Настало время прощаться. Все друзья и знакомые спрашивали у меня, чем можно помочь. Почти всем я отвечала, что ничего не нужно, и только к одной подруге, чей отец занимал очень значимую должность, у меня была просьба. Я попросила ее прислать за мной машину с затемненными стеклами (чтобы меня не смогли снять через стекло машины). Сесть за руль сама я была в тот день не в состоянии. Я попросила сестру с племянником поехать в морг и сделать там все необходимые дела. Мое появление там привлекло бы слишком пристальное внимание журналистов. А Оля все-таки непубличный человек, она всегда отказывалась фотографироваться. Я отдала Оле часы, которые мы с Андреем купили в аэропорту, его крестик, отдала костюм и галстук. Оля все сделала, позвонила и доложила: все сделали, как мы и просили. «Только вот журналисты гроздьями на заборах висят, они ждут тебя, а меня не узнали. Мы гроб закрываем?» Я согласилась, и Оля с моим племянником поехали в крематорий. То, что я отказалась от визита в морг, не спасло меня от преследований папарацци. Около подъезда было не протолкнуться – там стояли несколько машин с логотипами телеканалов, камеры были установлены прямо на проезжей части, на тротуаре возле дома плотной толпой стояли журналисты и держали камеры на изготовку. Я поняла, что откуда-то они знают о дате церемонии. Ситуация осложнялась. Машина с затемненными стеклами при таком раскладе уже не спасала – я не смогла бы к ней пробиться. Выручил участковый. Он сказал, что через комнатку, где сидит консьерж, можно пройти в соседний подъезд, не выходя на улицу. И я попросила подругу выйти из моего подъезда, и в ту же секунду сама, в сопровождении участкового, который был в штатском, вышла из соседнего. Журналисты, увидев открывающуюся дверь моего подъезда, ринулись туда, и мне таким образом удалось сбить их с толку. Подъехали к крематорию. Там было много знакомых – Андрюшины друзья, мои. Подошел ко мне Володя Стуканов. Мы обнялись. И я говорю: «Друзья, у меня к вам просьба. Могут быть провокации». Володя говорит: «Я уже понял, вон на скамейке полно журналистов с телевиками». – «Да, я их и имею в виду. Пожалуйста, следи за ними. И если попытаются проникнуть внутрь и помешать – постарайся аккуратно их вывести. Ни у кого не отбирай камер и никого не бей». Володя кивнул. Я долго не могла принять решение, идти мне внутрь или нет. Прощаться или нет. Хочу я видеть, скажем так, «костюм» Андрея? Поначалу мне казалось, что лучше не видеть. Но в те дни я не очень собой владела, мне казалось, что мной управляет какая-то неведомая сила. У меня было ощущение, что что-то извне поддерживает меня, дает мне возможность сделать то, что я должна сделать, потому что, кроме меня, некому. И это чувство дало мне понять, что идти нужно. Как только открылась дверь – я сразу вошла в зал. Я увидела внутри свою сестру, друзей, ближайшего Андрюшиного друга с девушкой, его товарищей по «Норд-Осту». Приехала жена Аристарха, сказала, что Арик в отъезде, а она пришла проститься. Пришел режиссер Миша Сегал. Потом пришел Игорь, и с ним тоже люди, мне незнакомые. Все, как знали – несли цветы, которые Андрюшка любил. Однажды я его спросила, какие из цветов ему нравятся. Он поначалу фыркнул, кто, мол, я тебе – девочка, что ли? А потом все-таки признался, что его любимые цветы – подсолнухи, ромашки и вообще все цветы, которые напоминают солнце. И люди несли Андрюше то, что ему бы понравилось – подсолнухи, ромашки, герберы, хризантемы. Я смотрела на коробку под названием гроб и понимала: то, что я вижу там – не Андрей. В моей жизни были потери, я хоронила и маму, и бабушку. Но тогда мои ощущения были замешаны на жутком детском страхе. А тут уже другой возраст. Другой опыт. И другое сознание. У меня было удивительное ощущение, что мой сын где-то рядом со мной. Мы с Андреем, обсуждая прочитанные книги, не раз говорили о том, что духовная субстанция человеческая после его смерти долгое