— Привет, Энн, как дела? — осведомился Хэйзелвуд. — Нормально. Только вошла, собираюсь… — Отлично. Слушай, вот какую информацию о поведении преступника во время нападения тебе нужно получить от жертв. Это будет важно, когда мы приступим к его психологическому портрету. — То есть? Ты считаешь, что профайлинг в делах об изнасилованиях отличается от профайлинга в делах об убийствах на сексуальной почве? Хэйзелвуд был настолько сосредоточен на том, что хотел мне сказать, что проигнорировал мой вопрос и просто продолжил говорить. Такое с ним бывало — он как будто зацикливался исключительно на собственных мыслях. Но я знала, что рано или поздно он вернется к заданному вопросу. Поэтому продолжила внимательно слушать. — Я считаю, что здесь мы должны действовать в три этапа, — сказал он. — На первом — получить от жертвы сведения о поведении насильника. На втором — проанализировать это поведение, для того чтобы определить основной мотив нападения. А на третьем — описать характерные особенности личности преступника с учетом мотивационных факторов его поведения. Затем Хэйзелвуд продиктовал целый ряд вопросов, которые мне нужно было задать. Некоторые касались поведения преступника, например: «Как ему удалось попасть к жертве? Как он установил контроль? Как реагировал на страдания жертвы?» Другие касались процесса его взаимодействия с жертвой: «Заставлял ли он ее говорить? К каким сексуальным действиям принуждал? Делала ли она что-либо, чтобы изменить настрой преступника?» Некоторые вопросы преследовали цель узнать побольше о характерных особенностях преступника, например: «Есть ли у него какие-либо нарушения половой функции? Предпринимал ли он какие-то меры предосторожности во избежание разоблачения? Взял ли он что-либо с места преступления или, может быть, оставил что-то?» Было очевидно, что в этом деле Хэйзелвуд придерживается особого подхода. Он явно придавал суждениям пострадавших больше значения, чем результатам анализа места преступления и полицейских рапортов. Но пока я не понимала, почему он так решил и как, по его мысли, это должно повлиять на процесс профайлинга. Мне лишь пришло в голову, что Хэйзелвуд краем уха услышал что-то сказанное мной на лекции по виктимологии, заинтересовался и захотел самостоятельно проверить теорию практикой. В этой командировке я встретилась с пятью жертвами. Все они были сильно напуганы и подавлены, особенно те, кто подвергся насилию на глазах у близких. Но каждая из них постаралась как можно более подробно обсудить со мной пережитое. У всех были налицо признаки синдрома травмы сексуального насилия. Они рассказывали о чувстве оцепенения и внутренней опустошенности. Женщины откровенно говорили о постоянных проблемах с пищеварением, кошмарах, в которых их снова насиловали, и ужасе перед возможным заражением СПИДом. Они испытывали панику в тесных пространствах, их страшила темная одежда, они постоянно волновались по поводу возвращения насильника. И всех волновало то, как они теперь будут общаться со своими родными и друзьями. * * * Примерно через неделю я принимала участие в разработке формального психологического портрета «Насильника в лыжной маске» группой сотрудников во главе с Хэйзелвудом. Мы углубились в изучение полицейских рапортов, фотографий с мест преступления и обсуждали мотивы и модель поведения преступника. Хэйзелвуд попросил меня разъяснить контекст отдельных утверждений жертв, с которыми я пообщалась, потому что даже опытным сотрудникам приходилось преодолевать собственные предрассудки. Процесс шел в уже ставшем стандартным порядке, но под конец Хэйзелвуд не стал собирать всю информацию для последующего написания психологического портрета им самим. Вместо этого он предложил собравшимся сделать это коллективно. Он особо подчеркнул, что наше мнение следует разделить на две отдельные части. Основу первой части составил наш обычный подход к профайлингу с описанием вероятных характерных черт преступника исходя из демографических данных, биографии и личностных особенностей. Мы уже неплохо поднаторели в этой работе и достаточно быстро облекли наши соображения в письменную форму. Так как «Насильник в лыжной маске» безнаказанно орудовал уже достаточно долго, мы могли с высокой степенью вероятности утверждать, что это мужчина в возрасте около тридцати лет, никогда не состоявший в браке. Властность его поведения указывает на то, что он самоуверен и считает себя альфа-самцом. Это явный перфекционист, который никогда не забывает незаметно перерезать телефонные провода, прежде чем вломиться