, петляя и уворачиваясь. Я начала нервничать, понимая, что Юрий Кара снимает трюковое кино со взрослыми актерами и нянчиться с Андреем на площадке никто не будет. Режиссеер тоже нервничает и говорит: «Вы позанимайтесь со своим ребенком, чтобы он правильно настроился и не боялся. Объясните ему, что к чему». И я беру Андрея за руку и прохожу с ним всю эту дорожку, попутно объясняя: «Вот здесь закопаны заряды, когда они будут взрываться, будет очень громко, но ты не бойся. Тебе главное – запомнить, где находятся эти заряды, и петлять между ними, чтобы тебя взрывы не задели». Потом Сашу Домогарова попросила еще раз пройти с Андреем всю сцену. Начинают снимать первый дубль, и я вижу, насколько опасные дела творятся на площадке, – заряды уложены под землю и взрываются не понарошку, а прямо очень мощно – огонь, комья земли в разные стороны. Андрей пробежал по этой дорожке первый раз и подошел к нам. Пытается разговаривать, как обычно, а сам не замечает, что кричит – оглушило его, видать. И тут же случилась еще одна неприятность. Пиротехники закопали в землю цинковые ведра с какими-то тряпками, пропитанными горючим раствором, они должны были чадить и создавать эффект того, что взрыв произошел всерьез. И какое-то из ведер взорвалось, горящая тряпка взлетела в воздух в направлении камеры. Упала оператору на ногу. У него загорелась штанина, но он даже не мог ее потушить толком, потому что проверял, все ли нормально с камерой и не угодило ли в нее это горящее ведро. Я говорю: «Может быть, было уже? Может, одного дубля достаточно?» «Нет, – говорит режиссер, – снимаем второй дубль, мне нужен другой ракурс». А я первый-то дубль еле пережила, ночь, горы, тряпки эти горящие, ведра летающие – страшно. Говорю: «Поговорите с пиротехником, чтобы он зарядил все тщательно, я боюсь за ребенка». Мне говорят: «У нас хороший пиротехник, лучший из тех, что есть на “Мосфильме”». Я говорю: «Лучший? А с остальными что? Их в живых нет уже?» Грубая, конечно, шутка была, но в тот момент я очень сильно была напугана. Андрей пробежал второй раз. Был еще третий дубль, потом, слава богу, у пиротехников закончились заряды, и все угомонились. Следующая сцена снималась тоже ночью. В горах стало холодно, Андрей стучал зубами, он явно очень устал и хотел спать, но держался. В этой сцене Саша и Андрей должны были сидеть в каком-то разбомбленном КПП, вокруг опять вонючие мазутные тряпки и шины, все это горит и чадит, взрывается, Домогаров отстреливается из всех щелей. В общем, непростое было кино. А на следующий день снималась сцена, чисто технически совсем несложная. Но психологически она далась всем очень непросто. Киношным папой Андрея в этом фильме был Сергей Никоненко, он играл начальника воинской части, на которого охотился снайпер, но он об этом не знал. И вот мальчишка, которого играет Андрей, идет из школы, Никоненко его встречает, берет на руки, подбрасывает, а снайпер в этот момент стреляет и попадает ребенку в голову. По сценарию – ребенок погибает. Обычно в таких случаях на тело актера крепятся мешочки с бутафорской кровью, они подшиваются под одежду или в волосы, и нажатием кнопки имитируется выстрел и разливается кровь. С Андреем решили такую штуку не проделывать, просто сняли два дубля – первый, как Никоненко его подбрасывает и ловит, и второй – как ребенок у него на руках обмякает. Но я все равно не стала смотреть на это, ушла. И вот мы все это сняли, выдохнули, но вдруг режиссер говорит: «Я придумал еще одну сцену». Неужели, думаю, опять про войну и снова Андрею надо будет бегать между взрывами? Оказалось, наоборот. Юрий Кара говорит: «Я так проникся к Андрюхе, что решил не убивать его героя. Посмотрев сцену, которую мы только что сняли, зритель будет думать, что ребенок погиб и спас тем самым жизнь отцу. Но в финале картины, когда герой Никоненко приедет домой, к нему выбежит пацан с забинтованной головой. И зритель поймет, что мальчик жив, а пуля прошла рикошетом». И мне это очень понравилось. Начали готовиться к съемке. Гримеры говорят: «Мы не умеем правильно бинтовать голову, нужно где-то найти медработника, потому что это сложное дело, специально учиться надо». Я говорю: «Не нужен медработник, я умею, сейчас все сделаю». И забинтовала голову Андрея. Гримеры намазали повязку искусственной «кровью» – получилось очень