Старцем владыку можно было назвать с первого, обманчивого взгляда. Вблизи же от него исходила сдерживаемая стремительность, мощный энергетический заряд, способный как поразить противника, так и зарядить положительной энергией единомышленника. От него веяло силой и здоровьем. Если он смотрел строго своими ясными глазами на собеседника, тот съеживался, уменьшался в размерах под этим взглядом. Но когда любознательный прихожанин или послушник задавал владыке духовные вопросы, глаза его мгновенно менялись чудесным образом, светились, сияли, обволакивая отеческим светом любви. Марина наблюдала эту метаморфозу и ловила себя на желании понравиться хозяину монастыря, быть хорошей и правильной. Она чувствовала себя не в своей тарелке, и была несведуща в религии, и точно не была по-настоящему верующей, иначе бы столько не нагрешила, и ее жизнь сложилась бы иначе. И только здесь поняла, насколько сложны и запутанны дела Божьи, к коим Бог имел отношение весьма отдаленное. А вернее сказать, не имел. Монастырь этот относился к РПЦЗ – русской православной церкви зарубежом, которая объединила большую часть духовенства, оказавшегося в изгнании после революции. В Советском Союзе РПЦЗ рассматривалась как контрреволюционная монархическая антисоветская группировка. В начале третьего столетия у зарубежников начался раскол и в 2007 году большая их часть отошла все-таки к Московской патриархии. И в храме Христа Спасителя был подписан акт о каноническом общении, гласящий что «РПЦЗ пребывает неотъемлемой самоуправляемой частью Русской Православной Церкви». Но монастырь, в котором находилась Марина, остался верен прежней линии РПЦЗ и не присоединился к Московской патриархии. Служители во главе с владыкой считали, что только их церковь есть самая правильная и настоящая. Аргумент приводился железный: не могут созданные при советской власти церкви быть домом божьим по одной причине – десять из девяти иерархов были завербованы КГБ. Некоторые еще в семинарию отправлялись покровителями в погонах. И по окончании им уже намечена была видная церковная карьера. Для таких «духовных» служителей главной целью было обретение шоколадных мест, движимых «не любовью к Иисусу, а к хлебу кусу». Все это Марина узнала сегодня со слов владыки. – А есть документальные подтверждения этих фактов? – спросила Марина. Мать-игуменья осуждающе покосилась на нее. – Безусловно, есть, – ответил владыка. – Доказательства всплыли после августа девяносто первого года, когда был открыт архив КГБ. Но мы и без этого знали, что православная иерархия подчинялась советской власти. Мы, свободная церковь, не принимавшая участия в преступлениях коммунистов против своего народа, и не замарана доносами. Поэтому все больше прихожан выбирают нас. За обедом Марина узнала много нового от владыки и даже вступила в дискуссию с ним, отстаивая свою точку зрения, игнорируя испуганные глаза матушки и ее выразительные жесты, когда гостья со свойственной ей горячностью спорила, что экстракорпоральное оплодотворение – это не преступление, а Божье допущение для тех несчастных матерей, которые лишены были по разным причинам возможности естественным путем забеременеть. – Я не принимаю рабское «Бог не дает». Почему он дает детей алкоголичкам и наркоманкам, чтобы те вышвыривали своих детей на помойки? А психически и нравственно здоровые женщины после чернобыльской катастрофы, после болезни получают внематочную беременность одну за другой и как следствие становятся бесплодными! Откуда у церкви такая нелюбовь к этим женщинам? Если ученые нашли возможность, как осчастливить женщину материнством, то я считаю, это Бог допустил и разрешил, а значит, и церковь должна принять. Владыка был непреклонен. Его можно понять. И Марина поняла, перейдя снова неудачно на другую тему. Сегодня, в праздник святого Серафима Саровского, она вспомнила о другом святом, мощи которого покоятся в крымском кафедральном соборе. Много лет назад, узнав о нем, Марина долго находилась под впечатлением. Жизнь и судьба доктора, профессора медицины, архиепископа Войно-Ясенецкого Валентина Феликсовича вызывает уважение и поклонение. Ставший священнослужителем в советские времена, он единственный в истории священник, державший в руках