На первый взгляд могло показаться, что Саймонис, скорее, относится к категории насильников-аферистов. Но, ознакомившись с записью его беседы с Хэйзелвудом и Лэннингом, я поняла, что со временем Саймонис все больше и больше склонялся к повадкам блицнасильника. Внезапность и «игра в кошки-мышки» стали важными ритуальными элементами его нападений. Для «Насильника в лыжной маске» эта ритуальность имела особую важность. Дуглас помог прояснить наши наблюдения, назвав эту составляющую преступного поведения «почерком». Он считал, что это — часть способа совершения преступления. Но если способ совершения преступления серийником может изменяться по мере совершенствования его навыков, то почерк остается неизменной особенностью. — Вы правы в том, что это своего рода ритуал, — сказал Дуглас. — Это что-то, что необязательно для успешного совершения преступления, но приносит преступнику удовлетворение. — Давай-ка уточним, — вмешался Хэйзелвуд. — Если способ говорит нам об особенностях преступного поведения, то почерк свидетельствует о фантазиях, обусловивших это поведение? — Это похоже на персонацию, — сказала я. — Энн, мы и слов-то таких не знаем, — улыбнулся Дуглас. — Объясняю. Преступником все больше и больше овладевает желание воплотить свои кровожадные фантазии в реальность. И когда он в конце концов это делает, некий аспект его фантазий остается на месте преступления — признаки чрезмерного применения силы, кровавый след от перемещения тела жертвы, что-то в этом роде. Это и есть персонация. И чем больше преступлений он совершает, тем чаще воплощает себя почерком. — Теперь понятно, — сказал Дуглас. — Таким образом, элементы почерка прочно связаны с фантазиями преступника. Они наполнены смыслами, — закончила я. — Отлично. Это как раз то, что нам нужно, — сказал Хэйзелвуд. — Установив почерк серийного преступника, мы получаем реальную возможность связать его с его преступлениями. В деле Саймониса процесс развития почерка был очевиден. В начале серии его преступлений он вломился в дом молодой пары, приказал мужу лечь лицом вниз в коридоре и поставил ему на спину фарфоровую чашку на блюдце, сказав: «Если я услышу, что чашка упала, твоей жене конец». После этого он затащил женщину в спальню и изнасиловал ее. В дальнейшем поведение Саймониса усугублялось. Так, в ходе одного из более поздних нападений он проник в дом и приказал женщине позвонить мужу и попросить его срочно вернуться домой. Когда тот приехал, Саймонис привязал его к стулу и заставил смотреть, как он насилует его жену. Налицо была определенная модель поведения. В первом случае Саймонис использовал для контроля над мужем чашку и блюдце. Во втором пошел дальше и не только изнасиловал жену, но еще и придумал, как унизить ее мужа, чтобы как можно полнее воплотить свои фантазии. Характерный почерк его преступлений был обусловлен личными потребностями. * * * Саймонис получил двадцать один пожизненный срок за изнасилования и еще несколько лет за вооруженный разбой, кражу и угон автомобиля. Это был организованный преступник: он не только планировал свои изнасилования и грабежи, но еще и очень умело избегал разоблачения. По его собственному признанию, изнасилования стали ему надоедать, и он уже предавался фантазиям об убийствах. На суде он утверждал, что жалел о содеянном, но не мог совладать с собой. «Я виновен в этих преступлениях и прекрасно понимал, что делаю. И раньше понимал, и сейчас понимаю». Однако меня лично это ничуть не убедило. Саймонис всегда хотел контролировать происходящее вокруг. Он понимал, что полностью изобличен. И ему это не нравилось. Поэтому он пытался отвоевать себе слабое подобие контроля, нацепив очередную маску. В то же время в признании Саймониса о «невозможности совладать с собой» не было ничего необычного. Занимаясь следственной работой, мы довольно быстро убедились, что в большинстве своем преступники не способны остановиться, а очень многие и не желают. Их преступления прекращались только с арестом и заключением в тюрьму. Некоторые из них говорили, что даже рады тому, что их остановили таким образом. Насилие стало для них своего рода наркотиком, от которого они были не в силах отказаться. Это укрепляло нас в понимании критической