правдоподобно. Герой остался жив, чем всех несказанно порадовал. Когда Андрею было 10 лет, его пригласили на прослушивание. На этот раз продюсеров интересовала не я, а мой сын. Кастинг проводился на участие в новом мюзикле, который тогда только запускался. Мюзикл, поставленный по роману Вениамина Каверина «Два капитана», назывался «Норд-Ост». Андрей никогда профессионально не пел, но, узнав про возможность поучаствовать в мюзикле, почему-то согласился. В проект набирали большую труппу – там было много детских ролей, и поскольку предполагалось давать спектакли каждый день, нужны были сменные артисты. Набирали больше 30 участников разных возрастов и потом еще дополняли детскую труппу по мере того, как старшие вырастали из своих ролей. Задача была непростая. Продюсеры прослушали очень много поющих детей из эстрадных студий. Но им мало кто подходил. Андрея попросили спеть и сыграть этюды. То есть он должен был изобразить что-то, а взрослые, его прослушивавшие, должны была угадать, что он делает. Андрей придумал лепить снежную бабу и насмешил этим всех до колик. А потом еще принялся бросаться в жюри воображаемыми снежками. Еще он прочел стихи, которые тоже всем понравились, а потом рассказал, что у него есть кое-какой опыт работы – и про рекламу рассказал, и про фильмы, и про работу в озвучке. Как раз незадолго до этого на экраны вышел фильм «Проклятый путь» с Томом Хэнксом, и там Андрюша озвучил одного из главных героев. Еще он работал над фильмом «Анна и король», его голосом говорил сын героини Джоди Фостер. Фильмы были на слуху, его сразу вспомнили, и это был большой плюс – навык Андрея управляться с липсингом (уметь сказать так, чтобы его слова попадали в движение губ героев на экране) показался продюсерам полезным. Выручило и наличие у Андрея музыкального слуха, поскольку петь в мюзикле, конечно же, пришлось. Со слухом у мальчика было все в порядке с детства. Когда Андрюше было шесть лет, я даже подумывала отдать его в музыкальную школу. Спросила: «Не хочешь ли заняться музыкой? Может, выберешь себе инструмент? Я вот, например, играла в детстве на скрипке». Он только отшутился: «Ты мне еще бальные танцы предложи!» И вспомнив, с какой неохотой я в его возрасте занималась игрой на скрипке, больше этот вопрос не поднимала. Когда Андрея взяли в детскую труппу мюзикла, стало понятно, что у педагога, который этим занимается, не очень получается работать с детьми – его не слушались. Человек явно был не на своем месте. И я предложила продюсерам рассмотреть другой вариант. Мой хороший друг Владимир Стуканов (тот самый, с которым я вела дискотеку в тот день, когда у меня умерла бабушка) создал в Москве одну из лучших детских театральных студий. Он служил в музыкальном театре «Экспромт», то есть работа актера ему была знакома не понаслышке, и при этом отлично управлялся с детьми как руководитель студии. В его студии были прекрасные дети, он воспитывал из них актеров-профессионалов, но при этом (что немаловажно) не травмировал им психику. Мы все знаем массу примеров, когда ребенок прекрасно играет в кино, но потом, повзрослев, спивается или опускается на дно, потому что режиссер выжал из него все соки, а о сохранности психического здоровья не позаботился. С детьми, которые занимались у Стуканова, этого не происходило. Конечно, они шалили, это же дети, но очень его уважали, там была доброжелательная атмосфера, но строгая дисциплина. Продюсеры сказали: «Ладно, мы с ним познакомимся». И едва Володя пришел в «Норд-Ост», у детей загорелись глаза, а у взрослых появилась надежда, что все получится. Андрей был хорошо знаком со Стукановым. Он был другом нашей семьи, мы ходили в гости друг к другу, они к нам с Игорем, мы к ним, общались с его женой и дочкой. Поначалу наша дружба давалась Володе непросто – он был учеником Игоря, Ливанов руководил его курсом в Ростовском театральном училище. И в мозгу у Володи навсегда отпечаталось, что Игорь – его педагог. Володя был ему за многое благодарен и признателен, Игорь, с его ЛГИТМИКом за плечами, действительно многое дал своим ученикам. Курс был сильный. И вот этот пиетет по отношению к Игорю Евгеньевичу остался у Стуканова надолго. Помню, был случай, когда Володя, чтобы как-то выразить свое почтение и теплые чувства, подарил Игорю на день рождения собаку. Ротвейлера. Чем поставил