время находится рядом с телом. И вот, стоя там, я отчетливо ощутила, что это не просто слова, написанные в умных книжках. Что это на самом деле так. Что Андрей меня поддерживает. Что он рядом. Игорь подошел попрощаться. Сначала долго стоял и смотрел, потом сел – было ощущение, что у него подкашивались ноги. Подошла жена Игоря, я ее впервые тогда увидела – худенькая маленькая женщина, встревоженная, нахохленная, как воробей, заплаканная. Я ее обняла, прижала к себе и пыталась утешать. Подошел прощаться Володя Стуканов. У двери в зал толпились незнакомые люди. Там послышалась какая-то возня, дверь открылась и снова закрылась. Потом уже я узнала, что в тот момент мой племянник Саша тихо и технично вывел из зала папарацци. Оказывается, один из них вошел в зал вместе с гостями Игоря, которых я не знала в лицо, и снимал церемонию, держа телефон в шапке. Заплакала я уже в самом конце церемонии. Ко мне подошли наши «норд-остики» (так мы называли ребят, певших в мюзикле), мы обнялись, и они тихонечко запели финальную песню из спектакля. Гимн любви. И это было так светло, так прекрасно. Люди, слышавшие их пение, не могли сдержать слез. И я была бесконечно им благодарна, что они пришли проститься с моим сыном и что завершили церемонию прощания с ним именно так – чисто и светло. Глава 29. Жить дальше «Ирина, как жить дальше?» Я часто слышу этот вопрос. Мне задавали его журналисты. Задавали друзья, сочувствующие моему горю. Сама себя я тоже часто спрашивала: «А что теперь? Как теперь жить?» А сейчас мне пишут люди, в чьих семьях случилось горе, они стучатся ко мне в личку Инстаграма и «Фейсбука», идут и идут ко мне за советом, просят, чтобы я поделилась своим опытом. У каждого свой путь, свои способы пережить то, что пережить невозможно. Одного-единственного ответа на этот вопрос нет и быть не может. Я могу сказать лишь о тех мыслях и действиях, которые помогли мне. Может быть, эти несколько пунктов, руководствуясь которыми я жила и продолжаю жить, помогут кому-нибудь еще. 1 Еще никому и никогда не удавалось остаться на этой планете навсегда. И мы не исключение. Мы все рано или поздно отправимся куда-то. Все по-разному представляют себе это «куда-то», но так или иначе мы все перейдем в другую реальность. Мне близка идея того, что наша душа – вечна. Мы все живем в пространстве, у которого есть четыре измерения: длина, высота, ширина и время. Но есть и другие пространства, существование которых уже давно доказано. Там нет ни времени, ни тяжелых материальных объектов. Посмотрите на каплю крови под микроскопом. Понаблюдайте, как живут, как движутся друг относительно друга кровяные тела. И вы увидите, что даже в одном конкретном человеке сосредоточена целая вселенная со своими законами, слабо нами изученная. А что говорить о мире, который простирается вне человеческого тела? Он огромен и не познан. И души наших близких где-то там, и в то же время они с нами. 2 Как показывает история, нет такого горя, в котором вы были бы одиноки. Обязательно на земле найдется кто-то еще, кто испытывал или продолжает испытывать те же эмоции, кто прошел через ту же ситуацию, те, кто там был, прошел, справлялся и в итоге справился. Когда я размышляю о степени и глубине человеческого горя, я всегда вспоминаю о Великой Отечественной войне и о том, что пришлось пройти людям, жившим в то время. Женщинам, которые одновременно теряли сразу всех своих сыновей и мужа. Когда, получив похоронки, седели за одну минуту, старели за один миг на много лет. Таких примеров много. И поражает то, что, получив страшные известия, эти женщины не валились на кровать в депрессии, а вставали и шли поднимать из руин страну, пахать поля, класть шпалы, работать на станках. И создали многое из того, чем пользуемся мы и сейчас. 3 Мне близка мысль о том, что в этом мире нам не дается испытаний, которые были бы нам не по силам. Если случается что-то ужасное – даются и силы для того, чтобы это преодолеть. Иначе бы все население Земли после пережитых потерь и трагедий просто вымерло бы. А значит, мы тоже способны преодолевать удары судьбы. 