важности максимально раннего изобличения серийных преступников, в первую очередь сексуальных маньяков. Порой работники местных правоохранительных органов отмахивались от нас со словами «да он всего одно изнасилование совершил». Но я знала, что это миф. Одним изнасилованием преступники никогда не ограничиваются. От раза к разу фантазии учащаются, а навязчивое желание обостряется. Это подобно болезни. Заразившись одержимостью, преступник не может не перейти к действиям. Глава 9 «Готовых рецептов нет» Как-то раз за ланчем в столовой Академии Хэйзелвуд сказал мне нечто, заставившее меня на мгновение замереть с вилкой у рта: «Когда занимаешься человеческим поведением, всякий раз наталкиваешься на нетипичные ситуации и факторы, которые прежде тебе не встречались. Готовых рецептов в этом деле нет, и их никогда не будет». Этими словами Хэйзелвуд вовсе не хотел меня обидеть. Он действительно так думал и считал, что поведение не всегда поддается рациональному объяснению. И что по этим причинам профайлинг никогда не станет полностью стандартизированным методом, которому можно обучить новых сотрудников. Я понимала, что в какой-то мере он прав. У лучших профайлеров был «природный дар» к этой работе. Однажды Дуглас помогал полицейским расследовать зверское избиение и изнасилование пожилой женщины, и один из местных детективов озадаченно спросил: «Дуглас, ты экстрасенс, что ли?» Дуглас не растерялся: «Нет, но при моей работе это очень пригодилось бы. Как у меня это получается, сам толком не знаю. Если во мне действительно есть что-то от экстрасенса, буду очень рад». Некоторых это признание поразит. Лучшие профайлеры привносили в процесс элемент необъяснимости, какую-то магию, благодаря которой их предположения оказывались на удивление точными. Достаточно вспомнить озарение Брассела по поводу Безумного Бомбиста («На нем будет двубортный пиджак, застегнутый на все пуговицы») или более позднее описание Придорожного Убийцы, сделанное Дугласом («У этого преступника дефект речи»). И было далеко не всегда понятно, на чем основаны такие предположения. Тем не менее при всей полезности таких уверенных и очень детальные утверждений они были скорее исключением, чем правилом. Нашей целью было создать научно обоснованную систему профайлинга, которую могли бы применять все без исключения правоохранительные органы страны, вне зависимости от наличия у их сотрудников талантов в этой области. Мы хотели отойти от старых подходов, основанных на интуиции и субъективных предположениях, и создать метод целенаправленной работы на базе фактического материала, информации и уже известных моделей поведения. Наша методика проводила сотрудника через поэтапный процесс воссоздания физических, поведенческих и социологических особенностей преступника. Эта информация становилась основой для психологического портрета — объемного и глубокого анализа личности разыскиваемого. Будучи четким, детальным и всесторонним, этот психологический портрет выводил каждое расследование на узкий круг лиц, подозреваемых в совершении конкретного преступления. Со временем накопленный практический опыт позволил нам усовершенствовать методику профайлинга и разбить весь процесс на четыре этапа, каждый из которых служил единственной цели — скорейшему задержанию преступника. Первый этап мы назвали «исходные данные профайлинга». Ведущий профайлер собирал и изучал всю имеющуюся информацию, улики и материалы следствия, чтобы составить наиболее полное представление о криминалистике, жертве и контексте преступления. Кроме того, это был самый времязатратный этап процесса. Многие дела поступали в ОПА из отдаленных местностей, где полицейские не имели достаточной подготовки для работы с преступлениями, на которых мы специализировались. Как результат, в материалах дел часто не хватало многих деталей, и ведущему профайлеру приходилось перекапывать горы архивных документов, чтобы воссоздать картину погодных условий и социально-политической обстановки на момент совершения преступления, получить полную биографическую информацию о жертве, статистику преступности и выжать максимум подробностей из местных полицейских. На этапе исходных данных ведущий профайлер накапливал достаточно