меня в абсолютнейший тупик. «Ты не мог посоветоваться со мной? – говорю. – Это же все равно что младенца в дом принести». В итоге мы все очень полюбили эту собаку и были просто счастливы, что она у нас живет, но была проблема – он уже в четыре месяца одним рыком Андрея на табуретку загонял. Серьезный рос пес. А однажды он заболел. Ему стало очень плохо, и мы поняли, что он умирает. Игорь вызвал ветеринарную «Скорую», пошел на улицу ее встречать, а я делала собаке искусственное дыхание. Я не ветеринар и делала псу вентиляцию легких и непрямой массаж сердца так, как делают это людям. Мне казалось, что мы можем продержаться до прибытия врачей. Но когда Игорь с врачом вернулся, он сказал мне: «Оставь его уже, ты не видишь? Он умер». И я сидела на полу и плакала. Я привязалась к этой собаке, и совершенно невыносимо было видеть, как живое существо смотрит на тебя беспомощным взглядом и угасает. До сих пор помню горечь на своих губах – из его пасти пена выходила, видимо, с желчью. А Володя со временем немного привык к Игорю и стал его близким другом. Узнав про наш развод, он растерялся. Мне, честно говоря, тогда вообще не до общения было. Но я подозревала, что Володя где-то там, в мужских компаниях, поддерживает друга. И я ему была признательна за это, мне в тот момент было важно, чтобы Игоря поддержали, чтобы он – с его темпераментом – не наворотил дел. А однажды звонит и говорит: «Тут такое дело. Игорь сказал всем вашим общим друзьям, что они должны выбрать, с кем останутся после вашего развода – с тобой или с ним». Я понимала, что нашим друзьям тоже не просто. Поэтому взяла себя в руки и говорю: «Я пойму тебя, если ты останешься с Игорем». Он говорит: «Нет, я уже все решил и ответил ему, что Ира мне не сделала ничего, кроме добра, я останусь с ней и с Андреем». Я была ему очень благодарна. Но, кстати, никогда не была в претензии к тем, кто сделал другой выбор. В общем, Володю мой сын знал хорошо и с самого раннего детства. И всегда называл именно Володей. А тут пришел с репетиции и рассказывает про Владимира Михайловича. «Кто это?» – говорю. «Стуканов. Просит его так называть». Панибратства во время работы между ними не было. Я очень не хотела, чтобы Володя относился к моему сыну снисходительно и прощал то, что не простил бы другим студийцам, и повторяла все время: «Если Андрей недостаточно талантлив – скажи мне, не надо держать его в труппе только из-за нашей с тобой дружбы». Я реально смотрела на вещи, понимала, что он действительно может не дотягивать – мальчик не учился ни музыке, ни актерству. Но Стуканов говорил: «Ты не понимаешь, к нам приходят дети из известных песенных коллективов, но они как марионетки, абсолютно неживые. Только и умеют, что качать головой вправо-влево перед микрофоном, и больше от них ничего нельзя добиться, ни одной эмоции. Вроде и маленькие еще, но уже проштампованные насквозь. Нам нужны другие дети, живые, с которыми еще можно что-то сделать. А Андрею никаких поблажек не будет, даже не думай». И действительно, там самые разные дети работали, один мальчик, который пел одну из главных партий, вообще из неблагополучной семьи, с 13 лет был предоставлен сам себе. И каким-то образом Стуканову удавалось выстраивать внутри этого разношерстного детского коллектива нормальные отношения. Репетиции длились долго, чуть ли не год. Дети занимались вокалом, танцами и актерским мастерством наравне со взрослыми. Проект был очень масштабный, под него был арендован целый Дворец культуры, в нем перестроили сцену, переделали всю машинерию – для того чтобы на сцену мог спускаться самолет, а из-под пола появляться огромный корабль. Было несколько составов артистов, они сменяли друг друга, потому что спектакли шли каждый день. Центральные арии пели Алексей Кортнев, Катя Гусева и Ирина Линдт, супруга Валерия Золотухина. Люди там работали просто прекрасные, со многими из них я по сей день дружу. В то время вся моя жизнь была посвящена «Норд-Осту». Я забирала Андрея после школы и прямо в форме везла на репетицию. Или на спектакль, перед которым обязательно тренинг, разминка, распевки. В результате с двух часов дня и до вечера он был в театре. И нам еще повезло – Андрюшины сцены были только в первом акте, и мы могли возвращаться домой не очень поздно. Большинство детей после финала оказывались в