в дом. Исходя из этого понимания, мы охарактеризовали его как человека в хорошей физической форме, который любит спорт, следит за своей внешностью и, по всей вероятности, подчеркивает свою маскулинность[24] стилем одежды и эффектным автомобилем. Умение действовать скрытно и частота перемещений между штатами указывают на наличие образования и опыт армейской службы, скорее всего за рубежом. Во второй части мы делали акцент на индивидуальных психологических особенностях «Насильника в лыжной маске». Это было намного сложнее. У нас возникли трудности с отнесением его к какому-то из уже известных психотипов. В первую очередь потому, что характер его преступлений постоянно менялся. Тогда мы сопоставили фактуру дела с материалами исследования серийных убийц и обрисовали преступника как человека в процессе перехода от властно-ассертивного поведения[25] к ярости и эскалации агрессии, характерного для озлобленных насильников. Важной частью ритуала преступника становится насилие как источник наслаждения, а не средство подавления сопротивления жертвы. Наконец, налицо и признаки возрастания агрессивности. «Насильник в лыжной маске» становится все более опасным, уверенным и склонным к садизму. Он совершенствует свой способ совершения преступлений, постепенно приближаясь к идеалу, выстроенному самим собой. И он явно все больше поддается своим кровожадным искушениям. * * * Хэйзелвуд разослал этот психологический портрет по полицейским управлениям местностей, в которых орудовал насильник, и предупредил о необходимости установить наблюдение за всеми, кто соответствует этому описанию. В октябре того же года полицейский из городка Гонсалес, расположенного в окрестностях Батон-Руж, совершал привычный объезд по своему району и обратил внимание на незнакомый автомобиль. Это был ярко-красный Pontiac Trans Am. Спустя несколько часов в полицию поступил сигнал из этого района. В одном из домов произошло вооруженное нападение на трех женщин. На голове у мужчины была лыжная маска. Он связал женщин, а потом по очереди их изнасиловал, заставляя остальных смотреть на это. Затем преступник ограбил женщин, сел в автомобиль, принадлежавший одной из них, и скрылся в темноте. Услышав сообщение об этом в своей рации, полицейский из Гонсалеса по наитию поехал к месту, где заметил подозрительный автомобиль. Но красный Pontiac исчез, а вместо него была припаркована угнанная машина одной из потерпевших. Там же полицейский обнаружил пару выброшенных перчаток. Они точно соответствовали описанию, которое дали потерпевшие в своих заявлениях. Полиция отреагировала очень быстро: выпустила разыскную ориентировку на красный Pontiac Trans Am и при следующей встрече с этой машиной пробила регистрационный номер и установила владельца. Им оказался 31-летний Джон Барри Саймонис. В конце января на выходе из круглосуточного магазина его арестовали. Задержание Саймониса положило конец трехлетнему разгулу насилия, который затронул двенадцать штатов, от Флориды до Мичигана и от Луизианы до Калифорнии. В общей сложности на счету Саймониса было восемьдесят одно преступление. Созданный нами психологический портрет «Насильника в лыжной маске» был абсолютно точен и в том, что касалось подробностей, и в объекте внимания как таковом. В свое время Саймонис был нападающим юношеской футбольной сборной штата Луизиана, а с 1973 по 1977 год служил в армии. Его комплексный показатель умственного развития составлял 128 при среднем уровне в 90–110. Он поддерживал хорошую спортивную форму. Но у него было тяжелое детство, в котором Саймонис, предположительно, был очевидцем растления сестры собственным отцом. Отсюда его одержимость яростной злобой по отношению к женщинам, поскольку нападения имели целью унизить, опозорить и оскорбить жертв, а это является определяющим в поведении озлобленного насильника. Притом что его изобличение, бесспорно, имело важное значение само по себе, оно еще и предоставило нам возможность лучше разобраться в мотивах и эволюции моделей поведения сексуального маньяка, на счету которого было такое количество преступлений. Саймонис представлял собой идеальный объект для изучения благодаря его самоуверенности, желанию принимать ответственность за свои преступления и привычке хвастаться содеянным для самоутверждения. Его стремление произвести впечатление на окружающих насильственными средствами было, бесспорно, глубоко отвратительным. Но вместе с тем оно было полезным для целей нашего исследования криминальной личности. Саймонис жаждал говорить. Он допускал в