В один из последних дней выставки нам предложили купить со скидкой те товары, которые там выставлялись. Одна девушка поступила очень хитро – она в отличие от нас не снимала выданные нам сапоги-казаки, в которых ходила по подиуму, а продолжала гулять в них и во время перерыва, и подошва этих жутко модных тогда сапог сильно поистрепалась. Она пришла к организаторам и говорит: «Видите, что с ними случилось? Продать вы их теперь все равно не сможете, отдайте мне». Организаторы с ней согласились, и девушка совершенно бесплатно получила дорогую и ультрамодную по тем временам обувь. Мы такой наглостью похвастаться не могли, поэтому пошли выбирать товар пусть со скидкой, но все-таки за деньги. Мой взгляд упал на сумочки. Я гуляла вдоль полок, прикидывая, что я могу себе позволить. Столкнулась там с Кириллом. Он тоже был явно заинтересован сумками. «Девушке выбираешь?» – «Нет, маме», – признался он и продолжил выбирать – тщательно и с большой любовью. Меня этот факт тогда, помню, поразил. Парень работал с нами всю неделю, заработал денег, мог бы себе купить джинсы или еще что-то интересное. Но он решил порадовать маму. Это было невероятно трогательно. А еще на этой выставке я познакомилась с девушкой-моделью, которая, взглянув на меня, сказала: «У тебя очень хорошие волосы. А ты не хочешь пойти работать к Сергею Звереву? Я слышала, что ему нужны модели в его телепередачу». Я тогда слыхом не слыхивала ни про какого Сергея Зверева, и она посоветовала мне посмотреть его программу. Я впечатлилась – оказалось, что он очень крутой модный парикмахер, и образы придумывает невероятные, и макияж обалденный. Сам Сергей тоже выглядел сногсшибательно – стройный, эффектный, стильный. Моя новая знакомая предложила меня познакомить с ним. Мы пришли в салон «Велла», единственный тогда в Москве, туда в основном ходили иностранцы, богатые роскошные женщины, Дима Маликов, Анжелика Варум, дипломаты – в общем, высший свет. Простая стрижка – без краски, без помывки головы – стоила 40 долларов. Для меня это были просто космические деньги. И вот я прихожу туда, сажусь в кресло, и мне начинают мыть голову. Первый раз в жизни кто-то другой, не я сама, мыл мне голову, и не в обычном душе, а в специальной мойке, в заведении, где сплошной ВИП и люкс. Зверев подходит, исследует мою голову и говорит: «Приходи, послезавтра съемка». На съемочной площадке программы царила суровейшая дисциплина, поскольку руководила всем этим директор салона WELLA Долорес Кондрашова, железная бизнес-леди. Когда она появлялась в салоне – все стояли «руки по швам». Она все замечала: грязную раковину, беспорядок в красках – от нее ничего не ускользало. Но Зверевым она восхищалась и говорила, что он ее надежда и лучший мастер. Краем уха я услышала разговоры про то, что скоро состоится очередной конкурс парикмахерского искусства, а у одного из членов команды, который выступал за сборную России, нет модели. У меня прямо голова кругом пошла. Сборная по парикмахерскому искусству? Так бывает? Я понимаю, когда речь идет о сборной по вольной борьбе или там по футболу. Но я никогда не слышала о том, чтобы парикмахеры соревновались. Выяснилось, что это очень популярный и зрелищный конкурс, его транслируют в телеэфире, туда рвутся все парикмахеры мира, а лучшие участники от нашей страны работают у Долорес. Одна из них, Светлана Рыжкова, у которой как раз не было модели, предложила мне поехать на конкурс вместе с ней. Я, естественно, сразу спросила, оплачивается ли это. Света честно сказала, что оплата небольшая, а работа тяжелая. Но выбора у меня не было, лучше небольшая оплата, чем вообще никакой. В результате я месяц пропадала с утра до вечера в парикмахерской, готовясь к конкурсу. Подготовка – очень важная часть, участников тренируют, как спортсменов. В тот раз тренер приехал из Германии и буквально натаскивал их на каждый этап конкурса. Пока Света оттачивала на моих волосах свое мастерство, я все успела изучить. Конкурс проходит в три этапа. Во время первого спортсмены должны намочить волосы модели и сделать укладку головы на скорость. Им дается всего 15 минут, и по истечении этого времени все должно быть готово. Второй этап – авангардная укладка. Тут можно экспериментировать, добавить в волосы цвет с помощью баллончика с краской или приколоть дополнительные пряди. Третья укладка – вечерняя, там уже не обойтись без накладных волос (на профессиональном языке это называется постиж), цветов, блестящих булавок, меховых аксессуаров и многого другого. При этом модель три раза переодевается, к каждому образу полагается своя одежда, серьги, макияж. Проходит это все в одном огромном зале вроде бального, там стоят столы с зеркалами, модели сидят на расстоянии метра друг от друга, на стульях, перед ними небольшое пространство, где разложены брашинги, расчески, фены. Каждая страна представляет по несколько моделей. 15 минут дается на укладку, потом раздается сигнал, и мастер отходит, а модель замирает, и все ждут, когда подойдет жюри. 40 минут длится проход жюри, и все это время надо сидеть в фиксированной позе. Не шевелиться вообще. Только взгляд представителя жюри в зеркале ловить. Я, когда посмотрела на окружающих меня моделей и увидела, что они все, как на подбор, сидят печальные, как Аленушки, решила, что это не мой вариант. Я буду не просто сидеть, а еще и улыбаться. Все 40 минут. Меня прозвали улыбающейся моделью. Говорят, что это тоже работало на общий командный успех. Не знаю, так это или нет, но меня запоминали члены жюри, и у нашей команды были в основном призовые места на всех чемпионатах. В общем, как меня и предупреждали, работа оказалась изматывающей. Поскольку трансформация должна быть четкой, быстрой, на этапе подготовки к конкурсу тренер оттачивает с командой каждое движение до бесконечности, пока не получится идеальный результат. А модель одна. И голова у нее одна. И волосы по сто раз в день моются, красятся, снова моются. И все время фен, шпильки, булавки, парикмахеры нервничают, спешат, дергают расческой волосы, а тренер ходит и говорит: «Здесь не досушено, здесь плохо уложено, здесь недоработано!» И все по новой. Сидеть целый день неподвижно тоже сложно – затекает все, а положение тела менять нельзя. Позы, как назло, придумывали самые вычурные – согнутые колени, неестественный разворот. Пока тренировались, я каждый день измотанная домой