На второй день подходит к нам на пляже Вадим Юсупович. «О, Андрюша, гомо сапиенс, как дела? Как там плохие операторы? Пойдем, я тебя познакомлю с Рудинштейном». И берет его за руку, ведет по пляжу, туда, где расположились Марк Григорьевич и режиссер Владимир Хотиненко. Я за ними наблюдаю издалека. И вижу, что Андрей что-то говорит, а потом раздается гомерический хохот. Хотиненко смеется – только что со стула не падает. Рудинштейн берет Андрюшу за руку и подводит ко мне. «Знаешь, – говорит, – что твой ребенок сказал? Он подошел ко мне и важно произнес: “Андрей Ливанов. Русский”. И протянул мне руку. Как ты думаешь, что мне пришлось ответить? “Марк Рудинштейн. Еврей”». Я испугалась сначала, думаю – с чего ему вдруг взбрело таким образом представляться, мы вообще дома не обсуждаем национальности. Но Марк Григорьевич меня успокоил, не бери в голову, говорит, он ребенок, мало ли чего сболтнул. А Марк с тех пор только так и говорил при встрече: «Андрюх, привет, это Марк Григорьевич, помнишь меня?» Началась фестивальная жизнь. Мы вовсю наслаждались приятной компанией, морем и фруктами, которые иногда могли себе позволить купить на местном рынке. Однажды сидим на пляже, едим черешню. И вдруг я поднимаю голову и вижу своего старого знакомого Кирилла Андреева. Я удивилась – что он, манекенщик, делает на кинофестивале. Оказалось, что Кириллу все-таки удалось исполнить свою мечту, и он приехал в Сочи как солист новой группы «Иванушки Интернешнл». На «Кинотавре» должно было состояться их первое выступление. Кирилл очень волновался, как оно пройдет. К тому же у них совсем не было денег – гастроли у них еще не начались, но они уже успели потратиться на костюмы, которые покупали на свои деньги, чуть ли не в долг. «Представляешь, – говорит, – нас сюда привезли, поселили, а на довольствие не поставили – не хватило на нас еды». И до меня доходит, что он уже давно тут, а значит, жутко голодный. Я предложила ему черешни, он начал отнекиваться, кивать на Андрюшу, мол, ему нужнее. Но я чуть ли не силой вручила ему оставшиеся ягоды и не позволила возражать. На красной дорожке я произвела в тот год настоящий фурор. У меня были одни-единственные приличные туфли – темно-синие, а у подруги, которая хорошо шила, нашлись остатки ткани – чёрной в белый горошек. И она сшила мне из нее платье-бюстье и болеро с рукавами. Я была довольна тем, как выгляжу, единственное, что меня категорически не устраивало – волосы. После участия в парикмахерском чемпионате прошло уже много времени, специфическая конкурсная стрижка – сзади под ноль, спереди длинные пряди – отросла, стали видны корни, а на концах волосы были пережжённые и абсолютно белые. Денег на парикмахерскую не было, и я решила, что справлюсь сама. Забрела на оптовый рынок и купила баллончик с краской. В аннотации было написано, что она легко смывается. Цвет назывался загадочно и маняще: «Индийское лето» и на картинке выглядел вполне благородно. Я не учла одного – как он будет смотреться на моих вытравленных в ноль волосах. Купила баллончик и взяла с собой в Сочи. На второй день фестиваля, насмотревшись на красавиц, которые туда приехали, я поняла, что так продолжаться больше не может, надо приступать к решительным действиям. Взяла краску, намазала ее на свои волосы, надела сверху пакет, выждала положенное время и отправилась смывать. Цвет воды, который стекал с моих волос, меня несколько насторожил. Я никак не ожидала увидеть такой ярко-малиновый поток. Краска все стекала и стекала, я уже было решила, что на волосах совсем ничего не останется. Отжала волосы белым отельным полотенцем. Посмотрела на него и обомлела. Полотенце было сплошь в ярко-оранжевых и малиновых сполохах совершенно дикой интенсивности. И на голове был такой же пожар. Я помыла голову еще раз 10, но краска в мои вытравленные насмерть волосы, которые блондировали и сушили феном по семь раз в день, впиталась железно, решила я и пошла в таком виде в люди. На следующий день после купания выхожу из воды, а мне говорят: «Ира, у тебя по спине краска течет». Эта краска испачкала все, что можно – наволочка стала розово-оранжевой, пришлось ее вывернуть наизнанку, чтобы не бросалась горничным в глаза, а полотенце отстирать так и не удалось. В общем, освежила я свою прическу на славу. Готовясь к выходу на красную дорожку, я надела платье, туфли, окинула себя в зеркале взглядом и думаю: «Хорошо бы голову оторвать, конечно!» Положение немного спасла ярко-красная помада. Подруга мне ее дала и напутствовала: «Если не знаешь, что делать – крась ярче губы, это всегда поможет». Я воспользовалась ее советом, и цвет помады хоть как-то уравновесил взрыв на моей голове. Зато на дорожке я была заметна. И вне дорожки тоже. Рудинштейн подошел ко мне как-то и говорит: «У меня номер на самом верхнем этаже гостиницы, и я иногда стою у окна, наблюдаю, как люди идут внизу по дорожке из отеля в зимний театр. Так вот что я тебе скажу – тебя я вижу сразу. Ты не боишься режиссеров распугать?» Кстати, действительно, после моего феерического появления на том «Кинотавре» предложений на пробы некоторое время не было. Видимо, мужчины-режиссеры не догадывались, что волосы можно перекрасить. Я много раз слышала от них: «Ну она же брюнетка, эта актриса, а у нас по сценарию блондинка. Не парик же ей нацеплять». – «А перекрасить нельзя?» – спрашиваю. Они страшно удивляются – как? А так можно? Мужчины, видимо, считают, что блондинки у нас сплошь от природы. В тот год на «Кинотавре» была шикарная кинопрограмма. Организаторам удалось привезти на фестиваль Сильвию Кристель (знаменитую Эмманюэль) и Жерара Депардье. Депардье попал на «Кинотавр» совершенно неисповедимыми путями. Денег, чтобы пригласить его официально, ни у кого, конечно же, не было. За несколько дней до начала «Кинотавра» кто-то из руководителей фестиваля был в Париже по делам и там встретился с Жераром. Сначала пытались его уговорить приехать в Сочи, а потом напоили, и он дал свое согласие. Его погрузили в самолет, где он благополучно всю дорогу проспал, а потом, когда приземлился – не понял, где он и зачем. Смотрит на надпись «Сочи» у