свою голову других людей, чтобы на виду у них мысленно воссоздавать самые яркие эпизоды проявления своей жестокости. Вуайеризм и принуждение окружающих к наблюдению за самыми откровенными подробностями были одной из фундаментальных составляющих устройства сознания Саймониса. Но и это тоже было нам на руку. Мы могли воспользоваться его одержимостью контролем и чувством собственного величия, чтобы получить еще более глубокое и точное представление о серийных преступниках, чем ранее. Саймонис был конкретным примером развития образа мыслей и моделей поведения серийного убийцы. Чтобы получить максимально полное представление о случае «Насильника в лыжной маске», мы решили получить дополнительные данные как в плане профайлинга, так и в виктимологии. Решено было, что Хэйзелвуд и Лэннинг допросят Саймониса под запись, а я встречусь с его жертвами, чтобы дополнить портрет преступника их свидетельствами. В сущности, мы хотели сравнить рассказ насильника с впечатлениями его жертв. Понимание восприятия обеих сторон позволит нам уяснить, каким образом изменяются и эволюционируют модели поведения серийного преступника. И мы сможем оценивать темпы нарастания ожесточенности насильственных действий вплоть до совершения убийства. Но для полноценного представления о триггерах каждого этапа эскалации поведения серийного преступника нам требовались версии обеих сторон. Для сотрудников ФБР не было проблем организовать тюремное интервью с осужденным. Нужно было лишь выбрать метод ведения разговора. В арсенале бюро несколько подходов к проведению допроса: это и методика Рила, в которой для получения добровольного признания используются элементарные психологические приемы. И когнитивный метод, в котором поток воспоминаний допрашиваемых направляют с помощью открытых и уточняющих вопросов. Использовался и кинетический метод, который опирается на создание давящей и стрессовой обстановки с целью оценки реакций допрашиваемого. Но Саймонис — особый случай. Он хотел говорить. Поэтому Хэйзелвуд и Лэннинг решили не мудрить и применить нарочито следовательский подход. Это позволяло свести к минимуму эмоции и вести предельно неприукрашенный разговор. Кроме того, в качестве своего рода контрольного параметра они решили задать несколько вопросов-ловушек, ответы на которые уже были им известны. Беседа — это информация. Она должна быть правдивой и искренней, иначе появляется риск искажения результатов и превращения всего мероприятия в пустую трату времени. — И последнее, — сказала я Хэйзелвуду и Лэннингу. — Вы можете подвергать сомнению воспоминания Саймониса и его версии нападений, но ни в коем случае не его систему взглядов. Если вы сделаете это, он тут же уйдет в отказ. Он как карточный домик на грани обрушения. * * * Встреча Хэйзелвуда и Лэннинга с Саймонисом состоялась зимой 1985 года в луизианской тюрьме «Ангола» — самом большом исправительном учреждении строгого режима в США. Их проводили в большой, ярко освещенный допросный кабинет. Саймонис занял место во главе большого стола, а агенты уселись по обе стороны от него. Саймонис в присущей ему снисходительной манере дал согласие на видеозапись их беседы. Интервью началось с азов. Саймонис признался, что начал подглядывать в окна, когда ему было пятнадцать, и вскоре это переросло в привычку. Поздним вечером он тихонько выходил на улицу, подбирался к близлежащим домам и скрытно наблюдал за происходящим внутри. Но он только наблюдал, не совершая никаких серьезных преступлений. Эти выходки были своего рода прелюдией его будущих преступлений на сексуальной почве. Первые же сексуализированные правонарушения Саймонис совершил во время армейской службы в Европе. Он не нападал, а просто обнажался перед посторонними женщинами. Хотя мысли о том, что нужно идти дальше, его уже посещали. Вернувшись на родину, Саймонис начал грабить женщин. Ему нравилось чувство власти, которое он при этом испытывал, но вскоре одного только завладения чужим имуществом и деньгами оказалось недостаточно для полного удовлетворения. Саймонис начал задумываться об изнасиловании как о способе усилить это чувство. — А что же все-таки привело тебя к самому первому нападению? — прямо спросил Хэйзелвуд. — Какой-то конкретный случай или просто день был такой? Может, проснулся утром и понял, что хочешь кого-нибудь изнасиловать? — Ничего подобного, — возразил Саймонис. — Сначала это было обычное ограбление. Я влез в дом и столкнулся с женщиной, которая в нем жила. Ну, раз уж столкнулся, типа, объясняю ей, что главный тут я. Получил от нее