В мюзикле Андрей проиграл год. В театре все было прекрасно, но на школу времени почти не оставалось, и он чуть было не завалил всю учебу. Оценки резко поползли вниз. Лицей требовал максимальной отдачи, они там уже писали какие-то научные работы. И в конце учебного года Андрей был уже вымотан до предела. А в конце летних каникул, когда впереди уже маячил сбор труппы и новый театральный сезон, Андрей вдруг сказал: «Мама, я в “Норд-Ост” больше не пойду». Ни с того ни с сего. Не было никаких разговоров о том, что ему надоело играть, или о том, что ему разонравилось. Я была в растерянности. Говорю: «Андрюша, что случилось? Тебя кто-то обидел?» Головой мотает. «Тебе не нравится твоя роль?» Тоже нет. «Мама, ну как мне тебе объяснить?» – говорит мой сын и смотрит на меня как взрослый, который подыскивает слова, чтобы маленькому ребенку растолковать, что такое бином Ньютона. Я его этот взгляд с детства знала. «Мам, понимаешь, мне это больше не приносит радости», – сформулировал наконец Андрей. И поняла, что спорить бесполезно. Бесполезно топать ногами и кричать: «Нет, ты пойдешь, что это за блажь такая!» Многие мамы на моем месте сделали бы именно так. Но я знала своего сына. К тому же он уже стал достаточно взрослым для того, чтобы принимать решения. Я попробовала схитрить: «Пойдем, – говорю, – на встречу-то сходим. Ты ребят не видел с весны. Заодно и сам скажешь им, что больше не придешь». Он сказал: «Нет. Я туда не пойду. Я их очень люблю и, если увижу – они меня уговорят, и я останусь». Поняла, что шансов нет, и отправилась на сбор труппы без него. Вопрос у всех, кого я видела, был один: «А где Андрей?» Нам дали еще несколько дней, чтобы подумать и принять окончательное решение, но мой сын не сдался. Сказал – как отрезал. А через два месяца во время спектакля случился теракт. Я узнала обо всем по телевизору. Услышав новость, осела на пол и сидела без движения, глядя на весь этот ужас. Как только Андрей пришел из школы, я его сгребла в охапку, меня колотила дрожь. И я думала только об одном: «Какой же он молодец, что принял такое решение. Сын сам себя спас». Как Андрей переживал случившееся – я передать не могу. Мы же знали все подробности. Знали больше, чем зрители, следившие за происходящим по телевизору. Мы знали, что, начав операцию по освобождению заложников, спецназовцы пустили внутрь здания никакой не усыпляющий, а самый настоящий нервно-паралитический газ. В тот момент, когда произошло нападение, Володя Стуканов как раз репетировал с детьми, у них были занятия по танцу, движению и актерскому мастерству. Кто-то из артистов успел выбежать со сцены, крикнул: «Нас захватили, теракт!» Володя побежал по коридорам и кричал, чтобы все, кто мог бежать – бежал, а кто не успевал – закрывались в гримерках. На обратном пути его уже схватили. Но он как-то выкрутился, объяснив, что ему надо быть с детьми, и убежал к своим подопечным. Он мог улизнуть из здания, у него было время, но он не стал этого делать, остался с учениками. Террористы его заперли на балконе вместе с его воспитанниками и педагогом по танцам. И основной удар газа пришелся именно туда, на балкон. Двое детей, мальчик и девочка, умерли сразу. Остальные получили серьёзные отравления и потом очень долго и тяжело болели. Некоторым взрослым артистам удалось покинуть здание – они связывали костюмы и по ним спускались со второго или третьего этажа. И очень хорошо, что им это удалось, – ребята смогли сообщить ОМОНу расположение гримерок, как внутри устроен Дом культуры. Это очень помогло при штурме. Володин крик о том, чтобы все баррикадировались кто где мог, помог спасти несколько жизней. На первом этаже была комнатка, где дети переодевались и делали уроки. В незапамятные времена там был обменный пункт и от него осталась железная дверь, ее при ремонте не стали менять. И там закрылись мамы с мальчиками. Дверь пытались открыть, несколько раз прострелили, но не справились и оставили их в покое. Позже альфовцы срезали решетку автогеном и вытащили пленников через окно. Дети были в шоке. Когда с ними работали психологи и просили рисовать разные тесты, они выбирали из всех красок только черный карандаш. Один мальчик нарисовал виселицу и повешенного на ней. Сказал: «Это я». Второй ребенок стал писать слова в зеркальном отображении. Когда маленькие артисты оказались на свободе, психологи не придумали ничего лучше, чем попросить тех студийцев, кто оставался на свободе, с ними поговорить. Андрей позвонил одному из мальчиков, спасенных из той самой простреливаемой комнаты, долго говорил с ним, правда, в основном его речь сводилась к однообразным «Угу» и «Ага». Он слушал и кивал. Но у него было при этом такое лицо! Белое абсолютно. Ни кровинки. Я своего ребенка таким никогда не видела. В один из дней мы ездили к месту событий. На подступах к зданию установили кордон, дальше не пускали никого, и все, у кого внутри оказались родственники, ждали известий возле этого кордона. В одном из домов поблизости находился штаб: жильцы пустили родителей студийцев в свою квартиру, на пол положили матрасы, на которых эти бедные мамы и папы спали по очереди, потом вставали и опять несли свою вахту, ждали у кордона, пытаясь раздобыть хоть какую-то информацию о том, что творится с их детьми там, в захваченном здании. Папа одного из мальчиков (он остался в итоге жив, но очень долго болел), заметив меня вместе с Андреем, кинул на нас красноречивый взгляд. Я поняла все, что он хотел мне сказать. И не могла его в этом винить. Мой ребенок был в безопасности и был рядом со мной. «Не надо нам сюда больше приезжать», – подумала я. Странное ощущение не покидало меня: смесь счастья (от того, что мой ребенок жив) и острой вины (от того, что их дети, товарищи Андрюши, там, на грани жизни и смерти). Многим артистам в день захвата просто повезло. Катя Гусева, которая пела главную партию и находилась на сцене почти каждый день, именно тогда взяла выходной. Дочка Володи Стуканова Даша, игравшая героиню Гусевой в детстве, тоже должна была выйти на сцену, но накануне ей пришлось срочно подменить заболевшую