летного поля и спрашивает: «Что это? Гуччи? Мы в Италии?» – «Это Сочи, – говорят ему. «Сочи? А это где вообще?» – Депардье аж протрезвел от ужаса, но все-таки не до такой степени, чтобы соображать. Приехал в отель, его отвели в номер. Он говорит: «Что это за место? Я должен здесь подождать, пока меня в мой номер заселят?» – «Нет, – говорят, – это и есть ваш номер». Начали ему рассказывать, какие планы у него с утра, какие встречи, с какими киношниками, а он, не говоря ни слова, рухнул прямо в куртке на кровать и уснул тут же. На следующий день было представление фильма, в котором играл Жерар. Набился полный зал народу. Выходит Марк и говорит: «Вы знаете, друзья, нам предоставилась редкая возможность – лицезреть в гостях всемирно известного и любимого всеми актера Жерара Депардье». Мы все подумали, что он шутит. Но Жерар действительно вышел на сцену. В каких-то помятых брюках, кожаной куртке, несмотря на жару. Сделал один шаг на сцену. Потом второй. Потом косо посмотрел в зал. Потом повернулся направо и увидел занавес, закрывающий экран, – роскошный занавес, по низу шитье. Подошел к нему, взял в руки и начал пальцем ковырять шитье. Как ребенок, который увидел что-то любопытное. Марк говорит: «Жерар, пожалуйста, вам слово». Он снова поворачивается к залу, делает еще пару шагов, вглядывается в темноту, не понимая, есть ли там кто-то. Пошатывается, руки в карманах. Дошел до микрофона, сказал: «Бонжур» и ушел. Вот такое состоялось интересное выступление Жерара Депардье на фестивале «Кинотавр». Сильвия Кристель тоже поразила всех. Мы ожидали увидеть феерическую женщину в сногсшибательных нарядах – все-таки как-никак французская актриса, звезда эротического кино. Но перед нами появилась скромная, маленькая, с короткой стрижечкой, милая женщина, одетая очень просто, – в темную юбку, неяркую блузку и туфли-лодочки на низком каблуке. Вышла застенчиво на сцену, мило поблагодарила собравшихся. Я сама удивилась своей реакции. Вроде я была далеко не ребенком, но почему-то ждала от этих артистов какого-то чуда. Какой-то феерии. Я же смотрела их в кино, фильмы, в которых они снимались, давно стали классикой, а они сами – небожителями. Я ожидала платьев от-кутюр, искрометных речей, огня. А увидела усталых взрослых людей. Даже Рудинштейн не выдержал и прокомментировал появление Кристель таким шутливым образом: «Знаете, а я ведь продюсером стал только для того, чтобы когда-нибудь познакомиться с Сильвией Кристель. И вот я стою с ней на одной сцене, но я уже не молод, приехал сюда с женой, да и Эмманюэль уже не та». Время на том «Кинотавре» мы провели прекрасно. Были все свои, киношники, чужих тогда на фестиваль не пускали. Машков, с которым мы уже были знакомы по работе у Табакова, ставил капустник на арене цирка, и мы все очень смеялись, когда Рудинштейн выезжал на манеж на верблюде между его горбов. Было солнце и море. Было море общения, креатива и позитива. И ужасно не хотелось уезжать. Глава 17. Магазин на диване В один прекрасный день меня пригласили на необычный кастинг. Первый вопрос, который мне там задали, буквально огорошил. «Вы любите украшения? Ювелирные, например?» – «Понимаете, – говорю, – какая история. У меня никогда не было возможности проверить, люблю ли я их, потому что никогда в жизни не было денег, чтобы их купить». Вспомнила свою однокурсницу, которая в ближайшем к нашему училищу ювелирном магазине перемерила все колечки, которые только было можно найти. Она прямо как Кащей над златом, чахла над прозрачным прилавком и приговаривала: «Вот накоплю денег и куплю себе вот это с изумрудиком. Или нет, вот это, с сапфиром». Вот это, я понимаю, была любовь к ювелирным украшениям. А мне уже во время второго похода в тот магазин стало неимоверно скучно, и я сбежала. «Вы с какой целью интересуетесь?» – спрашиваю человека, задавшего мне столь неожиданный вопрос. «Мы запускаем первый в России ТВ-шоп. Магазин на диване. Вам нужно будет в кадре рекламировать кольца и серьги, расхваливать их на разные лады, чтобы зрители по ту сторону экрана захотели купить у нас все сразу». Дальше он мне объяснил, как технически все это будет происходить – мы будем в прямом эфире, внизу будет «бегущая строка», где зритель будет видеть цену, каратность, телефоны, по которым надо будет звонить и заказывать понравившиеся украшения, которые покупателю потом доставят прямо на дом. Я все это выслушала, иду домой и думаю: «Ты молодец, Ира. Тебя спрашивают, нравятся ли тебе украшения, которые тебе предстоит рекламировать, а ты выступаешь, как с теми помидорами. “Любите ли вы помидоры?” – “Есть люблю, а так нет”. Наверняка тебя теперь не захотят взять ведущей в эту программу». А с другой стороны – все честно. Что я тогда знала о драгоценностях? Вот они все, на мне – крошечные копеечные сережки в ушах и обручальное колечко. Когда родился Андрюша, один из наших друзей (его звали Армен) подарил мне позолоченное кольцо, чем меня очень удивил. А его, в свою очередь, удивил Игорь, который не подарил мне ничего (оказывается, женщине за рождение ребенка всегда было принято дарить что-то ювелирное). А еще одно украшение – тончайшая золотая цепочка – было преподнесено мне на 18-летие моими хорошими ростовскими друзьями, семейной парой, они были старше меня и очень помогли мне в свое время, настроив меня правильно для поступления в театральный. Помню, они не знали, какой у меня размер шеи, и решили эту проблему очень изящно. Друг посмотрел на меня и говорит: «У тебя шейка такая тоненькая. Интересно, мои руки ее обхватят или нет?» Я удивилась, мол, странные вопросы он задает. Он взял мою шею руками и говорит: «Ты представляешь, получилось, и даже запас остался». А через несколько дней пришел на мой день рождения и принес длинную коробочку, в которой лежала золотая цепочка, нежная, невесомая. Я была в невероятном восторге. Еще я помнила мамины сережки с александритом, которые мне в детстве нравились. Очень было интересно забираться вечером к маме под бок, когда она, лежа на диване, смотрела телевизор, и исследовать, какого цвета сегодня камень (у александрита есть свойство менять цвет в