информации, чтобы установить структуру преступления и его ключевые элементы, включая типологию преступника (организованный или дезорганизованный), уровень его криминальных навыков и базовую динамику взаимодействия между жертвой и насильником во время совершения преступления. Но этому этапу были присущи и проблемы. Людям свойственна привычка делать скоропалительные выводы. Мы учли это и предупреждали агентов о необходимости внимательно следить за сохранением объективности и не поддаваться влиянию извне. Предвзятость — прямой путь к неудаче. Второй этап мы назвали «модели процесса принятия решений». На нем ведущий профайлер тщательно проверял информацию, полученную на первом этапе, и приступал к ее систематизации в соответствии с моделями поведения и классификациями. Цель состояла в выработке базового понимания для ускорения совместной работы на последующих этапах. Это достигалось путем идентификации и обозначения семи ключевых элементов дела, а именно: тип и способ убийства; основная интенция преступника (криминальная, эмоциональная или сексуальная); риски жертвы; риски преступника; эскалация (изменения в картине преступлений серийного убийцы); факторы времени (продолжительность времени взаимодействия с жертвой, посмертных действий; избавления от тела) и место действия. Таким образом, мы стандартизировали обсуждение преступника профайлерами. Им требовалась методика, схожая с медицинской. Делая диагноз на основе симптомов, истории болезни и протоколов наблюдения, врачи пользуются стандартизированным языком. Мы тоже стандартизировали язык этих семи пунктов с тем, чтобы помочь профайлерам формировать более четкое понимание дела и, соответственно, ускорить весь процесс. Третий этап назывался «характеристика преступления». Ведущий профайлер шаг за шагом реконструировал хронологию событий преступления с точки зрения и преступника, и жертвы. Она включала в себя планирование нападения, риск жертвы, конфронтацию и постпреступное поведение. Основное внимание уделялось причинам поведения преступника на всем протяжении преступления. Этот этап помогал нам сузить классификацию преступления, особенно в случаях, когда изначально, из-за недостатка информации, его определяли как «смешанное». На этом этапе также выявлялись уже известные закономерности поведения серийных преступников. В таких случаях или при возникновении подозрения на серийный характер преступления ведущий профайлер обращался к нашему обширному каталогу материалов уголовных дел, чтобы поискать в нем похожие случаи. Каталог ОПА был бесценным ресурсом, с помощью которого профайлер дополнял свой опыт и способности коллективным знанием всех своих предшественников. Еще одним ключевым элементом третьего этапа было прояснение мотивации преступника. Так, в случае дезорганизованного насильника воссоздание картины преступления часто свидетельствовало о спонтанности его действий в результате эмоционального триггера, психического нездоровья, действия наркотика или острой паники. Иррациональность поведения и мышления таких преступников затрудняла точное определение их мотивов. А организованные преступники, напротив, давали возможность составить значительно более четкое представление об их мотивах. Они проявлялись в осмысленном, обычно продуманном характере совершенных ими преступлений. Завершением третьего этапа было хронологическое описание хода событий на месте преступления. Оно включало в себя такие детали, как расположение ран, способ размещения тела, ритуальные или символические знаки, любые другие хорошо заметные или же красноречиво отсутствующие элементы картины преступления. Именно на третьем этапе становилось очевидным наличие у преступника характерного почерка. На четвертом этапе создавался собственно психологический портрет преступника. Ведущий профайлер собирал группу коллег, чтобы представить им результаты трех предшествующих этапов и все материалы по делу. Затем он представлял предельно объективный обзор, за которым следовали вопросы и общее обсуждение. Главным здесь был коллективный характер рабочего процесса. Каждый профайлер рассматривал материалы сквозь призму собственного опыта и знаний, но именно объединение усилий всех присутствующих позволяло создать