напарницу, и в день захвата она тоже была выходная. Студийцы, оставшиеся на свободе, постоянно созванивались друг с другом, думая, как помочь своим друзьям. Андрей говорил: «Мама, давай напечем чего-нибудь вкусного и отнесем в штаб, хотя бы накормим людей». Но там и без нашего участия еды было очень много, люди везли провизию целыми сумками, бедных родителей уговаривали поесть и поспать хоть немного, но это было бесполезно. Бедняги ходили с красными глазами в полуобмороке, им было не до еды и не до сна. Я в те дни безмерно зауважала Иосифа Давыдовича Кобзона, который пошел к террористам на переговоры и вывел из захваченного зала женщину и трех детей. С Кобзоном мы были знакомы, он с Андреем подружился, когда однажды на одном из фестивалей пригласил всех друзей к себе на застолье. Был богатый стол, на котором стояла в том числе вкуснейшая икра. Иосиф Давыдович сказал: «Ешьте, гости, икру, не стесняйтесь». Андрей, как его и просили, не стал стесняться, взял кусок осетрины и намазал на него щедрый слой икры. «Посмотрите на Андрея, вот он ест икру абсолютно правильно», – засмеялся Кобзон. Иосиф Давыдович и его жена Нелли очень прониклись к моему сыну, всегда с ним общались. Но Андрей, разумеется, знал Кобзона только с одной стороны – как хлебосольного хозяина дома, известного артиста. И мы даже предположить не могли, что он такой отважный человек. У него были свои дети, внуки, ему было что терять. А он пошел внутрь, в захваченное здание, спасать чужих детей. Мог он этого не делать? Мог. Но совесть ему не позволила. Хотя террористы с ним могли обойтись как угодно. Он им сказал: «Меня забирайте, а женщин с детьми отпустите». И они отпустили и его, и несколько заложников. Когда штурм все-таки случился, и те, кто выжил, оказались на свободе, они рассказывали о том, что творилось все эти три дня внутри здания, – и слушать это было невозможно. Людям не давали не то что есть – даже пить. Они все три дня сидели без движения, в абсолютном ужасе и ожидании смерти. В туалет ходили в оркестровую яму. Там была просто клоака. Невозможно даже представить, что они пережили. После штурма Володя Стуканов остался, слава богу, в живых, но оказался в госпитале. Я приезжала, привезла препараты для детоксикации (было очевидно, что все заложники были отравлены газом). И он очень быстро пошел на поправку. Я договорилась с фирмой, которая выпускала эти препараты, их привезли в больницу бесплатно, и все, кому они достались, первыми вышли из больницы. На похороны двух студийцев, погибших при штурме, собралась вся труппа. Арсению было 13 лет, Кристине 14, они были очень нежно и трогательно влюблены друг в друга и погибли вместе. Я не нашла сил, чтобы пойти туда, понимала, что не смогу смотреть в глаза родителям, у которых случилось такое горе. После трагедии студийцы каждый год собирались вместе, чтобы почтить память погибших ребят. Я однажды тоже приехала и видела, как ребята (к тому времени уже вполне взрослые) разливают понемногу водку в пластиковые стаканчики. Андрей не пил даже пива, он вообще считал, что алкоголь не нужен человеку, это какой-то лишний продукт. Но тут, вижу, мой сын тоже держит стаканчик. По-моему, это был первый глоток алкоголя в его жизни, совсем небольшой, и, естественно, я даже не стала это никак комментировать. С Володей мы продолжали дружить, я очень близко общалась с его дочерью Дашкой, она была и остается очень близким мне человеком. Даша приходила на многие мои премьеры, и было очень забавно наблюдать, как она растет. Помню, как мы все вместе пришли на премьеру детского фильма «Подарок с характером» – главную роль играл Миша Галустян, а я играла украинскую няню, которая воспитывает сына олигарха. Меня пришли поддержать и Андрей, и Даша. Когда Андрей видел свою подругу детства последний раз, она казалась ему совсем малышкой. И тут они встречаются – Даша в каком-то умопомрачительном бюстье, и Андрей в элегантном костюме и белой рубашке. Они вдруг увидели друг друга совсем другими глазами, не так, как в детстве. Это было забавно и трогательно. Глава 24. Андрей. Выбор пути Андрей становился не просто интересным человеком – он стал моим лучшим собеседником. Нашим любимым занятием было сидеть по ночам на кухне друг напротив друга, пить чай и разговаривать. Я тогда уже побывала в Китае и освоила там чайную церемонию, у нас дома водился очень хороший чай. Обычно для ночных разговоров мы предпочитали улун. Андрей мог поддержать разговор на любую тему, и я не уставала удивляться, откуда он все знает. Однажды увидела у него книгу и поинтересовалась, что это он читает. «Кодекс Бусидо», – ответил мой сын. Чем немало меня удивил – мне казалось, что он еще несколько маловат для таких серьёзных книг, как кодекс самураев. Но Андрей утверждал, что нашел для себя там массу интересного. Постепенно он все глубже стал погружаться в изучение японской культуры. Тем временем учеба в лицее давалась Андрею все сложнее. Он был явным гуманитарием, тяготел к языкам, читал, стихи запоминал прекрасно и чудесно их читал. Каждый раз это было целое представление. Учительница говорила: «А теперь к доске идет Андрей Ливанов», а сама садилась за свой стол, подперши кулачком подбородок, и слушала, как Андрей читает. А школа тем временем все больше требовала технических знаний, косяком пошли какие-то лабораторные работы, физические и математические олимпиады. Андрею все это давалось с большим трудом. Катя Стриженова однажды рассказала мне о школе «Золотое сечение», где училась ее старшая дочь – тоже очень творческий ребенок, которому стало сложно в рамках обычной общеобразовательной школы. Школа эта была, в отличие от лицея, платная, но мы задумались – может быть, это подходящий вариант для Андрея? Наверное, мы бы еще долго думали, но в это время мне позвонила классный руководитель сына и говорит: «В нашу школу пришла новая завуч, хочет с вами встретиться». Я была, мягко говоря, удивлена. К нам отродясь ни у кого в школе претензий не было. Классный руководитель Андрея – прекрасная женщина, с которой он замечательно общался и играл в футбол с ее сыновьями – обязательно сказала бы мне, если бы возникли какие-то вопросы. Я пошла в школу. И попросила Сергея сопроводить меня. Заходим в кабинет завуча и видим этакую домомучительницу, этакую Мисс Эндрю из фильма «Мэри Поппинс» в исполнении Табакова. Железобетонный стержень внутри и очень недобрый взгляд. «Андрей может подождать в коридоре, а вы заходите», – кивнула она нам. И прямо с порога начала: «Значит, так! Вот эти ваши богемные семьи! Ребенку некогда учиться из-за вашего образа жизни!» Я аж рот открыла. «Нормальный разговор пошел!» – думаю. «Подождите, – говорю, – минуточку». – «Нет, это вы погодите! Вы меня выслушаете!» – и дальше продолжает намекать на то, что у нас дома вертеп и мы своими пьянками мешаем мальчику уроки делать. Классная руководительница, которая тоже была в кабинете, во все глаза на нее смотрела, не понимая, что делать. Сергей застыл на месте. Он в то время был просто гиперпопулярен, и его появление в любом кабинете, где есть женщины, обеспечивало ему внимание всего коллектива, дамы таяли от его обаяния. Но на эту женщину его присутствие повлияло иначе. Комплексы какие-то в ней всколыхнуло. Тетя закончила свою псевдонравственную тираду и замолчала. Я говорю: «А теперь вы меня слушайте. Какие у вас претензии к мальчику?» – «Он мне портит картину успеваемости. У него иногда тройки по математике проскакивают». Я говорю: «Но вы же знаете, что их со следующего года будут делить на потоки, он пойдет в гуманитарный класс, с русским и литературой у него все прекрасно, и он перестанет вам портить картину». Но завуч снова начинает свой разговор про богему и вертеп. Я, в свою очередь, говорю: «Значит, так!» Сергей аж в стену вжался от звуков моего голоса. «Вы меня не знаете, первый раз видите. У Андрея есть все условия для учебы – отдельная комната, стол, компьютер. Мы с мужем не пьем ни капли спиртного (в этом месте крашеные брови завуча полезли на лоб – она, видимо, не предполагала, что существуют на земле актеры, которые не пьют). Мы никогда дома не устраиваем никаких вечеринок и даже дни рождения празднуем в кафе. Этот ребенок никогда не оставался один и не был предоставлен сам себе. За ним всегда кто-то приглядывал – в основном я, а в мое отсутствие папа, сестра, бабушка-дедушка. С чего вы взяли, что наш образ жизни чем-то отличается от вашего?» Завуч слегка присмирела. В этот момент с ней можно было как-то договориться, но я поняла, что потом она все равно не даст жизни моему сыну – очевидно, что чем-то мы ей все не нравились. Решение пришло мгновенно. И неожиданно я сказала: «Скажите, пожалуйста, как я могу забрать прямо сегодня документы ребенка? Хочу перевести его в другую школу». Классная чуть в обморок не упала, принялась меня отговаривать, но я пошла в приемную директора и забрала личное дело Андрея. Так он оказался в школе «Золотое сечение». После школы Фридмана взяли его туда с распростертыми объятьями. Оказалось, что в этой школе учатся дети очень серьезных людей, дипломатов, например, в том числе и иностранных, но русским языком в полной мере владеют далеко не все из них, и учителя очень обрадовались уровню образования и подготовки Андрея. Но ему иногда там было не по себе. Там учились те, кого тогда называли мажорами. Дети богатых родителей. Одна девочка захотела на собственный день рождения нарядиться в платье «как у Бейонсе» – искомое платье через несколько часов прибыло к ней из дорогущего бутика. Другой мальчик, по рассказам Андрея, приезжал в школу с личным шофером на своей «Бугатти». «Стоп, – говорила я ему, – это не его “Бугатти”, а его папы, это большая разница». Но, как бы то ни было, наш «Фольксваген Гольф», который я тогда водила и на котором иногда подкидывала сына до школы, выглядел на общем фоне очень скромно. Зато учеба не доставляла ему никакого труда. Я спрашивала его: «Почему ты вечером так быстро уроки делаешь? Вам мало задают?» Нет, говорил он, успеваю все на уроках делать. И учителя им были довольны. Пришло время выпускного, и перед нами встал вопрос, как мальчика одеть, чтобы он не выглядел бледно на фоне этих девочек и мальчиков. А подготовка шла нешуточная – мальчики выбирали, «Бриони» им покупать или «Армани», девочки обсуждали, в каких салонах будут наращивать волосы и ногти. «Я не вижу смысла в покупке дорогого костюма», – сказал Андрей. Он тогда стремительно вырастал из всех вещей, и было очевидно, что выпускной костюм он бы надел в лучшем случае пару раз. Стали думать, как быть, и тут ему пришла в голову смелая мысль. «Давай твою портниху попросим сшить мне килт». Я переспросила: «Что сшить?» – «Килт, – говорит, – обычный шотландский килт, ты не ослышалась. Позвони, пожалуйста, портнихе и спроси, есть ли у нее ткань с рисунком в клетку?» Я осторожно задала подруге вопрос, она заверила меня, что у нее найдется зеленая клетка, Андрей махнул рукой, мол, подойдет, шей. Взял у меня оранжевый берет, нашел пиджак, галстук и белую рубашку, черные гольфы и ботинки и выдохнул с облегчением – костюм на выпускной был готов. Я смотрела на него с удивлением. Все еще не могла понять, как это он решился – среди всех этих «Версаче» и «Армани» оказаться в килте. Но Андрей прямо очень воодушевился. Выпускной гуляли на полную катушку. Во дворе школы расстелили «красную дорожку», поставили «пушку», которая стреляла золотыми конфетти. Андрей приехал в обычной одежде, тихонько переоделся в кабинете в свой килт и отправился на «дорожку». Учительница потом делилась впечатлением от появления Андрея на публике. «Знаете, мы в нашей школе разное видели, в чем только дети не приходили на мероприятия! Вы же понимаете, дети каких родителей у нас учатся. Но так, чтобы выпускник заявился в килте – такого еще не было. Другие дети на его фоне просто потерялись». Оно и понятно, подумаешь, кого там мог удивить костюм от дорогого бренда с отливом или бриллианты в ушах. Кто их не видел. В общем, мой сын произвел фурор. Поступать Андрей решил в театральный. И это было понятно. Один дедушка у мальчика был музыкант, второй – артист, про нас с его отцом и говорить нечего. Потомственный