зависимости от температуры и освещения). Больше никакого опыта общения с драгоценностями у меня на тот момент не было. В общем, я решила, что, как говорил в таких случаях Валерий Сюткин, «завалила участок». Но на следующее утро последовал звонок. «Ирина, приходите, пожалуйста, на пробы. Наш продюсер принял решение взять двух ведущих – блондинку и шатенку (вас) – и посмотреть, у кого лучше пойдут продажи. На кого из вас аудитория лучше отреагирует, ту и оставим». Я прихожу на пробы и вижу, что конкурентка-блондинка – моя однокурсница по ростовскому училищу искусств. Это, конечно, было просто удивительно. Оля, помнится, всегда мечтала уехать в Москву, шутила, что выйдет замуж за любого, кто увезет ее в столицу. Как известно, в каждой шутке есть доля шутки. Так и произошло. Я же никогда в Москву не рвалась, но встретились мы с ней именно в этом городе, на кастинге, в качестве соперниц. Ольга, помимо симпатичной внешности, обладала еще и невероятной напористостью, и я понимала, что она продаст все, что захочет. «Недолго я тут проработаю», – думаю я, но все же приступаю к работе. Ну а вдруг? Меня очень подкупило то, что телеканал позволил нам самим выбрать себе одежду для эфира. В дело вписался один из известных тогда российских брендов, набирающих обороты и одевающих зарождавшийся офисный «планктон». Все было строгое, серое, простенькое, но тем не менее там было из чего выбрать. Единственное условие, которое нам поставили, – юбки должны быть короткими. Покупателя завлекали всеми возможными способами, в том числе голыми ногами ведущих. Мы сидели на барном стуле в туфлях на высоких шпильках, одна нога согнутая, на ступенечку опиралась, вторая на полу. Рядом с нами возвышалась тумба, на которой стояла коробочка с этой самой ювелиркой. И надо было сидеть в такой загадочной позе в пол-оборота, чтобы выигрышно демонстрировать все сразу – и себя, и колечки. Это было жутко неудобно, все затекало. А колечки и сережки первое время норовили выскользнуть из пальцев и упасть на пол. Но я старалась, как могла. Работали мы не с самыми дорогими ювелирными изделиями, чистота изумрудов была максимум три или четыре, жемчуг культивированный, бриллианты не особо крупные – но на экране смотрелось все дорого и богато. Операторы умели показать игру граней на этих камнях так, что их хотелось купить. А у меня появилась еще одна обязательная статья расходов. Поскольку мои руки были в кадре крупным планом, и любой изъян маникюра был тут же заметен, пришлось найти доступную по цене парикмахерскую и регулярно перекрашивать ногти. Сама себе я бы ни за что не смогла сделать маникюр так, чтобы на большом экране не было видно дефектов. Так что с каждой зарплаты приходилось откладывать еще и на это. А еще одна трудность заключалась в том, что в эфире надо было все время говорить. У меня не было ни телетекста, ни бумажек (за исключением набросанного на скорую руку небольшого вступления), надо было постоянно импровизировать. Единственное подспорье – информация о том, что такое-то кольцо сделано из золота, вставки – бриллиант и сапфир, чистота камня такая-то, а каратность такая-то. Ни гостя в студии, который мог бы переключить внимание на себя, ни даже фоновой музыки, которая позволила бы мне сделать хоть какую-то паузу, дыхание перевести. Я предложила пустить музыку фоном, руководители программы отказались – дорого это было или технически невозможно, уж не знаю. Так что за те полчаса, что шла передача, я говорила непрерывно, вдохнуть некогда было. И при этом постоянно вертела в руках колечки, показывая их в наилучших ракурсах. Мне говорили: «Делай, что хочешь, но ты должна продать товар». А мы помним еще по истории с моими попытками стать дистрибьютором косметики, что продавец из меня еще тот. И я придумала ход. «Давайте, – говорю, – я лучше буду истории рассказывать, это я умею гораздо лучше». И мы вместе со сценаристом программы находили всякие байки о драгоценностях, к примеру о любимой жемчужине Клеопатры, или о том, как царица Екатерина своему фавориту графу Орлову подарила трость, на которой был огромный бриллиант, названный его именем. У этого камня была непростая судьба – его крали, пилили, даже убивали из-за него. В общем, всю быль и все легенды про камни я рассказала. И между делом ещё массу полезной информации выдавала: о том, например, что изумруд – редкий камень и очень хрупкий. Настолько хрупкий, что может раскрошиться от удара кольцом о стол. И поэтому на кольце он держится с помощью закрепки под названием «крапан», защищающей камень со всех сторон. А вот с бриллиантами можно как угодно обходиться, хоть стекло ими резать между делом. Но основной специализацией моей все равно были, конечно, сказки о ювелирных изделиях. Я такая, как «В гостях у сказки», садилась и нежным голосом говорила: «Здравствуй, дружок». Однажды я разговорилась с женой музыкального критика Артемия Троицкого. И она мне рассказала: «Знаете, когда у нас с Артемием родился ребенок, он был очень беспокойный, я не спала неделями, уже не было никаких сил. И однажды мы включили ему “Магазин на диване”, он услышал ваш голос и успокоился. И я успокоилась. С тех пор я его могла уложить только под вашу “сказку”». Это было невероятно трогательно – услышать такое признание. В основном мне говорили, что изучали по моему маникюру и макияжу тренды сезона, это тоже, конечно, было приятно, но куда менее трогательно. Надо сказать, что в итоге никто из ведущих никого не победил, и мы с Олей так и вели эфир вдвоем, по очереди. Продюсер нам честно признался: «Мы посмотрели продажи – и они одинаковые. Мы решили оставить в эфире вас обеих, вы разные и отлично дополняете друг друга». Так мы и продолжили. Я была такой Шахерезадой, а Оля – заправским продавцом, сообщавшим покупателям, что лучший подарок к 8 Марта – вот именно эти сережки. У меня это получалось хуже. Помню свою прекрасную оговорку: «Вы еще можете успеть купить девушке кольцо, букет и бутылку вина». Дальше я хотела подытожить, что кольцо – лучший подарок, но у меня против моей воли вырвалось: «Вино – лучший подарок для девушки». Фраза эта широко цитировалась