приходила. И все девушки-модели были в таком состоянии. Андрей однажды зашел ко мне на работу вместе с папой, они гуляли где-то неподалеку и решили заглянуть, посмотреть, что делает мама. А мы сидим неподвижно, все одинаковые в парикмахерских пеньюарчиках, на головах одинаковые стрижки, все в макияже конкурсном. И сын, не разобравшись, кинулся к другой женщине, кричит ей: «Мама!» – и видит: это не я. Испугался здорово. Пришлось мне его позвать, успокоить. Во время конкурса мы побывали в нескольких европейских городах. Селили нас в отелях уровня «Хилтон», где одна ночь стоила 250 долларов, но карманных денег у нас при этом не было совсем. Впрочем, даже если бы и были – чашка кофе там стоила три доллара. Мне в голову бы не пришло такие деньжищи на кофе тратить. Помните, как Алла Пугачева рассказывала, что возила с собой на гастроли кипятильник, чай в пакетиках, колбасу и консервы? Вот и мы так же примерно действовали. Заселившись в отель, шли в ближайший супермаркет и покупали что-то максимально недорогое и сытное, чтобы утолить голод. Я, например, пристрастилась к мытой морковке в пакетиках – дешево и сердито. Зверев шутил: «Вот было бы классно номера эти наши сдать кому-то, самим снять мотельчик, чтобы было где лечь и где душ принять, а разницу проесть!» Но увы, мы жили в роскошных номерах, а в местные магазины ходили, как в музей, позволить себе мало что могли, даже в недорогих брендах типа С&A или H&M. Впрочем, на магазины времени не было. Меня потом спрашивали: «Как тебе Голландия? А Германия?» – я говорила: «Неплохо. Из окна автобуса». Конкурсный день иногда начинался в четыре утра. В нашей команде было всего два визажиста, и им надо было перед конкурсом всех накрасить. Мы тянули жребий, кому краситься первым. Если тебе повезло, и на макияж ты идешь последним – можешь спать почти до завтрака. Если нет – пожалуй в кресло визажиста к четырем утра. Но хуже всего другое. Когда тебя уже накрасили – тебе нельзя после этого шевелить лицом. Вообще ничего нельзя – ни смеяться, ни улыбаться, ни нос почесать. Есть тоже нельзя, потому что начнешь жевать – и тут же проступают носогубные складки и стирается помада. Можно только что-то очень маленькое – конфетку или цукат. И не жевать, а рассасывать. По правилам конкурса голову перед укладкой мочили до абсолютно мокрого состояния, но ночь перед выступлением модели проводили в бигуди, и тогда в течение дня у корней накрутка все-таки немного сохранялась. А еще был лайфхак – в воду, которой смачивали волосы, добавлялся спирт, и так она быстрее испарялась и можно было оперативнее сделать укладку феном. И вот теперь представьте. Вы с четырех утра не спите, сидите в полном макияже, со стразами и перьями, налепленными на веки, глаза открыть невозможно (мы шутили: «Поднимите мне веки»), в парах спирта, которые испаряются с ваших волос. Перед началом конкурса переодеваетесь в общем зале на стульях, которые надо еще успеть занять. (Тут, кстати, тоже выручала российская смекалка – мастера бегом врывались в зал и с большого расстояния метали свои кофры на стулья, чтобы застолбить их и чтобы моделям было где переодеться и переобуться. Страшные интриги были, как в спорте.) Вы быстро переодеваетесь, звучит гонг, и понеслось. Со всех сторон дует, Светлана помимо того, что успевает работать, еще со всех сторон меня своим телом закрывает, чтобы прическу не сдуло соседними фенами. Я научилась подавать шпильки и брашинги нужного размера – как опытная медсестра, которая подает хирургу зажим, спирт, скальпель, тампон и прочее. И голову наклоняла на автопилоте. Звучит очередной гонг, и все резко останавливаются. Света сдергивает с меня пеньюарчик, хватает за подбородок и выставляет голову. И отбегает. А дальше следуют 45 минут моего звёздного часа – надо сидеть без движения, улыбаться, встречать и провожать жюри взглядом через зеркало. Потом я мчусь переодеваться, мыть голову, переделывать макияж. И так три раза. После того, как соревнования закончились, все ходят и ждут награждения. Расслабиться нельзя, сесть нельзя – все должны оставаться при макияже и нарядах, потому что потом команду-победителя будут фотографировать для всех модных журналов. Есть тоже нельзя, хотя все уже в полуобмороке от голода, за целый день съедено несколько маленьких цукатов, настолько крошечных, что их не надо даже жевать, и выпита пара пакетиков сока через трубочку. Потом надо еще посетить обязательный прием, приехать в отель, снять ненавистный макияж, отмыть от лака голову, и хорошо если к часу-двум ночи я могла наконец-то лечь в свою постель. А с утра в автобус и в аэропорт. Неудивительно, что после нескольких дней такого напряга Сергей Зверев умудрился потерять собственный приз. Ему на конкурсе в Голландии вручили «Золотой тюльпан» – очень престижную награду среди парикмахеров, «Оскар» практически. Он ее взял, поблагодарил всех присутствующих, потом поставил куда-то за кулисами, отвлекся. И вот мы уже сидим в автобусе, готовимся в гостиницу ехать, полуживые и совсем уже без сил, и кто-то говорит: «Зверев, ну дай хоть подержать в руках приз-то». Зверев роется по своим многочисленным пакетам (у него всегда с собой была масса фирменных брендовых пакетов, в которых лежали разные важные вещи) и вдруг бледнеет. Нет приза. Кинулся в зал обратно – приз стоит там, где он его оставил, нетронутый. Европа, что тут скажешь. Во время этого конкурсного путешествия у нас выдался один свободный день. Случилось это в Голландии, в городе Утрехт, недалеко от Амстердама. Мы, конечно, не могли упустить такую возможность, сели в электричку и поехали гулять по городу. И первая же улица, на которую нас занесло, оказалась довольно фривольной. Сначала мы гуляли по ней, ничего не подозревая, а потом вгляделись в витрины и обнаружили, что прогуливаемся вдоль секс-шопов. Мне стало страшно неудобно, я не привыкла к такому зрелищу. А все остальные – и туристы, и местные жители, ходили вдоль этих витрин как ни в чем не бывало. Наши тоже расхрабрились, Зверев говорит: «Давайте зайдем». Я говорю: «Зачем?» – и от стыда краснею. «Там не только то, что ты думаешь, продается, – объясняет Сергей, – там белье, между прочим, тоже есть, и колготки в сеточку, которые вам, моделям, нужны будут для следующего конкурса». Пришлось зайти. Внутри все, как полагается в таких заведениях: плакаты и постеры соответствующей тематики, видеокассеты