актер, словом. Но он не был до конца уверен в том, что хочет идти по нашим стопам. Он слишком хорошо знал все плюсы и минусы этой профессии: видел, как мы ждали работы месяцами, как нервничали, когда ее не было, какой ажиотаж возникал вокруг любого известного актера, куда бы тот ни пришел. Все это Андрею было очень хорошо известно. Да и по складу характера Андрей был скорее философ, скорее по типажу – Пьеро, а не Арлекин. Именно поэтому в его голове возникла идея пойти на режиссуру, но после того, как два маститых режиссера, признанные мастера в своем деле, в один голос принялись его от этой идеи отговаривать, Андрей одумался. И отправился на подготовительные во МХАТ. Курсы тогда вел Игорь Золотовицкий. И все вроде у Андрея шло хорошо, но не горел он этими занятиями, горячего желания не наблюдалось. Однажды я сидела в пиццерии напротив МХАТа и ждала, когда Андрей выйдет с занятий. В пиццерию зашел Золотовицкий. Я говорю: «Игорь, скажи мне честно, какие перспективы у мальчика?» Он говорит: «Ты же сама знаешь, что все будет зависеть от конкурса, от количества человек на место. И вроде у него все классно, но нет такого, знаешь, куража абитуриентского. От детей, которые действительно хотят стать актерами, энергия такая идет, что из ушей дым валит. У Андрея я этого не вижу». Я говорю: «Ну он другой человек. Он по типажу не такой, как Ролан Быков, он скорее, как Баталов, Хабенский или Тихонов. Не всем же торпедами быть». Игорь говорит: «Я согласен с тобой». Андрей дошел до третьего тура. Дальше было решающее испытание. И я попросила его поговорить с Золотовицким, может быть, он что-то посоветует. «Знаешь, что он мне сказал, мама? Чтобы поступить, я должен прыгнуть выше своей головы. А я не уверен, что смогу», – сказал мне мой сын. А потом говорит: «Я тут подумал (в этом месте я привычно насторожилась, ничего хорошего обычно эта фраза не сулила.) – мне также очень нравится японистика. Я бы поступил на факультет востоковедения». Это было в высшей степени неожиданно. «Ты ж понимаешь, что значит японский язык? Им надо было со второго класса заниматься, там одних иероглифов несчетное количество!» – попыталась возразить я. Конкурс во МХАТ был безнадежно завален. Как я сейчас понимаю, это было к лучшему. Все-таки артист – это призвание. Нельзя кое-как поступить и кое-как отучиться, а потом быть хорошим актером. И получиться на этой стезе что-то может только у того, кто просто не видит свою жизнь вне сцены или съемочной площадки. По-другому никак. На факультет востоковедения, куда нацелился Андрюша, экзамены были чуть позже, и поэтому он успел, попробовав свои силы в творческом конкурсе, перекинуть документы в Институт стран Востока. И поступил туда. Учиться было очень непросто. Я наблюдала, как Андрей, скрипя зубами, заучивал эти иероглифы, учился рисовать их, бесконечно корпел над тетрадями, выписывая символы в клеточках. Однажды не выдержала и пошла общаться с преподавателями. Мне казалось, что Андрей уже на грани отчаяния. «Посоветуйте, что делать? У него уже мозг вскипел – учить японский». И мне сказали: «Вы должны успокоиться. У Андрея все идет в целом хорошо, другое дело, что многие его однокашники учились в языковых школах, и от них он отстает. Главное для него – продержаться первые два года. К концу второго курса у человека что-то в мозгу щелкает и переключается. Он становится настоящим японистом. Но до этого момента не все дотягивают». Андрей был чуть ли не единственным на своем курсе, кто занялся этой наукой так поздно. Его однокашники интересовались японской культурой чуть ли не с детства, многие бывали в Японии регулярно или вообще жили там с родителями. Но ему очень нравилось учиться, у него горели глаза. Приходит, например, из института и говорит: «Мам, у нас сегодня было драконоведение». Я в изумлении – есть такой предмет?! Оказывается, да. В жизни японцев мифология имеет большое значение, они очень тщательно изучают все, что связано с мифами, в том числе и драконов тоже. Постепенно под влиянием этой культуры восприятие мира у Андрея стало меняться. Он уходил от догм, навязанных школой и нашим социумом, стал более объемно смотреть на мир, говорить очень интересные вещи. И я думала, что уже рукой подать до того момента, когда, как выразился его преподаватель, «щелкнет». Но этого не произошло. В один прекрасный день Андрей пришел домой и говорит: «Все, я больше не могу. У меня ничего не получается. Я смотрю на своего друга Илью и вижу, что у него идет японский, а у меня буксует. Мне интересна эта культура, эта страна, но японистом я стать не смогу. 99 процентов ребят на нашем курсе уже имеют работу. Они потомственные японисты, у них уже будущие рабочие места есть, в том числе и в Японии. А мне что останется? Преподавать на курсах японского?» – «Переводчиком будешь», – говорю. «Нет, мам, ты не понимаешь. Они уже все – готовые переводчики. Зачем нам столько переводчиков с японского? Сколько народу учится на нашем факультете, сколько в Питере, а уж на Дальнем Востоке специалистов по японской культуре вообще пруд пруди». Я подумала: «Ну да, это не вариант – пять лет проучиться, чтобы потом быть вечно недовольным своими перспективами». Но вслух сказала другое: «Андрей, а ты в курсе, сколько тебе лет и что с тобой произойдет, если ты сейчас бросишь вуз? В армию хочешь?» Естественно, как и многие мамы, я не планировала мальчика в армию отдавать. И дело не в том, что я боялась каких-то непомерных нагрузок – спорт в жизни Андрея присутствовал всегда, он сам дома делал зарядку и растяжку, у него были нунчаки, скейт и деревянные мечи, с которыми он умел управляться. И не в том было дело, что я боялась каких-то неуставных отношений – тут тоже всегда все было нормально, Андрей находил общий язык со всеми и везде – и в школе, и в труппе «Норд-Оста». Он умудрился ни разу никому не расквасить нос и вообще в драки не ввязывался, предпочитая все решать словами. Просто я не для того 18 лет лечила сына, старалась прививать ему основы здорового образа жизни и питания, поддерживала его поджелудочную, чтобы ему угробили ее в армии за один