потом в нашем узком кругу, кто-то неизменно прибавлял: «Ну а если вина нет – самогонки бутыль подарите, тоже хорошо зайдет». Веселились, в общем, как могли. А однажды мы в погоне за эффектным кадром чуть не сорвали прямой эфир. Снимали рождественскую передачу, в студии стояла наряженная елка, и кто-то решил для пущей романтичности поставить еще и свечу. Свеча горела-горела и вдруг накренилась, и упала. Продолжая при этом гореть. В прямом эфире. Оператор быстро перешел на крупный план, взял фокус на мои руки, по рации велел коллеге быстро исправить ситуацию, и тот по-пластунски пополз к свече, погасил ее и утащил. В кадре получилась красивая картинка. Свеча горит. Елка мерцает. Пламя отражается в игрушках. Потом свеча кренится. Потом падает. И потом просто-напросто исчезает. Прямо фокус какой-то. Очень эффектно получилось, ничего не скажешь! Я уже была ведущей с неплохим стажем, но тем не менее каждый день мучительно пыталась справиться со страхом эфира. Очень волновалась перед каждой командой «Мотор», перебирала в голове, что мне необходимо успеть сказать, какие характеристики упомянуть, какие даты не забыть в своих историях. Объектов было много, и надо было успеть сказать про каждый, и не останавливаться, и выуживать из головы все новые и новые факты. В общем, я волновалась и от этого несколько зажималась. И продюсер после каждой программы устраивал разбор полетов, неизменно мне говоря: «Ира, руки у тебя сегодня опять дрожали, а тут ты запнулась, а здесь недосказала, в общем, можешь лучше, старайся!» И вот однажды я решила перед эфиром забежать в туалет, посмотреть на себя в зеркало, поправить прическу, убедиться, что все в порядке. В Останкино коридоры длинные, пока дойдешь до туалета, пока вернешься – эфир. И вот я смотрюсь в зеркало, потом на часы и понимаю, что, если я сейчас же не сорвусь с места и не побегу – опоздаю. И я побежала. Рванула, как спринтер на Олимпиаде. И не заметила открытую дверь, которая на меня смотрела торцом и была практически не видна. Естественно, я со всего маху в тот торец вошла. Раздался звон, зубы клацнули от удара. А у меня первая мысль: «А шишка есть?» Я не подумала о том, есть ли у меня сотрясение мозга, сломала ли я нос и целы ли мои зубы. Главное, чтобы без шишки обошлось, а то зрители увидят. Несусь в студию, отрабатываю программу, думая лишь о том, не растет ли у меня на лбу в этот момент шишка. После эфира иду к режиссеру в аппаратную, ожидая разноса. И вдруг он мне говорит: «А вот сегодня все прекрасно! Можешь же, когда захочешь!» И я понимаю, что вот этот стресс, в котором я находилась все полчаса, пока шла программа, выбил у меня из головы страх эфира. А еще один раз у меня вздулся флюс. Просыпаюсь утром – щека раздута, как у хомяка, рот плохо открывается и дико болит. А на работу надо, никуда не денешься. Я прополоскала рот фурацилином – стало еще хуже. Щека не уменьшилась, а язык и губы стали ярко-желтыми. Приезжаю на студию, гример на меня смотрит и говорит: «Да, Ира, сегодня на украшения вряд ли кто смотреть будет, все внимание на тебя будет направлено». Накрасили меня помадой поярче, чтобы желтые зубы казались белее, посадили в профиль, велели рот открывать осторожно. Потом кто-то из знакомых, видевших мой эфир, говорит: «Вы концепцию поменяли? Видел, как ты в профиль сидела. Но вы молодцы, в этом что-то есть, больше акцент на украшениях получается». В какой-то период мы стали работать по ночам. Не было уже прямого эфира, и мы записывали сразу по пять-шесть программ. Режим дня у меня был такой. Я с утра отвозила Андрюшу в школу в переполненном троллейбусе, возвращалась домой, потом ехала обратно его забирать, делала домашние дела, а ночью отправлялась на запись. Возвращалась домой утром и снова с Андреем в школу. Как меня выматывал этот режим – не передать словами. А еще в студии было жутко холодно. Дядя, заведовавший кондиционерами, включал их и на ночь уезжал. Щиток он закрывал на замок, так что отключить их мы не могли. В студии холод – зуб на зуб не попадает, я в короткой юбке, барный стул, на котором я сижу, – металлический, тумба покрыта стеклом, кольца-серьги ледяные. У меня в буквальном смысле слова синели пальцы. Гример говорил: «Крась поярче ногти, чтобы они оттеняли твои сиреневые пальцы». Губы мне ярко красили по той же причине, нос пудрили сильно, чтоб не краснел. В перерывах гример мне делала горячий чай, и я пила его, стуча зубами о кружку. И к концу бессонной ночи совершенно выбивалась из сил. А потом домой и снова в колею. Других вариантов не было, деньги были очень нужны. Глава 18. Мои роли в исторических фильмах Примерно в этот же период меня утвердили на роль принцессы Анны Византийской в фильме «Рыцарский роман». После того, как на экраны вышел «Рыцарь Кеннет», это было неудивительно, я неплохо смотрелась в роли исторической героини. Снимали картину в натуральных декорациях, там, где эта история на самом деле и происходила – в Стамбуле. Нам сопутствовала редкая удача – съемочной группе разрешили работать внутри знаменитого собора Айя-София. Кстати, это был последний раз, когда киношникам разрешили туда войти, после нас такие вольности внутри памятника архитектуры уже не допускались. В Стамбуле я была впервые, и меня совершенно заворожили все эти запахи, краски, звуки, эти голоса с минаретов, музыка, весь этот восточный шум. Нас поселили в маленькой гостинице, она была скромная и недорогая, но мне, неизбалованной девушке, даже скромный шведский стол – брынза, помидоры, перец – показался райски вкусным. Тем более что ели мы на улице под тентами, и запах еды смешивался с запахом прогретого воздуха. Актерский состав был потрясающим. Моего киноотца, императора Византии, играл Василий Лановой, маму, императрицу Ирину – Любовь Полищук, а моего жениха, кесаря – Николай Еременко-младший. Он на тот момент был одним из главных секс-символов нашего кинематографа, снялся в фильмах «Пираты XX века», «31 июня», его обожали все женщины страны. Все это были люди-легенды, и я долго не могла поверить, что играю с ними в одном фильме. Вообще со мной такие вещи часто случались. Вроде и был