4 В те моменты, когда с человеком случается непоправимое, что-то, что вызывает шок и потрясение всех его основ, человек пытается на что-то опереться, за что-то удержаться. И эта соломинка, за которую он хватается, – она у каждого своя. Кто-то приходит к вере в тот или иной религиозный культ. Кто-то, наоборот, начинает сомневаться, задавать вопросы: «Почему это случилось со мной? За что мне такое испытание? Как бог мог допустить, чтобы со мной случилась такая несправедливость?» Ответов он, как правило, не получает. Злится: «Я же все делал правильно, в церковь ходил, молился, соблюдал все предписанные ритуалы. А со мной вот так несправедливо поступили!» А потом делает вывод, что бога нет и он зря всю жизнь в него верил. Мне кажется, и тот и другой варианты возможны, это нормальная реакция для человека, пытающегося справиться с горем. Психологи описывают это состояние несколькими этапами: Отрицание, Гнев, Торг, Депрессия, Принятие. Пройдя их все, в конце концов человек находит для себя то объяснение, которое его утешит, примирит со случившимся и поможет жить дальше. 5 В первые дни не сойти с ума мне помогла такая мысль. Наши близкие, которые от нас ушли, – они где-то рядом. Они видят нас, слышат, просто не могут нам дать знак. А теперь представьте, каково им наблюдать за нашими эмоциями, слезами и отчаянием. Они тоже начинают страдать. Допустим, все было бы наоборот. Вы покинули свое тело, вы вышли из этого «автомобиля», смотрите сверху на все происходящее. А ваши близкие и родные бегают около этого вашего «автомобиля», причитают, рыдают, что-то с ним делают. Вы пытаетесь им сказать: «Эй, я же здесь!» А вас не слышат. Помните, как метался Патрик Суэйзи в фильме «Призрак?». Вот примерно так же это и происходит. Душа еще несколько дней находится возле тела. Не зря во всех рассказах людей, переживших клиническую смерть, есть одно и то же описание: как они видят себя со стороны, слышат и потом могут пересказать, что делали около них врачи и родственники, о чем говорили, какие лекарства назначали. И вот эта немудреная мысль о том, что мой сын где-то рядом и видит меня, часто помогала мне обрести хотя бы какое-то, пусть временное равновесие. 6 Наше отношение к смерти во многом обусловлено нашей культурой и традициями. Во многих культурах мира люди празднуют смерть человека как переход в другое, более прекрасное пространство. И где-нибудь на Гавайях, увидев, как мы оплакиваем своих близких, нас бы просто не поняли. Они радуются смерти. У них рождение человека и его уход – равноценные праздники. В первом случае радуются, что человек откуда-то пришел, и будет теперь здесь, среди нас. А во втором – что человек выполнил все свои предначертания на этой земле и теперь отправляется на заслуженные каникулы. Переходит в другую, более совершенную, реальность, туда, где со временем окажутся все. И я задумалась о том, что наше отношение к смерти – это всего лишь наши традиции. Мы впитали их еще детьми, получили эти импринты от взрослых и несем их дальше по жизни. А они – не единственно верные. 7 Когда человек зациклен на своем горе и погружен в него целиком, ему некогда думать о тех, кто рядом и кто пока еще жив. О членах семьи, которым тяжело, о близких, о друзьях. Им тоже больно, не меньше нашего. И иногда попытки что-то делать для других, помочь им облегчить горе помогают смягчить и часть нашей боли. 8 В какой-то момент вынырнуть на поверхность мне позволило чувство благодарности. Я имела счастье стать мамой. Грандиозному количеству людей недоступно это ощущение. Вокруг много бездетных семей, у них никогда не было детей, и они никогда не узнают, каково это. Если вы испытывали это волшебство (пусть несколько лет, или дней, или даже часов), значит, вам даровано было великое счастье – быть мамой. Или папой. Вы знаете, что это такое – общаться со своим ребенком. Видеть его. Держать на руках. Пусть и не так долго, как вам хотелось бы. Но это уже большое счастье. 