год. Там же никто не стал бы заботиться о его режиме и диетах. В общем, я была уверена, что ничего полезного в армии нет. Мальчик тоже туда не рвался. Говорил: «Ты же знаешь мои взгляды на этот вопрос: я против войны и вообще пацифист, не вижу смысла в том, чтобы брать в руки оружие». Но проблема была в том, что государству не было никакого дела до того, видит ли Андрей Ливанов смысл в оружии или нет. Оно не очень интересовалось мировоззрением Андрея. Я готовилась к этому вопросу заранее. Обследовала его, фиксировала в медицинской карте неполадки с поджелудочной железой, плоскостопие, которое у него обнаружили лет в 13. Но, как бы то ни было, все равно оставался риск, что Андрея заберут с какой-нибудь формулировкой «Годен к нестроевой». Поэтому одну медкомиссию на свой страх и риск он прошел, доктор сказал, что проблем со здоровьем много, но это еще не гарантия освобождения – надо пройти еще одну, окончательную. Я решила поговорить с сыном: «Ты точно хочешь в армию? Нет? Тогда срочно выбери вуз, переведись туда и доучись. Чтобы снять уже этот вопрос». Андрей выбрал лингвистический профиль, перевелся в Московский государственный открытый университет. Английский он знал хорошо, и перевод в другой вуз не составил труда. Его с охотой туда приняли, и чудесный декан Жанна Генриховна полюбила его, как родного. Учеба давалась Андрею легко еще и потому, что у него была хорошая языковая практика. У Сергея состоялись гастроли в Америку, они возили туда показывать антрепризный спектакль «Сирано де Бержерак». Я поехала с ним и уговорила взять с собой еще и Андрея. Сергей согласился и, более того, сказал, что Андрей там будет очень полезен. У них в группе был только один переводчик, а объем перевода, естественно, предстоял немалый. Андрей действительно очень помог, был буквально нарасхват, бегал от художников по костюмам к звуковикам, от водителей к осветителям, все обговаривал, выяснял, координировал. Вся труппа его полюбила. И для него это был колоссальный опыт общения. Однажды мы были в Бостоне, и я увидела, как Андрей, уже набегавшись, после начала спектакля, когда его миссия была окончена, сел на ступени лестницы у служебного входа и долго общался с парнем, местным охранником. Я слышала, как свободно, легко и с юмором они между собою переговариваются. Как Андрюшка вообще не напрягается, не подбирает слова. И я подумала, что это именно та практика, которая ему нужна. Сама я не сильна в языках – во времена железного занавеса мы не совсем понимали, зачем нужно учить иностранные языки, иностранцев никто из нас в глаза не видел, а потом было не до языков – работа и семья отнимали все силы. И я очень хотела, чтобы сын был более свободным в этом вопросе, мог общаться с иностранцами. «А как же, – говорю, – шутки? Это же очень специфическое умение – уметь шутить на чужом языке». – «Мам, ты видела у меня на столе книжку с английскими идиомами? Я их учу», – говорит сын. Я была очередной раз поражена – когда он все успевает? Как его хватает на все? В общем, тот вояж пошел Андрею на пользу, учился он легко. Мы подружились с деканом Жанной Генриховной, даже в гостях у нее были неоднократно. Удивительная женщина – по ее книгам до сих пор студенты изучают английский. Однажды она звонит и говорит: «Ира, только ваш сын может нам помочь. Вузу 80 лет скоро будет, нам надо сделать документальный фильм о нашем университете, а у нас только один ребенок из творческой семьи – ваш Андрей!» Мы сели с ним на кухне и устроили мозговой штурм, а потом Андрей создал небольшую команду из студентов и сделал вместе с ними полноценный документальный фильм. Я тоже внесла посильную лепту – когда у ребят закончился бюджет, а закадрового голоса не было, безвозмездно озвучила то, что нужно было по сценарию. Дело было так. Приезжаю к ним в институтскую студию и вижу, что это не студия никакая, а обычный кабинет. На столе на треноге стоит микрофон каких-то лохматых годов выпуска, который норовит все время упасть с громким стуком. Я его как-то там книжкой подперла, начитала текст, а Андрей говорит: «Не укладываешься в тайминг! Сокращать текст не дам, там каждое слово важно, ужимайся, как хочешь». В общем, руководил мной, но получилось в итоге классно. Как бы мы ни были с Андреем откровенны, но одну сферу его жизни я старалась не трогать. Я по возможности не вела с ним разговоры о том, что касалось девушек. Хотя видела, что к девчонкам он относится с большим пиететом с раннего детства. У нас на даче по соседству жила девушка Наташа, ей лет 25 было. Замечательная была соседка – веселая, игривая, озорная девчонка. Она очень тепло относилась к маленькому Андрюше, всегда предлагала погулять с ним, помочь мне, пока я была занята стиркой и уборкой. И Андрей с удовольствием с ней проводил время. Бабушка с дедушкой стали подшучивать над ним, мол, невесту выбрал себе подходящую. Наташа отвечала тоже шуткой: «Я, Андрей, тебя дождусь». Ему тогда лет пять было от силы. И вот однажды возвращается Наташа с Андреем с прогулки, ведет его за руку и смеется. «Я сегодня, – говорит, – получила такое удовольствие от общения с этим мужчиной!» Наташа его спросила, сколько ему лет. Андрей задумался. Он прекрасно знал свой возраст, но решил, что это несолидно – признаваться, что тебе всего пять. Да еще и перед девушкой, которая тебе нравится. А поскольку дед у него тогда был в авторитете, он стремился быть на него похожим, то немного годков себе накинул. И во всеуслышанье объявил: «Мне 70!» Когда Андрей был в саду, ему разные девочки нравились, я даже запомнить их имена не успевала. Но выбирал он всегда девочек с характером, с харизмой, чтобы огонь в глазах и моторчик внутри. Относился к ним с вниманием. Как-то мы пошли покупать продукты на оптовый рынок – обычное дело, там было все намного дешевле, и можно было сразу в одном месте купить все, что надо. И среди гречки и мороженных «ножек Буша» увидели лоток с какими-то копеечными игрушками и прочей детской ерундой и мелочовкой. И среди всего этого барахла Андрей углядел колечки. Проволочные, тоненькие, а по центру ажурный цветочек, увенчанный «драгоценным камнем». Андрей заинтересовался, подошел посмотреть и говорит: «Мам, давай купим». Я удивилась – зачем это? «Мне так девочка одна в саду нравится! Хочу ей подарить!» «А второе кому?» – «Ну как кому? Тебе!» Это кольцо у меня хранится до сих пор. Андрей всегда прислушивался к желаниям своих друзей и родственников, запоминал, кто из них о чем мечтает, и всегда дарил желанные подарки. Говорил: «Мам, ты летишь в Испанию? Зайди там в “Хард-рок-кафе”, купи для Илюхи медиатор, ему он очень нужен». И я искала нужный медиатор, понимая, как для Андрюхи важно подарить другу именно тот подарок, о котором он мечтает: медиатор, футболку или какой-то диск, который был сто лет назад заказан, пришел из другой страны по почте, но это был именно тот диск, который друг хотел, нужную книгу или редкий сорт чая – да мало ли, кто о чем мечтал. Так вот, про девушек. Их наличие в жизни сына я никогда с ним не обсуждала. Видела, что он с кем-то переписывается, сидя в компьютере. Он тогда увлекался компьютерными играми, у них была какая-то группа по интересам, они там общались. Но в какой-то момент разговоры начались явно личного характера – Андрей стал просить меня покинуть комнату, когда начиналась беседа. Однажды меня пригласили на мероприятие в Дом-музей Булгакова. Звонит Андрей и интересуется, где я. Я говорю: «Тут такая прекрасная выставка фоторабот по “Мастеру и Маргарите”! Я именно так себе их и представляла, когда читала». А мы буквально накануне обсуждали, что уже два фильма посмотрели по этому произведению и ни один нас не впечатлил – не совпал с нашим ощущением книги. Андрей говорит: «Это очень интересно! Я сейчас к тебе приеду, но я буду не один». И приезжает с девушкой. Говорит: «Мама, знакомься, это Полина». Я оставила их смотреть выставку, ушла в кафе, а через несколько минут захотела что-то спросить, зашла за ними в зал и вижу, как они рассматривают фотографию, а сами держатся за руки. В этом было столько нежности, чистоты. Я сразу вышла, не стала им мешать. И целый день потом ходила и улыбалась. Через некоторое время я увидела, что Андрей стал замыкаться в себе, стал какой-то задумчивый. Спросила его, в чем дело, он сказал: «Как только я захочу об этом говорить, я обязательно с тобой поделюсь». А потом сообщил мне, что они с Полиной расстались. Я стала спрашивать, что произошло. Он поставил меня в совершеннейший тупик. «Понимаешь, она поступила в институт в Питере. И мы решили закончить наши отношения, потому что на расстоянии их продолжать невозможно». Я начала его уговаривать, объяснять, что это опрометчивый шаг – она же сможет приезжать, и он будет ездить к ней. Но он как отрезал: «Я, – говорит, – ее отпустил. Потому что у нее будет другая жизнь, и ей каждый раз надо будет отрывать меня от сердца, когда она будет уезжать. А это тяжело». Его решение очередной раз меня поразило. Между ними явно была не просто симпатия, там явно зарождалось глубокое чувство. И насколько надо было быть зрелыми людьми, чтобы вот так трезво все обдумать и принять взвешенное решение. Не мучить друг друга, не отрубать хвост по частям, а закрыть тему. Сейчас я понимаю, что он был прав. Психологи говорят, что близкие люди не могут находиться друг без друга больше двух недель без потерь для отношений. Потом они уже начинают учиться жить по отдельности. Теряют чувство опоры. И это означает конец их романтической связи. Но откуда такие нюансы мог знать молодой парень? Я не стала его уговаривать и убеждать, что можно попробовать любить на расстоянии. Понимала, что это его дело и мне лучше не вмешиваться. Мой сын вообще всегда очень четко расставлял границы и не позволял мне заходить за них. Еще в детстве он удивлялся: «Мама, а почему ты не стучишься ко мне в дверь, прежде чем зайти?» Я, как свойственно многим мамам, норовила эти границы снести, хотя бы подвинуть. Но он мне четко дал понять, что он отдельная личность и имеет право на свою территорию. Я пыталась противиться. Объясняла, что я же мама, я его родила, я знаю, как он устроен, и вообще, он же сейчас одет – нет повода для конфузов. «Дело не в одежде. Мама, выйди и закрой дверь», – говорил Андрей. Андрей меня воспитывал не меньше, чем я его. Это был обоюдный процесс. И как-то, во время наших ночных посиделок я сказала ему, что во многом была не права. Что я сожалею, что многое заставляла делать против его воли, давила на него, И что, наверное, я бы могла его меньше принуждать. Но для меня тоже было внове – быть мамой, я училась, пусть и на ошибках, делала выводы. У нас на эту тему были споры с бабушкой Андрея. Бабушка была сторонницей строгости в воспитании, говорила, что мальчика надо воспитывать, «пока он поперек кровати лежит, мол, когда уже перестанет помещаться поперек – будет поздно». Но я видела, что ребенок растет понимающим, старалась меньше навязывать свое мнение и давать ему возможность принимать решения самому. А когда он вырос – поняла, что свободы могло бы быть еще больше, и это Андрею пошло бы только на пользу. Я часто говорила сыну спасибо, за то, что он выбрал меня своей мамой. Андрей неизменно на это отвечал: «Пожалуйста». Вообще в нашей семье было принято выражать свою любовь. Я каждый день говорила сыну, как я его люблю. А когда он возвращался домой, и я слышала ключ в замочной скважине – оставляла свои дела и выходила его встречать. Мы обнимались и некоторое время стояли так. «Я тебя люблю», – говорила я. «Я знаю», – неизменно отвечал он. Это звучало несколько сдержанно и с юмором. Андрей меня не стеснялся. Когда его друг Илья создал собственную группу и стал давать концерты – приглашал меня. И его нисколько не смущало, что он, взрослый парень, приходит на рок-концерт с мамой. Наоборот, всем с гордостью говорил: «Это моя мама». У Андрея был хороший вкус. Однажды мы пошли в кинотеатр, который располагался в жутко дорогом и пафосном торговом центре. Андрей, проходя мимо одной из витрин, увидел пальто и сказал: «Оно мне нравится». Я скользнула по витрине глазами и отметила про себя: «Фенди. Неплохой выбор». Конечно, позволить себе такое мы не могли