на полках, понятно с какими обложками. Меня начало подташнивать. Я оглянулась в поисках отдела, в котором могло бы продаваться белье, вдали мелькнули пух и стразы, я туда бегом – а там наручники и плетки. Мое пуританское воспитание подсказывало мне, что надо срочно искать выход, но тут по счастью впереди-таки замаячил отдел с бельем. Повезло, думаю. Вглядываюсь в товар на полке и вижу, что странный он какой-то. Латекс сплошной. И молнии на разных занятных местах. Но все-таки колготки в сеточку мы нашли, пошли к кассе, и вдруг мой взгляд упал на свечки занятной формы. Очень похожи они были на косточки для собак. Стоп, думаю, это же не зоомагазин, зачем тут косточки? Начинаю приглядываться – а это и не косточка вовсе. В форме косточки эта свечка только с одной стороны, а с другой стороны по-другому сделана. В общем, я в абсолютном внутреннем зажиме дошла до кассы, заплатила и вышла из этого магазина вон. А подруга моя не удержалась и купила пищащий резиновый сувенир в виде этой самой недокосточки. Зверев там, кстати, тоже прикупил кое-что, не буду вдаваться в подробности, взрослый человек, имеет право. Потом мы все разошлись каждый по своим делам. Темнело. Видим – идет Сережа, а за ним толпа каких-то подозрительных личностей на некотором расстоянии держится. Зверев, надо сказать, всегда питал страсть к разным громким брендам, ему нравилось роскошно одеваться. Даже стриг в «Версаче» часто, а уж на вечеринки ходил – заглядеться можно. Немцы подшучивали над ним: «Сергей, вы удивительный мастер, вы стрижете в одежде, в которой мировые кинозвезды на красную дорожку выходят». Но его эти шутки не смущали, и он продолжал скупать ассортимент модных бутиков. В Амстердаме тоже не смог удержаться. И вот мы видим, идет Сергей в роскошной черной куртке «Версаче», с золотыми молниями и логотипами, обвешанный пакетами с надписями «Кельвин Кляйн», «Босс», «Армани». И содержимое этих пакетов, очевидно, тянет на весьма солидную сумму. Поэтому темные личности вокруг него со страшной силой концентрируются. Мы видим – дело плохо. Кричим: «Сережа, иди к нам скорее!» Он нас видит, рукой машет, и темные личности начинают по одной отпадать, понимая, что им не светит. А неподалеку от нашей компании расположился какой-то бомж, сидит, деньги клянчит, перед ним шляпа для подаяния. И Зверев, заметив его, направляется к нему и начинает выгребать из карманов мелочь. Евро у голландцев тогда еще не было, в ходу были гульдены, увесистые такие монетки, довольно дорогие, курс гульдена к доллару был примерно один к одному. Зверев зачерпывает прямо полную ладонь этих гульденов и готовится уже ссыпать их в шляпу этого клошара. Я говорю: «Ты что делаешь? Ты ему это все хочешь отдать просто так? В курсе, сколько они стоят?» Сережа был не в курсе и страшно удивился, когда я ему сообщила, какую сумму он собирается подарить бомжу. «Хорошо, что ты меня просветила. И вообще, это прекрасно, что я вас встретил, потому что, честно говоря, я тут заблудился и последние полчаса уже не имел представления, как дойти до пригородной электрички», – сообщил он. Вообще, конечно, Сережа Зверев тогда был совершенно не приспособлен к быту. Когда мы уже собирались вылетать в Москву, прибыли в аэропорт и директор сказал: «Давайте все обратные билеты, пойду вас регистрировать», Сережа поднял на него удивлённые глаза и спросил: «Какие еще билеты?» – «Сереж, у каждого из нас был на руках билет туда и обратно, – терпеливо объяснил директор, – я вам их раздал на руки перед вылетом из Москвы и сказал, чтобы вы их не выбрасывали, обратно лететь по ним же». Думаю, не надо объяснять, что Зверев выкинул этот билет, как ненужную бумажку. В те времена никаких электронных билетов не существовало и в помине, и, если у человека на руках не было бумажного квитка, в самолет он не попадал. Мы улетели, а Звереву был куплен билет на следующий рейс, к нему пристегнули намертво кого-то из провожающих, взяв с него твердое слово вот с этого парикмахера со всеми его фирменными пакетами глаз не спускать и обязательно проследить, чтобы на рейс он все-таки сел. От этого периода моей жизни на память у меня осталась игрушка-медвежонок. Заприметила я его в первом же дьюти-фри, в Дюссельдорфе. Это был первый подобный магазин в моей жизни, и мне показалось, что я попала в рай. Это был предел всех мечтаний – можно было гулять вдоль витрин, разглядывать косметику, пробовать помаду, понюхать все духи. И на одной из полок я увидела маленького медвежонка. Он был совершенно волшебный – маленький, в ладонях у меня помещался, мягкий, с маленькой бабочкой на шее – красной в горошек. Я его взяла в руки и не могла никак отпустить. Подходит мой мастер Света и говорит: «Нравится?» У меня чуть ли не слезы на глазах. Но купить я его себе не могла никак, это было баловство, а деньги нужны были семье. А когда мы уже вернулись в Москву, Света вручила мне этого медвежонка – на память. Она, видимо, прямо там, в Дюссельдорфе, его купила и возила за собой, с тем чтобы мне подарить в финале нашей поездки. Это было невероятно трогательно. После конкурса моя модельная карьера развивалась стремительно и неожиданно. В один прекрасный день мне позвонили из модельного агентства и предложили встретиться с представителем агентства «Элит», известного на весь мир. Этот француз приехал из Парижа специально для того, чтобы провести в Москве кастинг русских моделей. Тогда русские модели еще не были так известны на мировом подиуме, Наташа Водянова появилась значительно позже. И вот я прихожу на кастинг. Француз говорит: «Поверните голову вправо. Теперь влево. Можете подойти к окну? У вас цветные линзы в глазах?» Я тогда понятия не имела, что бывают вообще какие-то там цветные линзы. Да и если бы знала, тратить сто долларов на то, чтобы изменить цвет глаз, считала глупостью в высшей степени. «Точно нет линз? А почему у вас такой цвет глаз?» – интересуется француз. «От природы, – говорю, – такой». Он говорит: «Это правда? Можно я вымою руки и потрогаю ваш глаз пальцем, чтобы убедиться, что линз там нет?» Взял и аккуратненько провел пальцем вправо-влево, а потом говорит: «Да, действительно, линз нет». Видимо, его частенько обманывали девушки, меняя цвет глаз. «Вы нам подходите, ваши параметры нас полностью устраивают, – подытожил француз, – а теперь слушайте, как будет организована наша работа. Вы приезжаете в