9 В тот нелегкий период мне очень помогла книга Дэвида Хокинса «Отпускание. Путь сдачи». И в частности, его совет: «Чтобы отпустить какую-либо ситуацию, нужно сначала ее принять». Любой человек, теряющий близкого, может сказать, что поначалу он ни за что не хотел поверить в реальность. Отвергал ее категорически. Некоторые люди с этим отвержением живут годами. А то и всю жизнь. Они винят в случившемся себя, винят ситуацию, все время крутят в голове: «Что было бы, если бы я…», «Как бы мы жили, если бы этого не случилось…». Или вовсе фантазируют о том, что их любимый жив, просто куда-то уехал и скоро вернется. Они не могут вынырнуть из этого состояния горя. Годами не могут принять случившийся факт. Я еще не видела людей, которые бы оттуда вернулись. Назад пути нет. Есть ситуации, при которых еще можно что-то исправить, но смерть близкого человека к ним не относится никак. И чем дольше вы это будете отвергать, тем дольше и больнее это длится. Человеческая психика – вещь хрупкая, и мысли о суициде и сумасшествии, на мой взгляд, – большая и роковая ошибка. 10 Справиться с собой и взять себя в руки мне помогла такая немудреная мысль. Меньше всего я хотела бы всю оставшуюся жизнь быть обузой для окружающих. Превратиться в развалину, не способную позаботиться о себе. Думаю, что мало кто из взрослых самостоятельных людей хотел бы для себя такого финала. Помню, как моя бабушка говорила: «Я бы меньше всего хотела лежать и своей беспомощностью отравлять жизнь себе и окружающим». Медленно угасать, находиться в длительной болезни и агонии – безрадостный финал. Но он был бы вполне реален, если бы я продолжала погружать себя в чувство вины, уничтожать себя, разрушать. Все мы знаем о том, как наша психика влияет на нашу соматику. Масса психологов может вам подтвердить такой интересный факт: человека, теряющего своих близких, очень часто начинают подводить ноги. Какая самая распространенная реакция на известие о смерти любимого? Подкашиваются ноги. Человек падает в кресло или на стул, не в силах стоять. И чем дольше он в этом состоянии себя держит, тем хуже справляется с собственными ногами. Перестает ходить. С точки зрения психологии, такая реакция объяснима: слабые ноги – это отказ идти куда-то дальше, отказ принимать ситуацию, отказ от того, чтобы жить, тяга к смерти. Человек говорит: «Если он умер – я тоже умру, мне здесь нечего без него делать». Но проблема в том, что такая команда, данная мозгом телу, выполняется только отчасти. Человек не умрет. Но у него откажут ноги и, скорее всего, некоторые сфинктеры. А это значит, что человек слег и начал, что называется, ходить под себя. Через некоторое время после трагедии я стала замечать, что ноги меня плохо слушаются. Пошла к своему знакомому остеопату, и он мне сказал: «Дерзай! Продолжай в том же духе – и ты сляжешь. А поскольку у тебя достаточно крепкое сердце и в целом хорошее здоровье, ты лет 30, а то и все 50 будешь лежать и ходить под себя. Хочешь памперсов? Беспомощности? Хочешь быть обузой? Хочешь, чтобы тебя в итоге сдали в богадельню? Тогда продолжай в том же духе!» Его слова были очень резкими, они били наотмашь, но достигли цели – я очнулась. Такой исход я отказалась принять. Можно себя довести до невроза, можно начать ненавидеть весь мир, потому что тебе кажется, что у всего мира все хорошо и только у тебя одного горе. И в принципе ты имеешь на это право. Горе твое велико и безмерно. Но подумай также о том, что это самый настоящий эгоизм. Что ты своей ненавистью к миру, своим желанием покинуть его, выливающимся в итоге в то, что лежишь на кровати в памперсах, наказываешь совершенно ни в чем не повинных людей, находящихся рядом с тобой в твой тяжелый период. А в конечном счете наказываешь и сам себя.