и просто заказали знакомой портнихе похожее. Получилось очень стильно. Но при этом весь его гардероб умещался в маленьком пространстве. Для него не было пределом мечтаний купить новую шмотку, кроссовки носил долго, и пока не сносятся – новые не покупал. На вопрос, чего ему не хватает из одежды, неизменно отвечал: «Мама, у меня все есть». А одежду он выбирал себе с детства. Сам. Я старалась не вмешиваться. Однажды мы с ним поехали в магазин, и Андрей выбрал какой-то умопомрачительный комплект из несочетаемых между собой майки, штанов «с заниженной мотней» и кепки. Бабушка, увидев его в этом наряде, выразительно на меня посмотрела. Но я сказала, что это выбор Андрея, и я его уважаю. Когда еще ему экспериментировать, как не в этом возрасте. Единственное исключение составляли мероприятия, где мы появлялись вдвоем. У него были дежурные классические костюм-рубашка-галстук-туфли, и я могла быть спокойна за его внешний вид. Когда Андрей только поступил в институт, он задумался о карманных деньгах. В то время одна моя подруга работала в концертном зале «БАРВИХА LUXURY VILLAJE». Его только построили, и он считался одним из самых престижных ЗАЛОВ, куда тут же начали возить самых раскрученных западных звезд. Подруга обмолвилась, что они ищут администраторов – молодых мальчиков и девочек, скромных, воспитанных и умеющих себя держать. Предложила Андрюше прийти на собеседование – вдруг он подойдет? Андрею идея понравилась, а, увидев репертуар зала, он и вовсе пришел в восторг. Пошел на собеседование, и его взяли. Барвиха тогда была самым пафосным местом во всем Подмосковье, добраться туда без машины было сложно, и я, поскольку планировала поменять свой автомобиль, предложила Андрею взять мой «Гольф». Но он воспротивился. Сказал, что на метро и маршрутке до концертного зала добираться быстрее, чем за рулём. Он меня этим очень удивил, я думала, что нет на свете мальчишки, который отказался бы от собственного автомобиля. Но Андрею это было не нужно. «Зачем мне машина? – говорил он. – Ее парковать надо, о ней заботиться, обслуживать. А на метро я за полчаса окажусь в любом районе Москвы». Дисциплина на его работе была строгая, во время концертов администраторам не разрешалось присутствовать в концертном зале, но иногда можно было слышать из-за двери, что творится на сцене. А еще Андрей мог наблюдать, как артист за кулисами готовится к своему выходу, и это ему очень нравилось. Иногда зал закрывался на спецобслуживание – там играли чьи-то роскошные свадьбы. Андрей не говорил, чьи именно – им строго-настрого запрещалось разглашать эту информацию. Дороговизна в том районе, где Андрею пришлось работать, была баснословная. Чашка кофе стоила там каких-то нереальных денег, а уж об обеде и говорить было нечего. «Где же вы там едите?» – интересовалась я. Оказалось, что если спуститься в подземный паркинг под этой лакшери-деревней и пройти его насквозь, можно было набрести на столовую, куда ходили те, кто паркует машины, продает одежду в бутиках и стрижет лакшери-посетительниц в местных салонах. Один раз мы с Андреем даже эту столовую посетили. Там все было, как в Советском Союзе: подносики, железный стол, салатик с капустой, пюре с котлеткой. Да, и в Барвихе, оказывается, такое было. Когда Андрей получил первую зарплату, у меня с приятельницей (ее сын тоже там работал) состоялся один интересный разговор. «Я хочу, чтобы из моего мальчика вырос мужчина, который понимает, что надо платить по счетам, – сказала она. – Поэтому вчера я объявила сыну, что отныне он должен платить за проживание в нашей квартире. Разложила ему все по полочкам – сколько мы платим за воду, за свет, за вывоз мусора и домофон, показала все счета и посчитала его долю». Я была под впечатлением. Через несколько дней подруга сообщила, что сын согласился на ее условия. Поначалу он был возмущен, но потом посмотрел объявления о сдаче квартир и понял, что мама просит совсем немного – снять комнату в какой-то посторонней квартире на эти деньги он не смог бы при всем желании. Идея подруги вдохновила меня на разговор с Андреем. И дело тут было вовсе не в том, что мне нужны были его деньги. Я подумала, что это хороший воспитательный момент. Рано или поздно он обзаведется семьей. И для того, чтобы нормально жить, он должен знать цену деньгам. Научиться не только зарабатывать их, но и распределять разумно. Я изложила ему свои мысли. Он меня выслушал и говорит: «Ты серьезно?» Я дала Андрею время, чтобы все обдумать, и через несколько дней он пришел и принес деньги. «Есть резон в твоих словах, мама, я же зарабатываю и могу помочь с оплатой квартиры». Вообще я старалась все покупки, которые касались моего сына, делать из собственных заработков. И ремонт в его комнате затевать, и одежду ему покупать. Разумеется, Сергей был бы не против дать деньги на все это, но мне такая постановка вопроса казалась неправильной. Папа на Андрея алименты не платил, я посчитала, что взыскать их через суд можно, но не стоит. Понимала, что папино недовольство может больно ударить именно по сыну. И отказалась от этой мысли. Именно в это время Андрей стал проявлять интерес к благотворительности. Началось все с того, что он поинтересовался, куда ему можно отдать старый, но еще работающий компьютер. А я тогда активно помогала одному детскому дому – там жили дети, чьих родителей лишили прав. Узнала я об этом заведении от Елены Цыплаковой, она давно им помогала, но не деньгами – деньги обычно до детей не доходили, растворялись где-то по дороге. Елена предпочитала делать ремонт в помещении детского дома или покупать что-то нужное детям. Узнала, например, что по нормам воспитаннику детского дома полагалось две пары носков в год. Представляете? В год. Две пары. Мы кинули клич по людям, собрали денег и пошли в магазин покупать эти самые носки. Привезли ребятам несколько ящиков – так, чтобы уж точно на год всем хватило. Точно так же закупали им игрушки и разную канцелярию. И вот Андрюша решил этим детям отдать свой комп. Мы приехали в детский дом. Навстречу нам вышли дети. И взгляды у многих из них были такие, какие