Париж, мы вами занимаемся, вкладываем в вас деньги, оплачиваем пластические операции, если таковые потребуются. Фитнесс-тренеров нанимаем, салоны красоты – все за наш счет. Мы учим вас позировать, ходить по подиуму, обучаем всем премудростям. Но первый год вы гонораров не получаете. Да, мы вас содержим, даем какие-то свободные деньги, но гонорары забираем. Второй год вы работаете за проценты, отдаете нам половину ваших доходов. А на третий год вы свободны, работаете сами на себя». Я стою, все это слушаю и не верю ушам. Париж… целый штат людей, занимающихся только мной… про кого это он вообще говорит? Неужели про меня? Но потом я быстро вернулась с небес на землю. И задала ему один-единственный вопрос: могу ли я взять с собой своего двухлетнего сына? «Это исключено, – сказал француз, – вы не сможете совмещать воспитание ребенка и работу, вы просто не понимаете, что вообще это за работа. Вы будете просыпаться в разных точках планеты. У вас не будет времени ни на что, кроме вашей работы. Ребенка вы видеть не будете, даже если повезете его за собой в Париж». И закрыл тему на этом, не захотел больше ничего обсуждать. Я пришла домой и рассказала обо всем случившемся Игорю. Он сначала предположил, что с Андреем может пожить бабушка. Потом даже подумал, что, может, он сам сможет поехать в Париж с Андреем и пожить там, но я видела, что радости у него эта идея не вызвала. И я, поразмыслив, отвергла сказочное предложение француза. Была и еще одна причина отказаться от карьеры топ-модели. Примерно в это же время меня утвердили на роль в исторической картине. Это во все времена было очень престижно, а уж тогда и подавно. Картина называлась «Ричард Львиное Сердце», а впоследствии из одного фильма было сделано два, и вторая серия называлась «Рыцарь Кеннет». Получить эту роль мне помог фотограф. Раньше перед кинопробами делались фотопробы в гриме и в костюме. Меня загримировали и превратили в аристократическую блондинку, английскую принцессу, родственницу Ричарда Львиное Сердце. Я прониклась этим образом, стараюсь во время фотосессии из него не выпадать, но вдруг фотограф говорит: «Ирина, давайте сделаем так, чтобы вы выглядели более манко и сексуально. Ротик приоткройте, пожалуйста». Я говорю: «Зачем? Я же английская принцесса! Она не может такой быть». Он говорит: «Ну давайте один кадр такой сделаем, а все остальное, как вы хотите: достоинство, порода». И именно эту фотографию с полуоткрытым ртом и выбрал потом режиссер. Кстати, с этой ролью получилось очень смешно. Когда я сказала французу, мечтавшему сделать из меня мировую знаменитость, что не могу поехать в Париж, потому что у меня съемки фильма, он тут же первым делом спросил: «Сколько они вам платят?» Я гордо говорю: «50 долларов». – «В час?» Я говорю: «Нет». – «В неделю?» – «Нет». – «В месяц?» – с ужасом спросил француз. «И при этом вы утверждаете, что у вас главная роль?» Мне кажется, он решил, что либо я сумасшедшая, либо его разыгрываю. А я не шутила и не разыгрывала никого. Ситуация в стране была катастрофическая. Кино не снималось вообще. По четыре картины в год максимум. А тут такая удача – большая историческая картина, в главной роли Сергей Жигунов, который уже проснулся знаменитым после «Гардемаринов», вторая мужская роль – Джигарханян. Ричарда Львиное Сердце Александр Балуев играет, Андрей Болтнев – одного из рыцарей тамплиеров. Такие предложения бывают раз в жизни. Я не могла отказаться. Картину мы снимали в Коктебеле, в дикую жару. На мне было платье из очень плотной бархатной материи, и ремень, украшенный крупными железными бляшками. От жары бляшки раскалились так, что я, положив руку на пояс, по-настоящему обожглась. А еще у меня на голове был парик. Его очень долго и муторно каждое утро надевали на меня: сначала плотно затягивали на голове хлопчатобумажную ленту, потом туго-туго заплетали множество косичек, чтобы объем собственных волос был как можно меньше. Потом все это закреплялось тугой резинкой от чулок, она надевалась поверх головы и держала прическу. И только потом натягивался парик. А сверху еще железный обруч – такой, как английские принцессы носили. Когда его делали, не учли, что помимо объема парика будет еще объем моих собственных волос, поэтому он налезал на мою голову с трудом, и на лбу после целого дня ношения этого обруча образовывалась вмятина. Хорошо, что художник по костюмам додумалась проложить между обручем и лбом кусочек поролона, чтобы хоть как-то уменьшить давление. В общем, парик этот я не снимала в течение съемочного дня, ела в нем и купалась тоже в нем – снимала платье и в купальнике и парике шла в море. А главный герой фильма во время этих съемок упал в обморок. На нем были настоящие железные доспехи – кольчуга, латы, шлем – почти полная реконструкция. И однажды мы, увлекшись процессом, услышали грохот, как будто груда железа упала. Смотрим – Балуев на земле лежит. Он на лошади верхом все это время сидел и в итоге так перегрелся там внутри в своих доспехах, что рухнул в обморок прямо с коня. Мучились мы, как потом выяснилось, не зря – картина получила впоследствии кинопремию «Ника» в номинации «лучшие костюмы». Глава 15. Сложности в семье На этих съемках произошла история, очень сильно повлиявшая на мою жизнь. В Коктебель навестить меня приехали двухлетний Андрюша с Игорем. И однажды я поехала сниматься, и они тоже сели в автобус вместе с группой – недалеко от съемочной площадки находился очень красивый дикий пляжик. И вот мужчины мои ушли плавать, мы отсняли первую половину дня, начинается обеденный перерыв, и вдруг я вижу – идет Игорь, а на плече у него спит Андрюша. Ну, думаю, перекупались, наверное, жарко, мальчик уснул. Игорь говорит: «Нам нужна машина, мы хотим поехать в пансионат». Хорошо, говорю, сейчас машина, которая нам обед привезла, поедет обратно. Но меня насторожило, что дышал Андрюшка как-то странно, непривычно. «Что с ним?» – спрашиваю. «Воды морской нахлебался, накупался, вот и все», – говорит Игорь. Машина стояла неподалеку, и он сразу отправился к ней. Меня позвали сниматься, я пошла, но на душе было как-то тревожно. Снимали в тот день до поздней ночи. Приезжаю после съемки домой, иду в свой номер, открываю – никого. А на моей подушке записка: «Не волнуйся, мы в больнице». Я в панике начинаю метаться в поисках хоть какой-то информации, ни телефонов, ни других средств связи