скальпель, оперировал и читал лекции с крестом на груди. В 1923 году священник был пострижен в монашество и посвящен в епископы с именем Лука. Но после первой же архиерейской службы к его дому подъехал «черный ворон» – так начался его одиннадцатилетний период скитания по тюрьмам и ссылкам. И там он продолжал лечить и оперировать подручными средствами – с помощью перочинного ножа, слесарных клещей, зашивая рану женским волосом… Когда началась война, он отправил телеграмму председателю Президиума Верховного Совета Калинину: «Я, епископ Лука, профессор Войно-Ясенецкий, отбываю ссылку в поселке Большая Мурта Красноярского края. Являясь специалистом по гнойной хирургии, могу оказать помощь воинам в условиях фронта или тыла, там, где будет мне доверено. Прошу ссылку мою прервать и направить в госпиталь. По окончании войны готов вернуться в ссылку. Епископ Лука». Он был награжден бриллиантовым крестом на клобук от Патриарха всея Руси, Сталинской премией за научные труды, медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». Однако автора 55 научных трудов по анатомии и десяти томов проповедей продолжали травить и после войны, и он снова вернулся в ссылку! Он чувствовал присутствие Бога в своей жизни и ничего не боялся, ничего не страшился, ни от чего не уклонялся. Но мужественно и с любовью к людям и в мире осуществлял свое служение. В юности Лука великолепно рисовал и, окончив сначала гимназию, а затем художественную школу, готов был поступить в Петербургскую академию художеств. Он мечтал стать художником, но во время вступительных экзаменов им овладело сомнение: вправе ли он заниматься тем, что ему нравится, когда вокруг столько страждущих, требующих помощи? И он поступил на медицинский факультет Киевского университета. Молодой врач по окончании университета получил диплом с отличием. Он был уникальным хирургом и ученым. Святитель Лука делал операции на глазах, на печени, на желудке, на позвоночнике, гинекологические операции, трепанацию черепа. По его учебникам и в третьем тысячелетии учатся студенты. Валентин Феликсович умер 11 июня – в День Всех Святых в 1961 году. Три дня не иссякал поток людей к гробу владыки и врача, а в день похорон процессия растянулась на три километра. Затем стали поступать сообщения, что многие больные, приходившие к могиле святителя Луки, по молитвам получали исцеление…Определением Архиерейского собора 2000 года святитель Лука был причислен к лику святых. Его мощи установлены для поклонения в Свято-Троицком кафедральном соборе Симферополя. Сегодня, заговорив об уникальном человеке, недавно жившем среди нас, Марина удивилась реакции владыки: – Мы не считаем его святым! – категорически возразил он. – Почему? – По многим причинам. Одна из них – так называемые «духовные» служители, под рясой коих проступают очертания погон, не имеют право причислять кого бы то ни было к святым. Да, он прожил достойную жизнь врача и сделал много для народа и образования, никто не спорит, но зачем пошел в священники? Иоанн Крондштадтский спас несоизмеримо больше душ. В организованном им Доме трудолюбия обездоленные люди, независимо от вероисповедания, могли найти не только приют и пищу, а и научиться какому-либо ремеслу, получить работу. Праведный Иоанн, которого называли Всероссийским батюшкой, своей верой и любовью к ближним, как солнцем, согревал сердца людей и своими молитвами помогал и исцелял. Преподобномученица великая княгиня Елизавета Федоровна, основавшая Марфо-Мариинскую обитель в Москве. За сравнительно недолгий срок своего существования этот островок милосердия смог вернуть к полноценной жизни множество отчаявшихся несчастных людей. Это Святые. И их на Руси больше сотни. А святых со скальпелем не бывает! Святому скальпель не нужен! Ты должна знать, что у каждого хирурга есть свое кладбище! Пирогов спасся – честно своим делом занимался, пусть бы и Войно-Ясенецкий выбрал либо то, либо это. Он действительно был труженик и много принес пользы, но однозначно не святой! – закрыл тему владыка и стал отвечать на вопросы спонсоров. Тех интересовало, откуда сегодня пополняются ряды рабочих для строительства колокольни и хозяйственных построек. И Марина вновь удивилась, узнав, что многие едут сюда прямо из мест