у меня уже какой-то опыт работы с великими артистами, и привыкла я находиться на одной съемочной площадке с самыми невероятными людьми, но время от времени накатывало странное осознание: «А что я здесь делаю? Я же девочка из простой семьи, дворничихина внучка, как я вообще сюда попала? Имею ли право находиться здесь, рядом с ними?» Меня уже все воспринимали как «лебедя», а я сама все еще чувствовала себя «гадким утенком». И уговаривала себя, что я на своем месте, что я не самозванка и могу смело разговаривать с этими людьми, смеяться с ними, гулять по прекрасному городу и меня принимают и признают за мной это право. С Еременко случилась забавная ситуация. По сценарию он активно претендовал на руку и сердце моей героини, но захаживал к рабыне-наложнице. Анну это задевало. И вот мы играем сцену, в которой кесарь общается с Анной, а за колонной в это время прячется наложница его, такая вся в легких шароварчиках, и все знают об этом романе, и все смотрят на мою героиню, она пытается держать лицо, но ей это непросто дается. Наутро после съемочного дня я выхожу из своего номера в отеле, тут же встречаю в коридоре Любу Полищук, живущую по соседству, и мы идем завтракать. Вижу Николая, улыбаюсь ему и говорю: «Ну что, ночью, как обычно, все по наложницам ходили?» Ничего особенного, стандартные актерские шутки. А он с каменным абсолютно лицом проходит мимо меня и садится за столик. Я напряглась. Думаю, может, он обиделся? На что? Я неуместно пошутила? А Люба, слыша мои подколы, ухохатывается. Я говорю: «Люб, я, наверное, должна извиниться перед ним за свою шутку? Он обиделся?» А она отвечает: «Ира, я должна открыть тебе невероятную тайну. Мы с Колей много снимались вместе. Он отличный актер и прекрасный человек, но у него абсолютно нет чувства юмора. Просто никакого». «Как же так? – удивляюсь я. – Он же анекдоты рассказывал, очень смешные, все хохотали». – «Это совсем другое. Он может рассказать анекдот, потому что знает, что он смешной. Но если рассказать анекдот ему, он не будет знать, где смеяться и смеяться ли вообще». В общем, Люба посоветовала мне с Еременко не шутить, потому что смеяться он не будет, а обидеться может. Я была сильно удивлена и с тех пор стала внимательнее относиться к выбору шуток. Картина получилась каскадерская, трюков было очень много. Главного героя играл знаменитый каскадер Александр Иншаков, он же был сопродюсером картины. И, разумеется, на съемках было полно каскадеров. Жили они в нашей гостинице, отчего она слегка начала напоминать казарму – эти ребята без сантиментов и стеснения такие вечеринки закатывали каждый вечер, что надо было тихо проходить мимо них и быстро закрываться в номере. Их тянуло на разные подвиги и неоднозначные комплименты. Но работать с ними было очень интересно. С утра идешь к морю на место съемки и видишь, как каскадеры и художники по костюмам вытаскивают доспехи, шлемы, кольчуги и начищают их, вся эта амуниция лежит на траве и блестит под лучами солнца. И когда все эти доспехи, кони, люди в костюмах той эпохи собираются в одну большую картину, создается ощущение, что машину времени все-таки изобрели и ты туда, сам того не заметив, пробрался и случайно перемахнул на много веков назад. Самые фантастические ощущения накрыли нас во время съемок в Айя-Софии. В верхнем правом приделе есть балкон, и на нем сохранившиеся фрески, где есть и Ирина, и Анна, и Константин. И вот мы стоим, киношные Ирина, Анна и Константин, разглядываем изображения наших прототипов, сравниваем короны, камни, которыми украшены шейные воротники, и понимаем, что наш художник по костюмам сделал все очень здорово, один в один. И я говорю: «Люба, а ты знаешь, Ирина на тебя действительно похожа». А она мне отвечает: «Да и Анна – вылитая ты». Мы сели на этом балконе на троны, к нам пришли рыцари, и было полное ощущение, что мы все разом оказались в том времени. Только камеры несколько сбивали общий настрой. А несколько дней спустя я стояла на самой высокой крепости, среди зубцов, и смотрела на пролив Босфор. И это было уже совершенно невероятно, как из каких-то детских сказок про принцесс. На мне платье с длинным шлейфом, вокруг какие-то паланкины, в которых нас носят, кругом древние замки – полное ощущение, что я действительно и есть Анна Византийская. С Любовью Полищук мы в той экспедиции очень подружились. Она была совершенно невероятная женщина и своей энергией заряжала всех вокруг. Турки от нее просто млели. Помню, как мы с ней пошли покупать ей шлепанцы. Люба со своим сорок вторым размером ноги совершенно загоняла продавца, прося принести ей все новые и новые модели и капризничая, что они не садятся на ее ногу. Но продавец каждый раз, опускаясь перед ней на колени и смотря снизу вверх на Любины роскошные длинные ноги, приходил в такой восторг, что, наверное, запомнил эту покупательницу на всю жизнь. Наконец, она нашла подходящую модель, с завязывающимися вокруг щиколотки кожаными ремешками, турок надел на Любу эти сандалии, и у него был такой вид, что он сейчас будет прямо тут просить ее руки. Тогда русские только начинали ездить в Турцию – в основном это были «челноки», скупавшие на базарах все подряд, запихивающие товар в огромные клетчатые баулы и везущие его в Россию на продажу. Но турки уже выучили русские имена и кричали из своих лавок: «Натаща, коллега, заходи ко мне, помнишь, ты у меня вчера кожу покупала?» Я сначала вздрагивала и пыталась объяснить Любе, что никакую кожу ни у кого не покупала и, наверное, продавец меня с кем-то перепутал, но Люба, смеясь, объяснила мне, что дело не во мне, и Наташами они называют всех русских женщин, такой маркетинговый ход. Мы накупили на базаре какой-то совершеннейшей ерунды, пластиковой посуды, каких-то солонок и подставок для салфеток. Все было яркое и дешевое, мы не смогли удержаться. Люба в запале приобрела даже раскладную сушилку для тарелок и чашек, приговаривая, что на даче это все ей до зарезу необходимо. И потом все это паковала и отправляла в Москву вместе с киношным багажом – доспехами и ящиками с гримом. А еще я купила себе дубленку. Это совершенно неожиданно получилось. Первая