нет. Выбегаю к воротам пансионата, стучу в будку охранников – никого нет. Они съемочную группа впустили да и разошлись по домам. На улице кромешная ночь, ни одного фонаря, ни одной машины и ни души. Да и если бы были – куда я поеду? Я даже не знаю, в какой стороне больница. Да и одна ли она в городе? Возвращаюсь в наш корпус, стучу в дверь нашему помощнику режиссера – его тоже нет, видать, все отправились сидеть на берег моря, отдыхать после съемки. Так я металась по номеру, плача, до утра. Утром хотела уже бежать искать ближайший рейсовый автобус в город, и тут мне навстречу идет кто-то из нашей группы и говорит: «Ира, там машина тебя ждет, Игорь дозвонился до нас и сказал, что они в больнице, в пульмонологическом отделении». Я бегом в эту машину, приезжаю в больницу, ищу отделение. Открываю дверь, и мне навстречу по коридору несется Андрей в огромной больничной пижаме, не по размеру, на штанине у этой пижамы вырван клок ткани, как будто за ним собаки гнались, на ногах какие-то кожаные тапки, в которых он как на лыжах. Я его хватаю, прижимаю к себе, говорю Игорю: «Объясните, бога ради, что у вас случилось?» А он на меня сразу в ответ нападать начинает: «Ты почему не приехала в больницу?» Я говорю: «Подожди! Куда я должна была приехать и как? Ты мне адреса не оставил, ничего толком не рассказал, машины у меня нет, телефона нет, как я вас нашла бы ночью в чужом городе?» И только потом он начал рассказывать, что случилось. Оказывается, Андрей играл в песочке, Игорь за ним наблюдал, а потом решил, что Дрю будет и дальше лепить куличики, надел маску и ласты и уплыл. Нырял под воду, выныривал, смотрел на сына – тот спокойно играл. В какой-то момент Игорь вынырнул, а Андрея нет. Хорошо, что было мелко, был штиль, и Игорь по движению воды распознал, где именно под водой находился в этот момент малыш. Вынул его – мальчик почти не дышал. Игорь стал реанимировать ребенка, как мог. Андрей задышал, и тогда муж взвалил его на плечо и быстро пошел к нам на гору. В общей сложности от момента утопления до того, как Игорь дошел до меня, прошло минут 20. Я дар речи от возмущения потеряла. Я проходила курсы первой помощи, занималась в санитарной дружине и умела оказывать первую помощь утопающему. Знала, что 20 минут – время не критическое. Человека можно в себя привести. А вот потом может быть уже поздно. Скажи мне Игорь сразу, что произошло, я б приняла меры и, конечно же, остановила бы съемку, помчавшись с ними в больницу. Но муж предпочел промолчать, решил скрыть от меня это происшествие. А когда скрыть не удалось, еще и напал с обвинениями на меня. Не утешал, не успокаивал, а обвинил в том, что я плохая мать и не нашла их ночью в чужом городе в непонятно какой больнице. Андрюшу выписали из больницы, но, внимательно изучив выписку, я поняла, что дело обстоит отнюдь не так волшебно. «Состояние после утопления», – было написано в справке. Врачи предупредили, что сохраняется опасность отека легких. Больница, в которую он попал, была самая что ни на есть затрапезная, никаких толковых лекарств и тем более барокамеры, чтобы как-то справиться с последствиями, у них не было. Андрею сделали пару каких-то уколов и сказали, что лечить его толком нечем. К тому же мы были не местные, а это еще усложняло процесс. Я выяснила, какие нужны препараты, купила шприцы и подготовилась к тому, чтобы перевозить ребенка в Москву. Врачи пугали, что в таком состоянии его опасно грузить в самолет, взлет и посадка могут спровоцировать осложнения, но я, на свой страх и риск, повезла его домой. Сама ему делала уколы – до вылета (прямо в аэропорту на скамейке) и после посадки. После этой истории Андрюшка стал чаще болеть разными ОРВИ. И надо было постоянно следить за тем, чтобы он не переохладился, хотя раньше я его постоянно закаляла по системе Никитиных, и он не боялся ни сквозняков, ни холода. А еще после этой истории у меня осталась серьезная психологическая травма. Меня очень обидело, что Игорь так повел себя в критической ситуации. Мало того, что он оставил двухлетнего ребенка одного на берегу и ушел плавать, так еще и меня сделал виноватой в этой истории. Отношения наши становились все более напряженными. Игорь замыкался в себе. У меня все реже получалось с ним разговаривать, обсуждать что-то, делиться своими переживаниями и проблемами. У Игоря масса потрясающих качеств, как профессиональных, так и человеческих. Но вот эти недоговоренности, которые накапливались, с каждым годом портили отношения все больше и больше. Мы медленно отдалялись друг от друга. Я ни с кем не могла поговорить, обсудить что-то, что меня по-настоящему тревожит. С подругами? Игорь всегда считал, и я с ним была солидарна, что сор из избы не выносят. Сейчас я слушаю лекции семейных психологов, и там очень верно говорится о том, что «работа» мужчины (кроме того, чтобы содержать семью) – выслушивать свою жену. Минимум 40 минут в день. Что бы она ни несла при этом, как бы это не казалось мужчине неинтересным и скучным, мнимым или реальным – надо ее выслушать. Это ее успокаивает, она начинает больше доверять мужчине и сближается с ним. Женщина чувствует, что о ней заботятся. Да и просто элементарно «пар выпускает» таким образом. Можно считать, что именно это – основной супружеский долг, а не то, что мы все подразумеваем под этим. И я долго не могла себе в этом признаться, гнала от себя эти мысли, но понимала, что, случись непоправимое, я не смогла бы дальше жить с Игорем. Неважно, какая часть его вины была бы в происшествии. Просто не смогла бы. Я в тот момент абсолютно точно осознала, как важен для меня мой сын и что эта кроха для меня значит. Когда он только родился, я была очень счастлива, но как-то не особо прочувствовала всей глубины чувств по отношению к нему. Что такое ребенок? Это бессонные ночи, низкий гемоглобин, мама шатается, она полна страхов и вымотана до предела, а зачастую и вовсе находится в послеродовой депрессии. Молодая неопытная мама думает: «Неужели теперь такая жизнь навсегда?» А когда случается беда – воображение показывает другое развитие событий: были бы волны чуть больше или пробыл бы малыш чуть дольше под водой – мозг рисует страшные сюжеты, и что-то в тебе ломается. Ты начинаешь бояться. Бояться потерять ребенка. Да, я гнала от себя эту мертвящую мысль, уговаривала себя, что дети спотыкаются, падают, могут съесть что-то не то, с