заключения, владыка дает всем приют. Кто-то, приехав десять лет назад, раскаялся, воцерковился и уже не помышляет об иной жизни. Кто-то приходит на время и, обретя устойчивость, ищет себя на другом поприще, но сам факт, что «заблудших овец» здесь принимают всех без ограничения, не глядя на статью, по которой отбыли наказание, впечатлил Марину. Первыми покинули стол гости, мать-игуменья еще долго обсуждала хозяйственные дела с владыкой, и Марина осмелилась спросить, не опасно ли находиться среди бывших уголовников. Он светло и широко улыбнулся. – Если бы ты знала, с кем мне приходилось общаться и какие исповеди слышать после лихих девяностых! Нет зверя страшнее человека, и удивляюсь, как не сошел с ума тогда от этих историй. Бывало, неделями не мог уснуть. И ни с кем не поделишься – тайна исповеди, или ты не священнослужитель больше. Закалился. И ты, кстати, сильная. Зря тебе кажется, что монастырь не твое, я вижу тебя здесь, подумай. – И что давало вам силы действительно не сойти с ума? – Господь, только он. Ну и отстраненность, вы не мне, а Богу исповедуетесь. Пожив среди монашек, Марина поняла, что не готова посвятить себя размеренной, предсказуемой жизни в монастыре, но владыка рассуждал иначе и однажды после исповеди сказал ей: «Оставайся. Никто в земляных клетках не сидит, ну разве что по собственному желанию! Я вот тоже думаю скоро уединиться. Дострою монастырь, передам в надежные руки и в свою нору, не интересно мне уже здесь, все сделал, что мог». Марина видела на территории монастыря стоявший на отшибе длинный низкий барак, разделенный частыми узкими дверями, ей сказали: это строилось для схимников – монахов, живущих в полном уединении и затворе и соблюдающих строгие правила. Марина восхитилась внутренней силой владыки, его верой. Она лежала на узкой кровати в своей келье и не могла уснуть. Мысли возвращались и возвращались снова к предложению владыки. «А что, если и правда поехать домой, закончить все дела и вернуться сюда уже навсегда? Но уже не будешь принадлежать себе. Вставать до восхода солнца, подниматься из-за стола по звонку колокольчика, есть и пить по расписанию, – даже не это самое тяжелое для меня. А то, что буду лишена свободы выбора! И конечно же, послушание. На каждый шаг, на каждое действие следует брать благословение, ты полностью лишен своей воли!» Марина была свободолюбивой натурой. Даже одежду облегающую, стесняющую тело не переносила, а чтобы ею командовали! Хотя здесь так славно, рисуй картины, вышивай, молись, прославляй Бога, забудь о страстях, о любовях приходящих, выжигающих все вокруг себя. В первый день приезда она спросила: «Что делают монашки в свободное время?» Ей ответили: «Спят». Другого не было, и то не больше шести часов. Потом убедилась сама – свободного времени практически не было, разве только после ужина и до вечерних правил. А как же ее путешествия? Это самое интересное, что было в жизни. Значит, останься она здесь – и больше никогда уже не увидит новых стран и людей, не испытает чувство открытия? Человек, продукт эволюции, прошедший после всех существ от одноклеточных животных, через миллионы форм, единственный на земле, кому дана возможность формировать свою жизнь как хочет. Сам определяет, куда идти, расти с каждым днем, узнавая что-то новое, путешествуя не только по горизонтали, но и поднимается вверх в прямом и переносном смысле. Человек, который это осознает, не сможет спрятаться от жизни за высокими стенами монастыря, решила Марина. Утром позвонила дочь. Она всхлипывала в трубку: – Вы с ума сошли с папой? На кого вы меня бросили? Он отпустил бороду, в какую-то секту без тебя попал, вокруг костра прыгает со своей официанткой, ты в монастырь ушла! Мне что делать одной без вас? – Да не ушла я, – оправдывалась Марина, – на время уединиться, подумать решила. – Нет, я тебе не верю! – плакала дочь. – Я завтра же приеду за тобой, говори, как тебя найти! На другой день Марина тепло простилась с монашками, игуменья сидела за столом в душной кухне в очках перед толстой тетрадью с записями, с задумчивым лицом. Лоб и щеки ее блестели, на лбу выступила испарина, – черная одежда из плотной ткани, покрывавшая с головы до пят, была еще одним маленьким испытанием в монашеской жизни