же ночь, проведенная в том нашем недорогом отеле, показала, что поселили нас, мягко говоря, не очень удачно. Рядом с дискотекой. Судя по всему, в том здании когда-то располагался дельфинарий, и потом на его месте решили сделать дискотеку. В чаше бассейна соорудили фонтаны, сверху натянули тент. Вокруг чаши барные стойки, столики, танцпол. Страшно модное место было, там собирался весь Стамбул, ночная жизнь била ключом. Спать в отеле по соседству с этим злачным местом было решительно невозможно, от громкого звука только что окна не вылетали. Мы решили поговорить с продюсером фильма на эту тему, мол, хорошо было бы переселиться. Александр Иванович славился своим умением мгновенно решать конфликты. Он посмотрел на нас и говорит: «Выбирайте: либо я вас переселяю в другую гостиницу, дороже, либо вы остаетесь здесь, и я вам на руки выплачиваю разницу между той гостиницей и этой». Мы, как только услышали, о какой сумме идет речь, решили, что как-нибудь потерпим дискотеку под окнами, не так уж она и шумит, в конце концов. И в результате домой я приехала с горой подарков для домашних и дубленкой для себя. В нашем отеле жили девочки гоу-гоу, которые работали на этой самой дискотеке. И они нас однажды пригласили посмотреть, что там происходит. Поскольку спать все равно не представлялось возможным, мы решили хотя бы повеселиться. Там в этот вечер была презентация компании, которая сигаретами торгует, она наняла танцоров, которые устроили представление, – с батута прыгали в бассейн с фонтанами. Все было очень красиво: подсвечено все, музыка ревет, парни-танцоры крутят сальто и падают в воду. В конце представления танцоры синхронно нырнули в фонтан с бортика бассейна. И вдруг смотрю – суета какая-то. Официанты засуетились, и один стал расстегивать на себе рубашку, сбросил ее и нырнул в бассейн. Вынырнул и вытащил парня, одного из танцоров. Танцор, когда нырял, видимо, ударился головой о трубу, которая проходила там по дну бассейна. Парень был совсем плох, не дышал. И тут я, не знаю, почему, вскочила со своего стула и кинулась в толпу, к этому парню. Расталкиваю зевак и фотографов, которых там в тот вечер было много, с криком «Ай эм э доктор». Надо сказать, что доктором я с детства мечтала стать и всегда с интересом следила за тем, как мама кипятит шприцы и проделывает разные другие медицинские манипуляции. В школе с удовольствием и интересом прошла курсы оказания первой помощи и санитарной дружины, где нам рассказали много полезного и в том числе довольно подробно объясняли и показывали, как спасать человека при утоплении. Так что я знала, что делать. Показываю окружившим меня людям, что мне нужна помощь. И объясняю, как могу, что его надо взять за ноги, перевернуть вниз головой, чтобы вылить воду. Меня, разумеется, никто не понимает. Тогда я становлюсь на одно колено, второе ставлю под прямым углом, парня поднимаю и животом кладу на свое колено. Вода из него вышла, и я стала делать непрямой массаж сердца. Потом воздух вдохнула ему в легкие – и из него вылетела еще одна огромная порция воды. Он с жутким свистом вдохнул воздух и задышал. Лицо было бледно-зеленое, но, по крайней мере, я видела, что он жив. И тут подоспела «Скорая», врачи положили парня на носилки и унесли. Спустя несколько секунд я прихожу в себя, понимаю, что сижу на полу в луже воды, и от пережитого стресса меня начинает трясти. Василий Лановой, стоявший рядом со мной и все это наблюдавший, говорит: «Может, тебе выпить что-то?» – «Я не пью», – говорю. И тут к нам подбегает взволнованный турок, хорошо одетый, в дорогих часах, и говорит: «Я вам очень благодарен, спасибо, вы спасли парня, я теперь готов любого из вашей съёмочной группы пропускать сюда бесплатно и предоставлять выпивку всем вам за счет заведения». Хозяин клуба оказался, как потом выяснилось. А наутро Александр Иванович Иншаков принес нам турецкую газету и показал заголовок: «Русская актриса спасла турецкого танцора». И фотография невнятная – полно людей, и в центре я вниз головой, какие-то манипуляции проделываю с парнем. Так я стала героем дня и спасительницей турецких танцоров. Следующий фильм, в котором я снималась, был тоже исторический, но совершенно другого плана. Снимал его режиссер Иван Дыховичный. Он решил снять пародию на успешный российский боевик «Крестоносец». Поскольку снимать фильм планировали на греческом острове Родос, но денег особых, как это обычно бывает, не было, Ивану Владимировичу Дыховичному нужна была проверенная команда актеров, которые не будут капризничать и затягивать съемочный процесс. «Я не хочу рисковать, мне надо, чтобы они не болели, не пили и не терялись», – сказал Дыховичный, советуясь с продюсером. И выбор пал на нашу команду, в которой были Виктор Павлов, Василий Лановой, Николай Еременко. Вместо Любы Полищук, которая была занята, пригласили актрису Валентину Теличкину. Меня тоже пригласили на пробы. Я пришла на встречу с режиссером Иваном Владимировичем Дыховичным. Ему было 50 лет, мне 30, но он показался мне очень взрослым, мудрым и вместе с тем очень современным. «Ты видела фильм Цукера “Голый пистолет”? Вот я хочу снять что-то такое», – сразу с порога объяснил мне он. «Мне нужна внешне абсолютно такая же героиня, которую ты сыграла в “Рыцарском романе”, но совершенно противоположная по нутру и по характеру. Сможешь?» Я говорю: «Дайте сначала прочесть сценарий». Фильм Цукера я видела и примерно представляла себе, что может меня ждать. Вдруг, думаю, слишком смело будет, и я не справлюсь. Пробежала сценарий глазами и немного успокоилась – моя героиня была довольно мягким вариантом, все остальные роли получились гораздо отвязнее. «Мне подходит, – говорю, – я сыграю». «И меня тоже все устраивает, к тому же о вас рекомендации как о человеке, который дисциплинированно и хорошо работает», – кивнул Иван. В моей жизни это было одно из самых легких утверждений на роль. Через два дня я приехала на примерку костюма. Вошла в тот же кабинет, только вместо Дыховичного там была художник по костюмам. Она сказала: «Приподнимите вашу блузку, я сделаю замеры». Я говорю: «Тут как-то не очень