ними случаются разные непредсказуемые вещи. Что надо как-то учиться справляться со своими страхами. Но это все равно было очень сложно. Мы договорились с Игорем не рассказывать его родителям об этой истории. Всё-таки они уже были немолоды, и нам не хотелось их волновать. Когда отдавали Андрюшку на выходные бабушке, и она попросила на всякий случай привезти ей его медицинскую карту – мы вырвали из нее те страницы, которые касались несчастного случая. Мы не хотели, чтобы они переживали. И хотели, чтобы малыш как можно скорее забыл об этом тоже. К бабушке с дедушкой Андрей всегда ездил с удовольствием. Хотя, на мой взгляд, Нина Тимофеевна была излишне строга к нему, дисциплина – это был ее конек. Дедушка и бабушка Андрея всю жизнь работали в детском кукольном театре, между спектаклями и репетициями рожали детей, воспитывали их, возили на море. Собственно, на морях и была основная работа – они устраивали кукольные театры в пионерских лагерях. Проработав много лет с пионерами, бабушка была уверена: главное – дисциплина. А мне всегда казалось, что не нужно слишком уж давить на ребенка, заставлять его по часам спать и есть. У нас все всегда было просто. «Хочешь спать? Спи. Не хочешь – пеняй потом на себя ближе к вечеру». – «Андрюша, хочешь есть? Нет? А если подумать? Обед будет только в два часа». И если он понимал, что до обеда не дотянет, ел то, что предлагали. Если не хотел – не ел. Я никогда не заставляла его есть что-то, что ему не нравится. И приучала к осознанному выбору. Например, мы шли в магазин, и я говорила: «Андрей, выбирай сам, что ты будешь есть утром». Иногда у нас возникали пререкания, Андрей рассказывал, что вот этот йогурт он есть не будет, а хотел бы другой. И я решила, что, если он из предложенного мамой ассортимента выберет себе еду сам, скандалить уже особо не получится. У бабушки такие вольности, конечно, не прокатывали. У нее все было, как в пионерском лагере: первое, второе, третье и компот. Я всегда возмущалась, ну это немыслимо даже для взрослого – столько есть. Тарелка борща с хлебом и сметаной, потом пюрешка с котлетками и потом еще яблоко. Разумеется, он в какой-то момент начинал капризничать и отказываться от еды. Еще она очень любила его кутать, ей все казалось, что он мерзнет. Приезжаю зимой к ним – мальчик по тёплой квартире ходит в шерстяных колготах, шерстяных шортах, в рубашке, поверх которой шерстяной свитер. Щеки у него, как помидоры, пар от него валит уже, но раздеть его никто не пытается. Бабушке же холодно, ей дует по полу. Но бабушка не учитывает, сколько ей лет и что она по-другому чувствует холод. Впрочем, это были единственные поводы для споров и несогласия с бабушкой, во всем остальном она была безукоризненна. Занималась с Андреем так, что к четырем годам он уже знал много стихов, и не только детских авторов, но и Фета с Тютчевым, начинал писать слова. С дедушкой он учился пилить-строгать, дедушка был рукастый. Чувство юмора у деда было прекрасно развито. Правда, шутки иногда были островаты, но тут уже Андрюша его воспитывал. После обеда, после того как бабушка их накормила и отправила в комнату заниматься какими-то мужскими делами, дед однажды пошутил: «Ну что, поели? Теперь можно и по бабам». Ребенок не понимал, естественно, о чем идет речь. Но заметил, что это звучит грубовато, и поправил его: «Нет, дедушка, так плохо говорить. Нужно сказать не “по бабам”, а “по девочкам”». Дедушку Андрей обожал, и к бабушке, несмотря на всю ее строгость, относился с огромной любовью. Однажды она ему сказала: «Я за тобой не успеваю, я старенькая». Он обернулся, посмотрел на нее удивленными глазами и сказал: «Это другие бабушки старые, а ты у меня красавица». Что с ней случилось тогда! Она расцвела прямо и неделю потом летала, как на крыльях. Дело в том, что в семье у родителей Игоря красавцем всегда был дед. Он и в пожилом возрасте был хорош: благородная седина, осанка. А уж в молодости, да еще учитывая, что на войне огромную часть мужского населения просто выкосило, пользовался невероятным успехом у дам. Бабушка полюбила деда, но между ними вклинилась какая-то красотка, и дед совсем было ушел к ней, но тут его скосил тиф, и он оказался на больничной койке. Красотку как ветром сдуло, а бабушка каждый день варила ему картошку и яйца и ходила за много километров, чтобы накормить его, поухаживать, а потом возвращалась обратно. Дед выбрал бабушку, хотя поженились они, когда их младшему сыну Игорю было 7 лет – неслыханная по тем временам ситуация. Бабушка всегда стремилась доказать, что она лучшая жена и самая заботливая хозяйка. Полностью перестроила свою жизнь под его нужды, любой каприз исполнялся мгновенно, все было наглажено, постирано, приготовлено. Даже солонка на столе стояла так, чтобы деду не надо было тянуться за ней далеко. Свекровь меня многому научила – как готовить, как с бытом справляться. И я, выходя замуж, тоже думала, что стану лучшей женой, муж меня будет ценить, дома будет счастье, а в семье лад. Но выяснилось, что семейное счастье зависит не только от этого. Глава 16. Муж стал звездой Однажды меня пригласили на пробы в картину под названием «Тридцатого уничтожить». В то время страну наводнили западные боевики, в которых актеры вовсю демонстрировали владение боевыми искусствами. Самыми известными кинодрачунами были Брюс Ли и Ван Дамм, и фильмы с ними были самыми приличными, количество же третьесортных лент, в которых все наперебой махали руками и ногами, не поддавалось исчислению. Но для публики это было в новинку и всем страшно нравилось. Наши киношники тоже принялись снимать боевики. Я пришла на пробы в один из них. Режиссер говорит: «Вы нам подходите. Будете играть жену главного героя. Только вот беда – героя пока мы найти так и не смогли». Я по своей привычке пристраивать всюду всех своих знакомых говорю: «А расскажите мне про него, какой он? Может, помогу вам чем-нибудь?» – «Да вот история у нас, понимаете. Есть два брата, они служат вместе. Вы будете играть жену младшего брата, а старшего у нас играет артист Аристарх Ливанов». Я прямо чуть не закричала от удивления. «Это же старший брат моего мужа! Вы знаете, что есть такой артист Игорь Ливанов?» Режиссер протянул: «Поняаатно» – и мгновенно потерял интерес к разговору, решил, что я сейчас буду какого-то непонятного мужа ему рекламировать. Но я была настойчива. «Вот только не