в августовскую жару. Подняла глаза на вошедшую, оживилась: – Собралась уже? – Да. Спасибо за приют, за ласку. Сняла обручальное кольцо и протянула матушке, – примите для монастыря. – Красивое, передам в мастерские, – камешки вынут, иконы украсят, металл на позолоту пойдет. – Спаси Господи – перекрестила и обняла на прощание. – Не забудь же с владыкой попрощаться! Может, он тебе, что нужное скажет, не простой у нас владыка, видит больше, чем нам дано. – В чем это выражается? – удивилась Марина. – Да во всем. На днях вызвали его нашу прихожанку исповедать и причастить, болеет тяжело, умирать приготовилась. Ну, мы поехали. Подходим к дому, а на улице сидит мужичок веселый такой, бодрый, на баяне играет. Владыка остановился перед ним и говорит: «Пойдем, причащу тебя». Я удивилась, а мужичок так быстренько баян свой сдернул с плеча, поставил и за нами беспрекословно потопал. Возвращались когда, я спрашиваю у владыки: «Что это с вами сегодня было?» Он отвечает: «Женщина еще поживет, а баянист сегодня ночью умрет». И правда, умер человек. Видит наш владыка смерть скорую, дано ему. Но это не главное, хотя для умирающего вовремя причаститься Святых Тайн самое важное. А ты видела, какие красивые иконы он создает? Красоту дерева, скрытую внутри него, видит владыка! Марина изумилась мастерству, с которым изготовлены иконы, в день своего приезда, когда увидела их. На тонком срезе различных пород древесины была найдена непревзойденная по мягкости цветовая палитра и изысканная текстура, позволившая мастеру из небольших фрагментов составлять практически любые изображения. Чтобы сделать одну такую икону, необходимо колоссальное терпение, чувство красоты и что-то еще, непостижимое для обычного человека. – А какое великодушие проявляет владыка ко всем, кто обращается в монастырь! Я порой не понимаю, как он может принимать и помогать всем подряд! А он отвечает: «Двери наши открыты для всех. Человек сам не приходит в монастырь, только по Божьей воле!» И дает всем приют и реальный шанс изменить свою жизнь, а не только материальные вещи – продукты питания, одежду, лекарства. При этом участие в богослужениях для них является добровольным, никто никого не принуждает. А ведь некоторые раньше были наркоманами, алкоголиками, заключенными. Вчера изгои общества, сегодня – нашли свой дом в монастыре и строят обитель не только для себя, но и для тех, кто нуждается в помощи. Ибо те, кто получил помощь во спасение, тот стремится оказать ее и другим. – Да, действительно, необычайно щедр и великодушен ваш владыка! – Но и строг, строг, но справедлив, – добавила мать-игуменья. Марина вышла из женской обители, прошла длинным двором и вошла в другие ворота – в центральную часть монастыря, поднялась на второй этаж в большой зал, увешанный иконами, который служил и столовой, и приемной владыке. На огромном столе были разложены новые, сегодня освященные иконы необычайной красоты, перед которыми стоял в задумчивости хозяин монастыря. – Ах! Какая красота! Ну как же у вас получается? – не удержалась Марина. – А потому, что следуем основному принципу ремесленного искусства Святой Руси. – Помнишь, у Ивана Федорова: «Есть у меня искусство, орудия для работы, должен я духовные семена по вселенной сеять». Лучше и не скажешь, эти слова и отражают исконный святорусский дух мастерового человека, который понимает, от кого он получил тот или иной талант и кому должен дать отчет в том, как он этот талант использовал. А русскому православному человеку всегда было присуще особое понимание божественной красоты мироздания. Мир был создан Творцом совершенным и прекрасным, но земля была проклята после грехопадения Адама, через грех нарушилась связь с Создателем, и Земля стала уже не так прекрасна. По великой своей любви и милосердию Бог оставил людям отголоски этой красоты, которую мы можем видеть вокруг нас. Сам Господь наш Иисус Христос приводит полевую лилию как образец прекрасного, перед которой меркнут самые богатые царские одежды. Но кроме явной красоты, есть еще красота скрытая, и драгоценный камень может быть неказист и не виден, пока к нему не прикоснется рука мастера. Настоящую красоту можно видеть только духовными очами, ты же знаешь, что самые прекрасные произведения