максимально реалистичный и детализированный портрет преступника: его физические особенности, биографические данные, привычки, взгляды, ценности и мотивации. Помимо выводов о поведении и психологических особенностях преступника этот заключительный этап служил еще одной цели. По ходу работы на нем подтверждались, а в некоторых случаях и подвергались сомнению результаты, полученные на предыдущих этапах. Например, если оказывалось, что наше описание физических возможностей преступника расходится с характером причиненных жертве увечий, мы понимали, что следует заново проанализировать всю имеющуюся информацию. Психологический портрет должен был полностью соответствовать следственным материалам, которые послужили основой для его создания. * * * В декабре 1986 года наше описание процесса профайлинга было опубликовано в официальном органе Бюро — журнале «FBI Law Enforcement Bulletin». Преодолевая разрыв между следственной работой и изучением психологии преступности с помощью научно обоснованной методологии, этот документ стал стандартным оружием для всех сотрудников ОПА. Эта работа не подменяла опыт и чутье следователя, работающего «на земле». Напротив, она учитывала всю ценность этих качеств, а разработанный нами процесс лишь дополнял собственные навыки и умения агентов ФБР. Глава 10 Если копнуть поглубже В том же 1986 году Бюро поручило Дугласу продемонстрировать профайлинг миру посредством недавно созданного Национального центра анализа насильственных преступлений. Он получил и ресурс: двенадцать штатных профайлеров, которым под его руководством предстояло использовать нашу методологию в качестве основы аналитических справок по подозреваемым в наиболее нетипичных и трудных случаях. Количество дел, поступавших к ним на рассмотрение, быстро достигло нескольких сотен в год. Все это было очень показательно и красноречиво свидетельствовало о достижениях профайлинга. Примерно тогда же Ресслер приступил к реализации собственного проекта в рамках деятельности Национального центра. Он стал руководителем компьютеризованной Программы предотвращения насильственных преступлений — первого такого рода проекта в истории Бюро. По описанию Ресслера, это была «общенациональная информационная система сбора, сопоставления и анализа данных о насильственных преступлениях». Это было то, о чем мы давно мечтали: создание каталога информации по серийным преступникам. Специалисты центра искали закономерности и общие особенности в огромном количестве дел, заведенных во всех уголках страны. Сопоставление поступившей в систему информации по таким параметрам, как виктимология, мотивы, физические улики, свидетельские показания и преступное поведение, позволяло существенно ускорять выход на узкий круг подозреваемых. Преступность становилась все изощреннее. И если мы хотели оставаться на переднем крае борьбы с ней, нам следовало адаптировать профайлинг к этим нескончаемым изменениям. Именно в этом я и видела свою задачу. * * * К 1986 году моя работа в ОПА уже не ограничивалась рамками исследования криминальной личности и разработки методологии профайлинга. Я занималась целым рядом проектов. В частности, логичным продолжением первого опыта совместной работы с Лэннингом стал поведенческий анализ растлителей малолетних. Невзирая на все наши достижения последних шести лет и успехи в области обоснования чудовищных аномалий человеческого поведения, оставались вещи, которых мы не знали, и преступники, которых мы недопонимали. В первую очередь мне не давали покоя двое из них — Монти Рисселл и Эдмунд Кемпер. Они выделялись даже на фоне самых уникальных из изученных мной убийц. Кроме того, за этими двумя числилось наибольшее количество жертв. Рисселл и Кемпер были исключительно умны. Оба с невероятным сочувствием вспоминали о своих жертвах. У обоих было странное и глубоко индивидуальное мировосприятие, сложившееся на почве фантазий. Разумеется, между этими убийцами существовали и различия. Так, они были совершенно не похожи в своих самых ранних насильственных проявлениях. Резко отличались они друг от друга и способами убийства и поведением в четырех его фазах (планировании, собственно убийстве, избавлении от тела и постпреступном поведении). Но