удобно, люди посторонние». Она говорит: «Давайте быстренько, мужчин тут нет, никто не зайдет». Я поднимаю майку, она берет сантиметр, начинает мерить, и тут вдруг открывается дверь, и входит некий совершенно дерзкий персонаж. Молодой мужчина с окрашенными в какой-то неестественный блондинистый цвет волосами. Костюмер говорит: «Молодой человек, а вы не хотите отвернуться?» Он садится в режиссерское кресло, улыбаясь, продолжает смотреть на меня и говорит: «Нет, не хочу, мне все нравится». Я опустила майку и говорю: «Выйдите, пожалуйста, молодой человек, у нас тут примерка». Он еще какое-то время крутился в этом кресле, улыбался во все свои 42 зуба, на меня смотрел комплиментарно и при этом дерзко. И потом все-таки вышел. «Кто это был?» – говорю. «А, – говорит костюмер, – это Сергей Безруков, актер “Табакерки”. Тоже будет играть в этом фильме». И тут я вспомнила, что смотрела у Табакова спектакль «Бумбараш», там совершенно невероятная актриса Ольга Блок-Миримская играла этакого Батьку Махно в юбке, такая у нее получилась анархическая мадам в мехах и с револьвером. И был у нее целый гарем из молодых парней, они вокруг нее кордебалет на сцене устраивали. И вот одного из этих парней играл этот наглый блондин. Он еще студентом был, но играл, как говорится, на всю зарплату. Его энергия просто сносила первые ряды. А еще я его видела… у себя дома. У меня на стене висел календарь, который выпускала ассоциация каскадеров. Каждый месяц был представлен кем-то из актеров. В январе на меня с календаря смотрела Люба Полищук, в феврале Александр Иванович Иншаков, я сама в костюме из «Рыцарского романа» представляла какой-то летний месяц. И на одной из страниц на фоне кирпичной стены позировал вот этот товарищ. И я на него смотрела и думала: «Надо же, какая фамилия смешная – Безруков». Целый месяц в собственном доме я на его фотографию смотрела и не узнала. Вот такие смешные ситуации нам иногда Вселенная подкидывает. Прилетаем мы в Грецию, на остров Родос. Я там была впервые и была поражена, сколько всего интересного умещается на острове длиной чуть больше 70 км. Там были и древние замки, и остатки монументального Колосса Родосского, и город Линдос – белый с голубым, как принято в Греции, и Акрополь, куда туристы поднимаются на осликах. Многочисленные пляжи и море. Серферы, байкеры и молодежная тусовка с барами и дискотеками, и тихий отдых, который любят немцы и англичане с детьми. Поселили нас в пятизвездочном отеле, и условия там были такие, о каких я и мечтать не могла. Я жила в бунгало с выходом на пляж и, сидя за белым ажурным кованым столиком, смотрела на прибой. Завтраки не поддавались описанию. В первые дни люди из нашей группы, потеряв волю, набирали себе стопками бутерброды, запасаясь на целый день. официанты с удивлением на них смотрели. На третий день это безобразие прекратилось – кормили на съемочной площадке прекрасно, не хуже, чем в отеле. Кроме этого, нам давали хорошие суточные, и мы могли позволить себе ужинать даже в ресторане отеля. Но мы быстро сообразили, что там дороже, и нашли на соседнем пляже ресторанчик, где за копейки брали по тарелке роскошных королевских креветок на гриле, какие-то невероятно вкусные стейки и греческие салаты в нереальном объеме. В общем, это был месяц рая. Мы даже не каждый день снимались, успевали отдыхать, что по тем временам было неслыханной роскошью. Однажды скинулись, взяли в прокат машину и поехали кататься по всему острову. Это что-то невероятное было. С одной стороны Средиземное море, с другой – Эгейское, а между ними тонкий перешеек, метров 200 шириной – песчаная коса, заканчивающаяся зеленым полуостровом. С одной стороны – волнующееся море, а с другой – спокойное. И ты купаешься в волнах, а потом переходишь эти 200 метров – и рассекаешь абсолютную гладь. Где еще такое чудо найдешь? Единственное, что мешало – дичайший ветер. Во время съемок иногда парик с головы сдувало, и, если бы не корона, которая его держала, пришлось бы степлером, наверное, его к волосам прибивать. Звуковики хватались за голову – звук задувало со страшной силой, и мы им говорили: «Читайте по губам, мы потом переозвучим». Мне в глаз попал песок, и на веке выскочил огромный ячмень. Что делать? Гримеры показали все свое искусство, шпаклевали мне мой фиолетовый глаз и поверх ресниц клеили еще огромные накладные. Но ветер был такой силы, что и накладные ресницы норовил сорвать. Впрочем, трудностей я особо не замечала. Атмосфера на площадке была потрясающая. И все благодаря Ивану Дыховичному. Он удивительный был человек, со всеми умел находить общий язык, а когда начинал рассказывать свои истории, мы все открывали рты и слушали. Он был легкий в общении, хлебосольный, гостеприимный. Один сплошной антистресс. Жаль, что так рано ушел. Я знаю, что Иван мужественно боролся со своей болезнью. Его жена рассказывала, что даже в больнице после дикой химиотерапии, когда остальные пациенты лежали пластом, каждое утро вставал и идеально заправлял постель. И никому никогда ни на что не жаловался. Это был его способ бороться с болезнью. Увы, она победила. Иван окружал себя молодежью, они общались с ним, на мой взгляд, несколько панибратски, например, могли сказать: «Ну куда вы с нами гулять собрались? В вашем возрасте пора уже и о вечном подумать!» И 50-летний Дыховичный парировал: «Это вы, ребята, так считаете! А я вам скажу, что 50 лет – не приговор!» Иногда после съемок он нам говорил: «Ребята, мы в таком роскошном месте сегодня снимали! Мне там так понравилось. Пойдемте после съемок туда, я присмотрел чудесный ресторан, угощаю». В результате мы побывали в самых роскошных местах острова. Иван был настоящим гурманом, сам готовил замечательно и всегда восторгался творчеством других поваров, если оно того заслуживало. Мы сидели за длиннющим столом, смеялись, пили прекрасное вино, ели невероятные блюда, и Иван все время говорил: «А вот попробуйте еще вот это, они здесь шикарно готовят!» Оператором на картине был Максим Осадчий, гениальный, в макушку Богом поцелованный человек. Он всегда был жизнерадостный, оптимистичный. К камере шел с вожделением, потирая