надо, – говорю, – этих ваших “понятно”, вы ведь даже не знаете, что у него пояс по тхэквондо! – И тут же обращаюсь к женщине, второму режиссеру: – Вы хотя бы посмотрите на него, он же не просто брат Аристарха, он у Василия Ливанова в театре работает». Они немного успокоились и говорят: «Ну пусть приходит». Домой возвращаюсь, хвастаюсь мужу, что пристроила его на пробы, а он, смотрю, как-то не очень доволен. «Мне кажется, – говорит, – что это недостойно – своего мужа или свою жену предлагать на пробы. Я бы тебя не стал так сватать режиссерам». Сказал – как отрезал. Мне стало ужасно обидно. Хотелось спросить: «Ты действительно меня считаешь настолько плохой актрисой? Почему я с радостью и гордостью тебя рекомендую, а ты считаешь, что по отношению ко мне делать то же самое – недостойно?» Но, разумеется, я ничего тогда ему не сказала. Игорь отправился на пробы, и его сразу же утвердили. А потом на одну из ролей решили пригласить Олега Павловича Табакова. И он сказал: «Да, конечно, я буду сниматься, но только если там найдется роль для моей жены Мариночки». И не смущаясь, предложил ее на одну из ролей. Для Мариночки там могла найтись только одна роль – моя. И она нашлась. Я не очень обиделась, мне вполне хватало того, что кто-то из нашей семьи роль в этой картине получил. Тем более я понимала, что Марина Зудина более медийная актриса, чем я. У меня к тому времени в активе была только пара небольших ролей и не вышедший еще на экраны «Ричард Львиное Сердце». Картина выстрелила. Игорь на следующее утро после начала проката проснулся знаменитым. Он не мог пройти по улице и шага без того, чтобы кто-то из братков не прицепился к нему и не принялся обниматься. Некоторые преступные элементы этой страны считали, что он – один из них, и я все время слышала слова «коптевские», «солнцевские», «таганские» (ребята с кастетами пытались выяснить, к какой из группировок он принадлежит). Слышала и думала: «Мама дорогая, пронесло бы мимо этой вот радости». С ним все норовили сфотографироваться, руку пожать, звали выпить и как следует гульнуть в теплой компании. В общем, Игорь стал звездой боевиков, но нигде, ни в одном интервью, не рассказал, как именно ему досталась эта роль и кто замолвил за него словечко. На съемках этого фильма он довольно сильно подорвал свое здоровье. С самого начала решил все трюки выполнять без каскадеров. Я его уговаривала не горячиться, потому что, имея опыт съемок в «Ричарде Львиное Сердце», видела, насколько это бывает опасно. Но Игорь слышать не хотел. В фильме есть такой момент, когда его машину прижимает к какой-то конструкции и он не может выбраться. Каскадеры что-то там не рассчитали и впечатали его джип в эту конструкцию с такой силой, что у Игоря чуть коленки назад не вывернулись. Спину ему повредили. А у Игоря и до этого уже со спиной были нелады. Еще в советские времена он решил заняться йогой. В то время было много разных запретов, например, за занятие карате можно было в тюрьму угодить. Йога тоже считалась опасным делом, чем-то вроде секты, и не приветствовалась официальными инстанциями. Но поклонников у нее была масса, люди пытались изучать науку самостоятельно и передавали друг другу самиздатовские распечатки с рисунками, поясняющими, как и что надо делать. Я тоже краем глаза взглянула на эти трактаты и обнаружила, что это вовсе не опасно, а даже интересно. Слова «чакры», «асаны» и прочие звучали таинственно. А уж сами упражнения оказались не опаснее лечебной физкультуры. Но Игорь начал осваивать йогу слишком решительно и истово. Он сел в какую-то замысловатую асану, где надо было взять в руки большие пальцы ног и лбом коснуться их. Делать это надо было мягко и постепенно, но для Игоря преград не существовало, и он изо всех сил тянул себя. Результат – сильное растяжение, вернее, надрыв мышц спины. Эта история осталась с ним навсегда, спина часто болела, и пока он снимался в боевике, я непрерывно искала мануальных терапевтов, которые могли бы ему помочь. Через некоторое время история с утверждением на роль повторилась. Меня пригласили на пробы в картину «На углу у Патриарших». Фотопробы сделали как-то совсем уж формально. Меня загримировали в какую-то бледную моль, кофтейку затрапезную напялили, взглянула я на фотографии и говорю: «Боже, я сама бы себя не утвердила». Но режиссер все-таки захотел на меня посмотреть. Мы мило пообщались, он сказал, что живьем я гораздо интереснее, чем на фото. А я по своему обыкновению говорю: «А что у вас с главной ролью? Нашли уже кого-то?» Он называет фамилию артиста, а потом рассказывает, каким должен быть в фильме главный герой. Я удивляюсь: «Зачем же вы именно его взяли? Вам нужен другой! Ваш артист классный, но он сочувствия не вызывает, а у вашего героя сложная судьба, он не может быть двухметровым красавцем». – «Вы правы. Но что же делать? У нас мало времени». – «Давайте сделаем так. У меня есть муж, но он очень обидчивый, не любит, когда за него…» – «Муж?!» – режиссер мгновенно скис. Я говорю: «Вот зря вы так. Давайте я принесу вам одну кассету и поставлю кусочек видео, это займет ровно пять минут времени. Это пробы на роль в фильме Абдрашитова, он у него снимался» «У Абдрашитова?! Это меняет дело. Вадим Юсупович – мой любимый режиссер». И я приношу ему видео, где Игорь играет, а Абдрашитов ему подыгрывает. Режиссер утверждает моего мужа, а меня, естественно нет – кто-то из ассистентов ему шепнул: «А зачем нам два Ливановых в титрах?» И вместо меня берут Оксану Фандеру. Впрочем, я опять была не в обиде – Игорь получил работу и гонорар. Фильм режиссера Вадима Абдрашитова, фрагмент из которого я принесла на пробы, стал для Игоря знаковым. Абдрашитов всегда очень придирчиво относился к выбору актеров и искал их долго и тщательно. Фильм «Пьеса для пассажира» не стал исключением. Перепробовали уже, казалось бы, всех – никто не подходил. И Вадиму Юсуповичу посоветовали обратить внимание на актера Ливанова, который только что сыграл в фильме «Тридцатого уничтожить». «Это же боевик!» – поморщился Вадим Юсупович. «Но вы все равно посмотрите, судя по его лицу, этот Ливанов не только боевики сможет осилить». И его пригласили на пробы. В фильме был эпизод, где к главному герою, который сидел в тюрьме за махинации, приезжают жена и дочка. Едут долго, через снега и сугробы на перекладных, а на обратном пути дочка заболевает и умирает. И герой