скрытая под этими различиями психологическая основа была во многом одной и той же: антиобщественный настрой, внезапные приступы ярости и сумбурное смешение фантазий и реальности. Если большинство преступников видели в убийстве средство достижения сексуальной цели, то Рисселл и Кемпер использовали его в качестве средства оживления своих больных фантазий. Они усматривали в своих жертвах возможность обрушить стены, отделявшие окружающую действительность от представлений, сложившихся в их головах. И при этом, невзирая на весь этот сложно устроенный внутренний мир, они оставались расчетливыми убийцами, без малейших угрызений забиравшими жизни молодых женщин. В глубине души я верила, что понимание образа мысли этих двух индивидов поможет мне приблизиться к ответу на фундаментальный вопрос: что заставляет человека убивать? * * * Монти Рисселл родился в 1959 году в городе Веллингтон, штат Канзас. Он был младшим из троих детей в семье. Когда мальчику было семь лет, его родители развелись и мать вместе с детьми переехала в Сакраменто. Рисселл очень тяжело переживал разлуку с отцом. Ребенку казалось, что матери он не очень нужен. Сразу после переезда он начал совершать все более и более дикие выходки. И очень скоро попал в неприятности. Легко было бы списать поведение Рисселла на подростковый возраст, но на самом деле этот период его жизни заслуживает куда более пристального рассмотрения. По большому счету, Рисселл представлял собой некий парадокс. С одной стороны, он хорошо учился в школе и на тестировании показал умственные способности выше среднего уровня. Любил спорт и был талантливым бейсболистом. Был общителен и очень популярен среди друзей и подруг. Монти видел себя лидером, а не подчиненным. У него отсутствовали антиобщественные наклонности, типичные для большинства насильников-убийц того времени. С другой стороны, по мере взросления склонность к насилию постепенно выходила на первый план, и в скором времени подавленная агрессия стала доминирующей чертой его личности. Эмоциональная стабильность Рисселла поразила меня еще во время первичного ознакомления с материалами по делу и записями его бесед с Дугласом и Ресслером. Рисселл очень отличался от остальных тридцати пяти убийц, которых мы интервьюировали в рамках нашего исследования. Он говорил четко и основывался на фактах. В отличие от большинства убийц, которые обычно украшали свои воспоминания фантастическими подробностями, Рисселл необычно сухо рассказывал о своем воспитании и возникновении интереса к насилию в раннем возрасте. Фантазии не формировали его характер — напротив, он создавал фантазии, наилучшим образом соответствовавшие его характеру. Казалось, что определяющим в нем является чувство контроля. Первые преступления Рисселла обычно случались, когда ему казалось, что этому контролю что-то угрожает, и именно этим он и объяснял свои все более и более агрессивные реакции. Первый тревожный сигнал прозвучал, когда Рисселлу было всего девять лет. Директор школы застал его и еще троих мальчиков за написанием нецензурных слов на тротуаре. Это был незначительный проступок, который можно было бы оставить без внимания как типичный для этого возраста. Но, судя по всему, в случае Рисселла он положил начало эскалации его гнева. Год спустя его агрессия снова вырвалась наружу. Он выстрелил из духового ружья в своего кузена, за что был тут же жестоко избит его приемным отцом, отставным военным. По словам Рисселла, в их доме это было обычным видом наказания. Его мать без объяснения причин надолго отлучалась из дома, и дети сами заботились о себе. Это лишь усугубляло и без того непрочные отношения между матерью и детьми. Приемный отец Рисселла придерживался не менее неоднозначного подхода к воспитанию детей. Это был грубый и непредсказуемый человек: порой он задаривал своих пасынков подарками, а порой жестоко наказывал их просто ради поддержания в доме казарменной дисциплины. Но конфликты с отчимом продолжались недолго. Когда Рисселлу было двенадцать, его мать развелась во второй раз и снова сорвала детей с места — на сей раз ради переезда в Виргинию. По словам Рисселла, тяжелые отношения с приемным отцом и отсутствие в семье мужчины, который мог бы служить