бывают у малолетних преступников: колючие, напряженные. Это было не удивительно, ребята росли в семьях, где приходилось натурально выживать. Посетителей, приносящих подарки, они тоже не очень жаловали. Им было не очень приятно, что кто-то все время приезжает и благодетельствует их – дарит какую-то ерунду, чтобы потом сделать селфи на фоне подарков. Но когда мы сказали, что привезли им компьютер, началось настоящее веселье. Андрей, правда, до последнего переживал, что комп не новый, не мощный, и спрашивал у меня, прилично ли вообще кому-то дарить такое старье. Но когда мы вошли в компьютерный класс детдома и увидели мониторы, на которых они работали – такие желтоватые кубической формы коробки, из далекого прошлого, похожие на допотопные телевизоры, – вопросы отпали сами собой. Андрей захватил из дома диски с играми, в которые уже не играл, и у детей было абсолютное счастье. Андрей долгое время находился под впечатлением от посещения детского дома – до этого он никогда не видел таких детей и, наверное, даже не подозревал об их существовании. А потом мы еще посмотрели фильм, в котором шла речь про усыновление. Он долго обдумывал увиденное и вдруг выдал: «Мам, а я родной?» «Вот это заявка!» – думаю. «Андрей, ты точно родной. Посмотри на себя. Ты похож на нас на всех – и на папу, и на маму, и на бабушек с дедушками». Но он еще некоторое время продолжал меня пытать: «Точно? Ты ничего от меня не скрываешь?» Я говорю: «Тебя даже в роддоме перепутать не могли, мне же тебя сразу дали в руки, и я тебя рассмотрела как следует, у тебя родинка на шее точно такая же, как у меня». Этот аргумент его убедил. Когда учеба в институте стала подходить к концу, я опять завела разговор с сыном о том, чем он планирует заняться в будущем. «Я хотел бы помогать планете и человечеству», – объявил мой мальчик. «Так, – говорю, – прекрасный план. Звучит красиво. А как-то конкретно он формулируется? В чем выражается?» – «Я бы хотел работать либо в ООН, либо в ЮНИСЕФ – в международных организациях, которые оказывают влияние на всю планету». Это была не просто идея – Андрей в свои выходные дни действительно стал посещать офис Фонда защиты дикой природы. Они набирали волонтеров, и Андрей с удовольствием к ним присоединился. Однажды пришел домой, а вид такой, как будто он мешки ворочал целый день. «Ты откуда такой уставший?» – спрашиваю. «Понимаешь, мы там устроили мозговой штурм. У фонда мало денег, а сделать надо многое, и мы с волонтерами сидели думали, как продвигать фонд с наименьшими затратами и наибольшей отдачей». – «То есть вы выполняли работу человека, который сидит в этом фонде на окладе? – интересуюсь мягко. – Ты же понимаешь, что за такую деятельность вообще-то деньги платят?» Андрей сначала отмахнулся, мол, сама же учила – делай добро и бросай его в воду. Но, поучаствовав еще в нескольких штурмах, понял, что действительно выполняет чью-то работу. Но благотворительностью заниматься продолжал. Получив зарплату, 10 процентов отчислял фонду. Я в то время тоже помогала различным фондам. Андрей следил за моими действиями и через некоторое время стал эти свои 10 процентов от зарплаты приносить мне – я, мол, лучше знаю, как ими распорядиться. И эта привычка – отдавать часть денег нуждающимся – осталась у него навсегда. Глава 25. Мои роли в кино Ни для кого не секрет, что в то время, когда мы познакомились с Сергеем, я была гораздо более узнаваема, чем он. Таблоиды писали: «Молодой артист увел жену у Игоря Ливанова». Но уже тогда было понятно, что у Сергея большой творческий потенциал. Помню, как моя подруга-психолог первый раз попала на его спектакль «Жизнь моя, иль Ты приснилась мне?» в театре Ермоловой. Спектакль был средним, ставился он под местную приму, которая, несмотря на то что была уже в летах, играла Айседору. Сережа играл Есенина. Ему тогда было 23, но, пробуясь на роль, он наврал о своем возрасте, сказал, что он старше. Женщины, проводившие кастинг и принимавшие решение, увидев его, удивились: «25? А выглядишь гораздо моложе!» – «Да ладно, бросьте, бабы!» – сказал он веско. «Бабы» сомлели, и роль досталась Сергею. Играл он шикарно. Мы с подругой сидели в первом ряду, смотрели во все глаза. А после спектакля она мне говорит: «Ты знаешь, мы имеем дело с обыкновенным гением! Да. Я психоаналитик и знаю, о чем говорю». Потом она объяснила, чем гении отличаются от просто талантов. Талантливые люди щедро одарены, но при этом психически слабы и нестабильны. А у гения при тех же творческих данных более крепкая психика. Талантливый человек может впасть в депрессию от отсутствия работы и спиться. С гениями такого не происходит. Сергей действительно был тогда одним из лучших молодых актеров в стране – невероятно эмоциональный, чувственный и при этом уже в том возрасте обладающий потрясающей актерской техникой. Когда мы поженились, он служил у Табакова и играл спектакли в театре Ермоловой. Плюс к тому он еще и снимался понемногу. Мне время от времени стали предлагать роли в антрепризах. И пару раз я даже соглашалась. Например, с радостью приняла предложение культурного центра при чешском посольстве сыграть спектакль по абсурдистской пьесе Вацлава Гавела. Я всегда с радостью ходила в этот центр на вечера, которые организовывала моя подруга Мира Гавьярова. Там показывали лучшие чешские фильмы в русском переводе, туда приезжали известные кинорежиссеры, там было очень интересно. И вот она меня как-то зовет к себе в гости и говорит: «Ирочка, у нас возникла такая идея – надо поставить пьесу. Я нашла режиссера, он работает у Марка Розовского и готов нам сделать спектакль. Нам нужны три актера – два мужчины и одна женщина». Я почитала пьесу, она мне понравилась, но показалась короткой, и мы решили добавить туда еще пару пьес Беккета. Спектакль назвали по одной из пьес: «И все это полная белиберда». Мы репетировали где придется, костюмы подбирали из тех вещей, которые могли найти, но были увлечены творческим процессом, и в результате получился прекрасный спектакль. Сыграли мы его настолько успешно, что потом еще ездили с ним на гастроли в Прагу.