искусства связаны с церковной тематикой, потому что творят мастера с молитвой и Господом. Именно эта божественная красота обращала к Богу многих язычников и отступников. Достаточно вспомнить, что красота православного богослужения помогла святому князю Владимиру сделать выбор среди множества иных вер. Дерево, камень или металл – все перестает быть сугубо материальным, через осознание цели, которой служит мастер, передается особый дух православия, и тогда у людей верующих икона вызывает молитвенный настрой, а у людей неверующих или мало верующих – движение сердца к Богу и к истине. – Присядь, – показал на стул. Марина покорно присела. В больших витражных окнах сияли купола церкви, рядом – возводимая колокольня, вчера она поднялась туда, на самую верхушку, на сорокаметровую высоту по шатким, временным ступенькам. Сначала было весело, маленькая озорная девчонка вдруг проснулась в ней, когда взбиралась по лестнице, подвязав длинную юбку. Но потом лестница показалась бесконечной, вниз смотреть стало страшно, пару раз Марина останавливалась, думая повернуть назад, но превозмогая страх, все-таки двигалась вверх. На ум пришла песня Трофима: «В тоске запредельной казалось прикольным забраться с похмелья наверх колокольни. Мы жили паскудно погибли нелепо, зато три секунды летели по небу. Мы падаем, падаем, падаем, а ты говоришь – летим, давай же хоть беса порадуем, брат Никодим…» Но, слава богу, не порадовала, благополучно добралась до верха, только раз случайно зацепившись рукавом за выступающий гвоздь и пошатнувшись и испугавшись изрядно. На самом верху перевела дух и огляделась: вокруг раскинулись многочисленные постройки обители, а за ними бескрайние, уже выгоревшие от жаркого солнца поля, маленькое блюдце-озерцо и деревушка в несколько домов. Вдали чернела узкой лентой автострада, по которой мчались автомобили наполненные человеками с их страстями, не подозревающими, что, поверни они сейчас в сторону обители, и тот час окажутся в совершенно другом мире, размеренном и спокойном, где тихая молитва и красота, дисциплина и труд, послушание и порядок, а главное, Божье присутствие в каждом мгновении. И хотелось им крикнуть с колокольни: «Остановитесь! Хоть на мгновение задумайтесь, куда мчитесь! Найдите время для души…» Спускаться было намного страшнее. Когда ступила на землю, ноги подкашивались. Развязала дрожащими пальцами узел, отряхнула подол от строительной пыли, оглянулась по сторонам – не увидел ли кто. Вокруг никого не было. Владыка из окна видел, вел и взглядом, и молитвой, пока не спустилась. – С какими мыслями уходишь? – спросил спокойно, по-отечески, присев рядом на скамью. – Светлее стало на душе, это важно, не зря время потратила, но … Марина замолчала надолго, не находя правильных слов, тех, что смогли бы выразить ее главную мысль. А мысль была проста – недостаточно веры в ее сердце, недостаточно! И она это чувствовала, и жизнь ее в монастыре казалась понарошку, ненастоящей, неискренней, невсамделишной, что ли. Да и возможно ли вдруг поверить в Бога? Когда с детства в ее жизни Бога не было. Вера, она или есть, или нет, без доказательств. А Марина нуждалась в них. Владыка словно услышал ее мысли. – А знаешь, я ведь мастером спорта был. Кто бы мне тогда сказал, где и кем я буду сегодня, вот уж поднял бы я того на смех! А вот ведь случилось. Воистину, пути Господни неисповедимы. И вот я здесь. В прошлый раз сказала мне, что ты не для монастырской жизни, а я? Уж кто-кто, но только не я был пригоден для такой жизни! Азартный, горячий. Сколько бы накуролесил в миру, если бы остался. В мое время спортсмены подались в рэкетиры, людей гробили, я и не заметил, как в их команде оказался, спохватился вовремя. Ушел тогда в Лавру служить. И вот погляди, сегодня церковь в городе, монастырь построен, сколько дел добрых сделано, сколько душ спасено и сколько еще спасется в этих стенах! Так что, поверь, мы не знаем, на что способны и что сможем преодолеть. А тебя вижу здесь! И дел много тебя ожидает. Мне помощники нужны. Подумай и возвращайся. – Я… недостаточно верю в Бога… – Главное, чтобы он верил в тебя, – отреагировал владыка. Марина, глядя на него, вдруг поняла, где «уже видела» его. И не раз, начиная еще со школьных