Игоря говорит: «Я вернулся из тюрьмы, а дочки нет. Жена мне не сказала о трагедии, и я ничего не знал. Считал, сколько сейчас дочке: год, три, пять. Пришел домой – а у меня нет дочки». Есть артисты, способные сыграть любую эмоцию так, чтобы она пронизывала насквозь. Но если талантливый актер сам прошел через то, что ему предстоит сыграть, у него это получится просто наотмашь. Абдрашитов, когда увидел пробы этого эпизода, увидел, как Игорь душераздирающе сыграл эту сцену, тут же его утвердил. Снималось кино в Одессе. Мы с Андрюхой поехали туда вместе с Игорем. Наблюдать за процессом съемок было очень интересно: на площадке Сергей Маковецкий, Юрий Беляев. Вадим Абдрашитов и сценарист Александр Миндадзе ходят, как Станиславский и Немирович-Данченко, то темпераментно спорят, то мирятся. Вадим Юсупович, едва нас увидел, сказал: «Так, мальчика кладите спать и сразу ко мне в номер». Оказывается, каждый вечер у Абдрашитова накрывались столы – на Привозе закупались продукты, выпивка, и вся группа ужинала. Дело в том, что в съемочной группе был один человек, чье состояние вызывало некоторое опасение – коллеги боялись, что он может уйти в запой. За ним все время следили, не отпускали ни на минуту, после съемки караулили, чтобы он только душ успел принять и сразу к режиссеру пред ясны очи. Он его кормил сначала и только под конец вечера чуть-чуть наливал и сразу спать отправлял, велев проводить до двери. Это был прекрасный режиссёрский ход. Я, проводя каждый вечер на этих посиделках, все больше восхищалась Вадимом Юсуповичем. Не уставала поражаться тому, какой он удивительный рассказчик, мудрый и талантливый человек. Смотреть на него в работе, особенно в тандеме с Александром Миндадзе, было невероятно уморительно и вместе с тем поучительно. У дяди Саши были нелады с сердцем, и он время от времени приносил Абдрашитову свои кардиограммы, вешал на гвоздь и говорил: «Вот! Такая была вчера, а эта сегодняшняя. Видишь, что твой фильм со мной делает, сердце уже работать перестает!» А Вадим Юсупович отмахивался: «Ничего тебе не поможет, все равно эта сцена будет сниматься так, как я сказал!» Однажды мы с Андреем шли мимо Абдрашитова, который сидел на диване в фойе отеля, ждал машину, чтобы ехать на площадку. Вадим Юсупович попросил Андрея остановиться и сесть с ним рядом. У Андрея в руках была книжка, Абдрашитов предложил вместе ее почитать. Открывает страницу – а на ней пираты какие-то нарисованы, разбойники. Андрюша, показывая на пирата, говорит: «Вот это оператор. Он плохой». (Ребенку, росшему в киношной среде, слово «оператор» было хорошо знакомо, а кто такой «пират», он знал тогда плохо.) Вадим улыбнулся в усы. «Оператор, говоришь, плохой? И что надо делать с плохими операторами?» – «Плохих операторов надо убивать!» – бойко ответил Андрюша. «А ведь ты прав! Я бы тоже так поступал, если бы можно было. Ира, парень-то у нас гомо сапиенс!» – пришел в восторг Абдрашитов. «Андрей, это Вадим Юсупович», – спохватываюсь я, осознав, что представить их друг другу не успела. «Вадим Усупыч», – повторяет за мной Андрей. «Спасибо, что хоть не “Супыч”, меня так звал один мальчик», – смеется Вадим. И с тех пор, видя Андрюху, он всегда его звал гомо сапиенс. Когда Андрей оканчивал школу и ему предстоял выбор профессии, он позвонил Абдрашитову: «Я бы хотел стать режиссером. Возьмите меня к себе на курс». Вадим Юсупович говорит: «Андрюш, скажу честно, как оно есть. Ты можешь поступить и скорее всего поступишь, но мне кажется, для того чтобы быть хорошим режиссером, нужен жизненный опыт, опыт потерь, расставаний, любви, радости. А у тебя такого жизненного багажа пока нет, о чем ты будешь снимать кино. Поступи куда-нибудь еще, поживи, поучись, а потом я тебя с радостью возьму». Андрей не внял его словам и позвонил Эльдару Александровичу Рязанову. Рязанов сказал ему то же самое. «Андрюша, не надо поступать в 18 лет во ВГИК». – «Но вы-то сами поступили туда в 16!» – сказал Андрей. «Ну и что, разве вышло из меня что-то толковое?» – парировал Рязанов. Андрей, конечно, шутку оценил, но к словам Эльдара Александровича прислушался. Снявшись в фильме «Пьеса для пассажира», Игорь мгновенно оказался среди артистов совершенно другого ранга. Все, кто когда-либо снимался у Абдрашитова, получали знак качества. Чулпан Хаматова, сыграв во «Времени танцора», стала культовой актрисой, и с другим ее коллегами то же самое произошло. Игоря пригласили на фестиваль «Кинотавр» и разрешили взять с собой жену. Тем более что с председателем фестиваля Марком Рудинштейном мы уже были знакомы. Кто-то мне шепнул, что можно попробовать уговорить Рудинштейна взять с собой и Андрюшку. Мне очень хотелось вывезти его на море, а денег лишних не было совсем. Я приехала в дом актера, где у Марка Григорьевича был офис, долго ждала, когда можно будет пройти к нему в кабинет. Туда непрерывно заходили люди, подписывали какие-то бумаги, что-то согласовывали. Я набралась смелости и вошла, Марк поднял голову, у него были одни очки на глазах и еще одни на лбу, и он сказал устало: «Привет, Ира». Я изложила свою просьбу, что, мол, нам позарез надо поехать на фестиваль с сыном, потому что мы живем с туберкулёзником в одной коммунальной квартире, и ребенку необходим морской воздух. «Ты меня без ножа режешь. Ты же понимаешь, что это сложно? Ты же бывала на фестивалях». А я, честно говоря, нигде до этого не была. Он говорит: «А где я его поселю, у меня все расписано?» «Он маленький, спать будет в одной кровати со мной». – «А есть?» – «Из моей тарелки». – «А в самолете лететь?» – «У меня на ручках». Марк махнул рукой и говорит: «Девочки, впишите ребёнка в список!» У меня аж слезы брызнули из глаз. Целый месяц мы готовились к поездке, рассказывали Андрею, что есть такой благодетель, Марк Рудинштейн, что именно благодаря ему он поедет на море. Андрей был очень воодушевлен, расспрашивал про чаек, про рыбалку, про других детей, которые там будут. И вот фестиваль, наконец, начался. Мы прилетели в Сочи, стоим в лобби отеля, с одной стороны Александр Гордон с женой Катей (я тогда еще подумала: «Надо же какая гармоничная пара, он рассуждает, а она молчит, слушает. Уважает его, наверное»). С другой стороны Олег Иванович Янковский. Сзади какие-то французские киношники. Все свои, все профессионалы. А из окон уже видно море, и такое это чудо, что мы вот здесь, среди всей этой красоты.