своих кроватях после полуночи. А надо же было еще и уроки успевать делать. Мы выкручивались так: между тренингом и распевками актеров сажали на грим. У Андрея он был несложный, времени много не занимал, и в этот момент я его отлавливала, кормила и сажала за учебники. Но это было очень сложно – сосредоточиться нормально не давали. Так прошло два года – год репетиций и еще год спектаклей. «Норд-Ост» был, наверное, лучшим российским неадаптированным мюзиклом. Там были совершенно уникальные номера (один степ на лыжах чего стоил!), уникальные декорации, невероятная работа актеров, музыка – все было на высшем уровне. Дети-актеры тоже были ХОРОШИ, некоторые из них, как Саша Розовская и Маша Иващенко, стали профессиональными артистами. И они все там очень подружились. Андрюху все обожали, он всех обожал. Наблюдать за ними было огромное удовольствие. Помню, как они на 8 Марта сочинили «капустник» для взрослой труппы. В мюзикле был номер, в котором арию исполняли секретарши. Они пели, клацали по клавишам своих машинок, а вокруг них листы бумаги летали. Так вот пацаны переделали этот номер, переписали текст, переоделись в платья этих барышень-секретарш, нацепили парики, натолкали в бюстгалтеры ваты и сыграли этот номер. Спели вживую, станцевали. Только вместо писчей бумаги взяли туалетную – рулоны нацепили себе на шею. И в том месте, где в оригинальном номере секретарши начинают бумагой швыряться, стали отрывать от рулонов кусочки туалетной бумаги и бросать вверх. Все зрители от смеха рыдали. Андрей не мог в полной мере участвовать в репетициях, был занят в лицее, и ему дали роль, которая не требовала долгой зубрежки. Он изображал уборщицу тетю Глашу. Взял мой цветастый сарафан, который был ему до пят, сверху напялил на него синий халат уборщицы, на голову платок, а уши выпустил – как у бабки из «Лицедеев», которая бегала вокруг самовара. Вооружился шваброй и подыгрывал ребятам в этой сцене. В этом был весь Андрей. Он не хотел выделяться, быть красивеньким на сцене, не хотел максимума внимания. Он был сдержан и скромен, и его устраивали такие роли. Я вообще был удивлена, что он в результате оказался и в кино, и на сцене. Ему нравилось общаться с людьми, а не с публикой. Он с удовольствием встречался с друзьями, со взрослыми знакомыми, с близкими, с одноклассниками. Но как только в его поле зрения появлялся фотоаппарат, камера или требовалось обратить на себя внимание публики, он старался этого избежать. Может быть, это была профессиональная деформация – все дети известных артистов проходят через: «Ой, какой мальчик хорошенький, а давай мы тебя сфотографируем с мамой или с папой? А вот еще отчим твой, ты как к нему, кстати, относишься, расскажи-ка нам!» Это говорят совершенно незнакомые посторонние люди, которые окружают актерского ребенка на любой премьере, в любом театре. И у Игоря, и у Сергея постоянно была масса поклонниц, они далеко не всегда вели себя адекватно. А были ведь еще и таблоидные журналисты, для которых вообще ничего святого никогда не существовало. У нас с Андреем была шутка, что мы «спинным мозгом» чувствуем папарацци. Действительно, так и было. Нам удавалось их избегать, отходить в сторону, ускользать от их объективов. Андрей никогда «не тянул одеяло на себя», как это делают некоторые актерские дети, радуясь, что можно получить внимание к своей персоне. Не любил этого. А на сцену при этом выходил с удовольствием. В «Норд-Осте» он играл Вальку Жукова, парня, который обожал всякую живность. Про него пели: «Здесь у Жукова под койкой Два ужа и землеройка — Новичка всегда кусают, как заснёт!» И он ходил в кругленьких очках и с банкой, а в ней жила какая-то зверушка. И его спрашивали: «Что за ящерка смешная?» А он говорил: «Я и сам не очень знаю, продавали, говорят – хамелеон. Только не взрослый, а пока что эмбрион». И он так это слово выговаривал важно и палец кверху поднимал, что в зале всегда смеялись. Я ждала – засмеются зрители или нет, оценят шутку или пропустят. Когда состоялась премьера мюзикла, все жутко волновались. Я купила одну розу, чтобы вручить ее сыну, когда он будет выходить вместе со всеми на поклоны. Андрей, увидев меня с цветком, очень смутился, но ненадолго. Подошел к краю сцены, взял розу, улыбнулся и пошел в общий ряд, кланяться. Я была очень рада за Андрея и невероятно горда.