лет, на портретах, что в ряд висели в библиотеках и классах. Владыка был удивительно похож на Льва Николаевича Толстого. Не удержалась, сказала. Он улыбнулся: – Секрет тебе открою, так получилось со временем, – произнес заговорщицки. – Хочешь не хочешь, а делю людей на тех, кто это сходство замечает, а значит, в его генетической памяти есть образ выдающегося нашего философа и писателя, и на остальных… – Знаете, я подумала – у вас, истинно верующих, есть мощная система утешений, нам же только и остается спасаться от страха смерти в своем творчестве. Надеюсь, и мне это удастся… – Возвращайся, и ты спасешься. Они поднялись, гостья, склонив голову, протянула сложенные лодочкой руки ладонями вверх – одна в другой. – Благословите, владыка… …Она шла к машине, стоявшей у открытых кованых ворот, а дочь до последней минуты не понимала, пока не открылась дверца, что эта женщина в черных одеждах – ее мама. Глаза у девушки были, как у испуганного ребенка: – Я тебя не узнала! Сними сейчас же эту тряпку с головы! Ужас – «кавказская вдова!» И вообще, кто сейчас в Бога верит? – Никто, до первого шторма на корабле, – улыбнулась мать, – поехали, мисс Паника. Дома у дочери, сняв черные одежды, долго стояла под горячим душем: «Какие они счастливые, монахи! И все-таки я законченная атеистка, сколько меня будет еще швырять по жизни? Где, в чем найду свое успокоение? Я знаю одно – стать счастливой, значит, совпасть с той энергией, которая во мне заложена, необходимо следовать своей природе и не изменять ей, если даже мой путь не приведет к успеху, ибо это еще не счастье». …Марк шел по ночному городку домой, и ему было одиноко и тоскливо. Сначала, когда узнал, что Марина уехала, обрадовался. В разгар сезона – какой подарок! Можно пить, гулять сколько душе угодно, приглашать гостей в дом, поднимать себе цену, демонстрировать, какой молодец, хозяин. Но подарок оказался с горчинкой. Он и так был свободен, никто его не ограничивал, не контролировал, не задавал вопросов. Жил как хотел, но как-то было спокойней на душе, когда знал, что дома Марина, и пусть они не жили уже давно как муж и жена, все равно она оставалась его надежным тылом. А тут дом опустел, осиротел без нее. И гулять-то он продолжал, но с какой-то неуемной тоской, хотелось всем рассказать о своем горе, что он и делал. Но почему-то никто не мог пожалеть так, как жалела Марина. И он чувствовал себя потеряшкой, осиротевшим без родины-матери. Он шел и вспоминал, как в четырнадцать лет впервые познал радости секса с тридцатипятилетней женщиной, туристкой, в горах под кустами, которая научила его многому, тогда и определился его жизненный вектор. В памяти возник тот забытый случай – Марк крутился возле контактной словоохотливой пары на пляже, заговорил, предложил экскурсию по живописным окрестностям. Женщина с готовностью вызвалась с ним прогуляться, пока ее муж с необъятным животом заправлялся пивом и креветками. Он давно горел желанием все попробовать по-взрослому. Не наедине с собой под одеялом, как привык, и не с глупенькой девочкой-одноклассницей, потому как было опасно. А с опытной взрослой женщиной, чуткой и нежной, которая все покажет, если что, поймет и не обидит, ну, скажем, как добрая мама. Ему повезло, дамочка продемонстрировала мастер-класс. Марк сходил с тетей на экскурсию и с того дня понял, что больше, чем это занятие, его ничто не увлекает. Девиз «терпение и труд» было не из его словаря. Вся его энергия сливалась через нижнюю голову, ничто не интересовало, ни учеба, ни спорт, только удовольствие от секса. Мама со своей материнской слепой любовью ничего не замечала. Но сын не позволял устроить ей личную жизнь. Подрастающий львенок ревниво охранял свою территорию, позиционируя себя мужчиной своей мамы. Он даже и называл ее не мамой, а просто по отчеству – Степановна. Несколько ее попыток выйти замуж закончились крахом. Но, говоря откровенно, все мужья ее были неудачные. Переживать было особо не за кем. И вот, наконец, она встретила доктора – симпатичного, образованного, с чувством юмора, деликатного и выдержанного, доброго и надежного. Словом, мужчину-мечту и для молодой барышни, а уж для женщины среднего возраста с хвостом в виде беспокойного сыночка, это был приз Бога.