образцом для подражания, были главными стрессогенными факторами в его жизни. В Виргинии Рисселл начал угонять машины, принимать наркотики и взламывать чужие дома. В возрасте тринадцати лет его задержали за вождение без прав. Через год ему предъявили обвинения в изнасиловании и ограблении соседки. Это случилось, когда однажды поздно вечером он, пьяный и обкуренный, вернулся с вечеринки. Рисселл пытался заснуть, но, как он выразился, «чертовски возбудился» от фантазий об изнасиловании двадцатипятилетней соседки с верхнего этажа. В конце концов он решил, что желание пересилило, натянул на голову чулок, взобрался по пожарной лестнице и проник в гостиную соседки через балконную дверь. Угрожая ножом, он изнасиловал ее. Примерно в семь утра мать разбудила его и сказала, что в квартире этажом выше произошло изнасилование. Подобно многим серийным преступникам, Рисселл сразу же подключился к расследованию. Он поговорил с полицейскими, рассказал им наспех сочиненную историю о том, как прошлой ночью он подрался с неизвестным бродягой, предположив, что это и был тот, кого они ищут. Подобная ненужная и нелепая ложь была еще одним примером сильного увлечения Рисселла фантазиями. Однако следствие во всем этом разобралось. Узнав, что у Рисселла нет реального алиби, детективы включили его в состав подозреваемых. А потом оказалось, что его отпечатки пальцев и образцы волос совпали с уликами, оставленными на месте преступления. Через три недели его арестовали. После заседания суда Рисселл возмущался по поводу женщины-судьи, которая, как ему казалось, неправомерно признала его виновным. И все из-за того, что он покраснел, когда пострадавшая рассказывала об изнасиловании. «Эта чертова сука упекла меня безосновательно», — жаловался он. Наказание отнюдь не удержало Рисселла от дальнейших преступлений. Напротив, оно послужило катализатором его будущих вспышек насилия. Как сказал он сам: «Эта баба-судья отправила меня на психиатрическую экспертизу. Вот тут-то я и обозлился на власть. Никто не может указывать мне, что, как и когда я должен делать». Эта изворотливость была элементом привычной для Рисселла модели поведения — обвинять в своих поступках других. А поскольку судебный вердикт исходил от женщины, он решил, что вправе искать отмщения в дальнейших актах насилия. Более того: он посчитал себя пострадавшим. В его понимании насилие над женщинами было своего рода восстановлением порядка. Это был его способ все исправить. Суд направил Рисселла на принудительное лечение в психиатрический стационар во Флориде, где ему был поставлен диагноз «подростковая реакция приспособления». В прежние времена этот расплывчатый термин обычно использовали в случаях, когда психиатры не могли точно установить причину аномального поведения пациента. В течение полутора лет Рисселл проходил индивидуальный курс инсайт-ориентированной психотерапии, после чего был выписан с предписанием жить дома, посещать школу и продолжить психотерапию на амбулаторной основе. Один из инспекторов по надзору отмечал, что «психиатрические и психологические освидетельствования Монти показали, что этот психически нездоровый молодой человек отчаянно нуждается в интенсивном лечении в учреждении закрытого типа». Но, несмотря на разнообразие терапевтических методов, лечение парня не принесло результатов. Рисселл дурачил врачей, изображая положительные сдвиги, хотя на самом деле за период так называемого лечения умудрился безнаказанно изнасиловать еще пять женщин. Причем одну из них — прямо на парковке психиатрической клиники. Похоже, именно в этот период постоянно возраставшая склонность к насилию заставила Рисселла перейти от изнасилований к убийствам. Стоило ему вернуться из психиатрического стационара домой на рождественские каникулы, как Рисселл совершил еще одно изнасилование. Жертвой шестнадцатилетнего парня снова стала соседка по дому. Он подошел к ней в подъезде и, угрожая ножом, отвел в близлежащий лес, где совершил насилие. Очередное подобное преступление он совершил спустя три месяца. Приблизившись к незнакомой женщине на парковке школы, которую он посещал, Рисселл снова воспользовался ножом, чтобы заставить ее отвезти их обоих к ней домой. Там он ее и изнасиловал.