руки, как к любимой женщине на свидание. Смотреть на это было сплошным удовольствием. И когда говорили: «Стоп!» – он неизменно повторял: «Это было супер!» или: «Это было классно». Я однажды попыталась разобраться в этой классификации и спросила его: «А что лучше, “классно” или “супер”?» «Супер, конечно», – ответил Макс. «А бывает “плохо”?» – «У меня? – удивился Осадчий, – нет, у меня не бывает». Художница по костюмам у нас тоже была потрясающая, обшивала в свое время старшего Райкина. Она рассказывала, что скроила ему специальный мягкий каркас, который он надевал под пиджак. Фигура у Аркадия Исааковича была, мягко говоря, неидеальная, позвоночник кривой. Но за счет этого каркаса и специального кроя пиджаков выглядел он безукоризненно, идеально просто. И вот она за мной наблюдала там, на Родосе, и вдруг говорит: «Ира, пойдемте, я куплю вам кое-что из одежды». Я говорю: «Нет у меня такой возможности, мне деньги очень нужны, я все гонорары домой планирую привезти». Она говорит: «Мы много денег не потратим, но купим вам несколько вещей, которые вы будете носить много лет, и они не будут выходить из моды». В результате я вернулась в Москву в кожаной куртке типа косухи, которую действительно потом еще долго носила, и в черных брюках, которые идеально сидели, не мялись, быстро сохли и служили мне палочкой-выручалочкой несколько лет. Разумеется, не обошлось без футболок с акулами для Андрюхи, подарков Игорю и бабушке с дедушкой. А самое главное – на гонорары с этой картины мы купили машину. В общем, атмосфера на картине была потрясающая. Настолько дружелюбная, что Дыховичный даже уговорил меня сняться в эротической сцене. Дело было так. Подходит ко мне Иван и говорит: «Готовься, будем снимать вашу с Колей Еременко постельную сцену». Я удивилась: «Давай-ка поподробнее с этого момента, пожалуйста, потому что в сценарии этого не было!» Иван уверяет: «Ира, не бойся, я все спрячу, все будет деликатно! Короче, сцена такая. Вы с мужем занимаетесь сексом, и в совершенно неподходящий момент вламывается твоя пьяная матушка. Ты же помнишь, что вы с матушкой сильно выпивающие особы?» Я кивнула, вспомнив, как Валентина Теличкина, игравшая в фильме мою мать, всегда смеялась: «Ира, это же надо было найти во всем советском кинематографе двух абсолютно непьющих актрис – тебя и меня – и дать им роли жутких пропойных баб с нулевым нравственным порогом!» В общем, Дыховичный объяснил, что именно во время этой страстной сцены мы должны произнести ключевые для зрителя слова. Как потом оказалось, в сценарии была нестыковка, и только таким образом, уложив нас с Колей в постель, можно было эту нестыковку устранить. Дыховичный позвал нас с Колей в режиссерскую палатку, чтобы объяснить, как он будет решать ключевую сцену. Меня гримируют, надевают на меня легкую маечку-топик, черные трусы-стринги, халат и ведут к Ивану. Там уже Коля Еременко сидит в шортах и с голым торсом. Мы несколько напряжённо друг на друга поглядываем, слушаем, что скажет режиссер. Дыховичный объясняет, что внутри большой съемочной палатки будет стоять маленькая палатка, сделанная из очень тонкой ткани. Там надувной матрас, застеленный простыней, подушка и еще одна простыня. Иван говорит: «Ребят, я все придумал. Я на улице ставлю зеркало большое, оно отражает солнечный свет. Выгоняю всю съёмочную группу из палатки, оставляю только оператора. А вы находитесь в палатке, и вас видно, как будто вы в театре теней. Солнечный свет через зеркало мне высвечивает все это, как прожектор. Коля лежит на спине, ты сидишь на нем верхом. Телодвижения вам, надеюсь, объяснять не надо, взрослые люди, догадаетесь. Единственный момент – тебе придется снять верхнюю часть одежды, но, надеюсь, Коля это переживет, может даже глаза закрыть» (в этом месте Коля попытался довольно активно возражать, но Дыховичный его остановил и продолжил): «В момент страсти Коля должен зацепиться вот за этот кусок ткани и сделать вид, что он от страсти рвет палатку. А Ира тут же падает обессиленная. Оргазм вы должны изобразить с большим знаком “плюс”, все должно быть гиперстрастное, вы должны рычать, визжать, пищать. Но это должно быть смешно. Все поняли? А, да, еще одно. После того, как все кончилось и вы проговорили все важные слова, ты поворачиваешься к своему обессилевшему мужу, который лежит на животе, сдергиваешь с него простыню и чмокаешь его в задницу». – «Что??!» – возмущаюсь я. «А мне бы это понравилось!» – улыбается Коля. Мы вступаем с Иваном в переговоры, я говорю, что не согласна принимать участие в этом трэше, Дыховичный доказывает, что весь фильм от начала и до конца и есть один сплошной трэш, что это жанр такой (и он был абсолютно прав). В итоге я соглашаюсь, но с одним «но»: «Я не буду целовать Еременко в зад!» И вдруг Дыховичный говорит сакраментальную фразу: «Почему? Здесь ничего такого нет! Ну хочешь, я тебе покажу?» Немая сцена. Все затихли. И я громко в тишине говорю: «Да, Иван, я очень хотела бы это увидеть!» Режиссер опешил, видимо, не ожидал, что я так скажу. Все смотрят на Дыховичного, вся группа, гримеры, операторы. Тишина звенящая. Иван Владимирович подходит, сдергивает с Еременко простыню и смачно, примерно вот с таким звуком: «МММММуа» – чмокает его в зад. Раздаются овации. А Коля встает и гордо говорит: «Ну все, я теперь могу говорить, что меня режиссер на съемках в жопу целовал». После этой фразы я расхохоталась, и мы приступили к работе. Когда начали репетировать сцену, обнаружилась нестыковка. Дыховичный говорит: «Ира, когда ты сидишь верхом на Коле, твоя голова не умещается в кадр. Я тебя не вижу». Придумали такой вариант: я должна скакать не верхом на Еременко, а в метре позади него. В кадре тени наложатся одна на другую, и зритель все увидит, как надо. Я говорю: «Меня такая схема еще больше устраивает». Коля начал было шутливо протестовать, но мы его быстро заткнули. И вот мы скачем, каждый по отдельности, смотрим в разные стороны, народ на площадке валится друг на друга от хохота, но в результате получается совершенно гениальная сцена. Я боялась, что будет пошло, страшно и неприятно, а вышло смешно и легко.