деньги, потом связал ей руки, повел в спальню и заставил мастурбировать. Но у меня не встал. Наверное, слишком нервничал. — Понятно, — продолжил Хэйзелвуд. — Но потом ты устраиваешься лаборантом в больницу, и с виду у тебя все нормально. А с пациентами у тебя какие-то сексуальные контакты были? Что-то в этом духе? — Ага, случалось такое, — кивнул Саймонис. — Я же им снотворное вкалывал, ну и забавлялся порой с сиськами там или чего-то такое. В смысле, когда такая возможность была. В общем, все было очень удобно. А еще просматривал график операций, и пока они были в операционной, брал ключи пациента и делал себе дубликаты. А потом приезжал к ним, когда хотел, и грабил или насиловал — как уж получалось. Саймонис добавил, что иногда делал дубликаты домашних ключей и врачей. Он приходил к ним, насиловал и грабил их жен, а потом развлекался, стараясь угадать по виду врачей, известно ли им, что произошло. — Ну а с мужчинами как? — продолжил Хэйзелвуд, специально провоцируя Саймониса на реакцию. — Случалось заставлять их отсасывать тебе? — Нет. У меня никогда не было секса с мужчиной. — Да как же так? Ты ж еще так скороговоркой сказал, что изнасиловал мужчину, который лежал связанный на полу. Или мне послышалось? — Нет. И я не понимаю, почему вы то и дело об этом спрашиваете. — Ладно, давай поясню. Я так понял, что ты бисексуал и ничего не имеешь против секса с мужчинами. — Не знаю, откуда вы это взяли, — сказал Саймонис, сохраняя невозмутимость. — То есть, может, у меня и есть некоторые бисексуальные наклонности, как, наверное, и у большинства мужчин, но чтобы практиковать это — нет, не было такого. — Ну хорошо, — сказал Хэйзелвуд и сменил тему. — А что насчет твоего перехода к надругательствам и расправам? Как это происходило? — Ближе к концу я стал действовать более жестко. Мне хотелось унижать женщин, заставить их почувствовать мое полное господство, — сказал Саймонис. — Я хотел вселять в них ужас, чтобы заставлять делать то, чего они в нормальной ситуации не стали бы делать. — А как ты думаешь, что тебя к этому побуждало? — Это довольно сложно. Деньги побуждали. Секс. Злоба. Под конец меня охватывали просто безудержные порывы. И знаете, вид этих женщины подчинял меня больше, чем я подчинял их себе. Саймонис рассказал про прилив адреналина, который он ощущал, вламываясь в дом, заметив, что возбуждение усиливал риск того, что его поймают. По его словам, это была игра в кошки-мышки с полицейскими. Он менял города, машины, выбрасывал старую одежду, чтобы не оставлять улик. — Я просто кайфовал от того, что проникаю в чужой дом, — продолжал Саймонис. — И чем больше была опасность быть пойманным, тем больше было возбуждение. Это невероятно заводило. И это был другой кайф, отдельный от сексуального. Они были как бы синхронными. — А ты когда-нибудь испытывал чувство вины за содеянное? — Всегда, особенно после эякуляции. Мне становилось грустно. — Ладно. Но все же, зачем такая жестокость? — спросил Лэннинг. — Ты душил женщин, избивал их, специально делал им больно. — Ну да, но мне все равно было их жалко. Понимаете, я хотел… — Саймонис на секунду замолчал, будто вспоминая. — Вот что: я там натворил столько всяких бед и все же временами делал что-нибудь, чтобы облегчить страдания и боль, ведь мне не хотелось обижать их. Да, наверное, это звучит противоречиво, вроде бы я приходил, чтобы причинить боль, и при этом делал что мог, чтобы облегчить ее. — Ты когда-нибудь просил прощения за то, что сделал? — Да, но это тоже непонятно. Скажем, дам одной с разворота, а потом извиняюсь, что другую изнасиловал. Я даже бывал мил и чирикал с ними. Но все это так сложно, много всего, что я просто не понимаю. Так, не понимаю, почему я делал какие-то вещи, почему кого-то насиловал, избивал, почему кого-то прижигал и почему был мил с одной, а не с другой… Просто не понимаю. Зато понимаю, что все это бессмыслица. * * * Пока агенты беседовали с Саймонисом, я встречалась с его жертвами. Было совершенно очевидно, что, подобно большинству серийных преступников, у Саймониса были «предпочтения». Всем жертвам было около тридцати, и в большинстве своем это были привлекательные состоятельные женщины из зажиточных районов. Некоторые были замужем или состояли в серьезных отношениях, а в некоторых случаях нападению подверглись компании подружек или соседок. Мои собеседницы испытывали облегчение, когда узнавали, что Саймонис в тюрьме. Одна из жертв рассказала, что они с мужем и дочерью готовились к отъезду в отпуск и сновали между домом и гаражом, загружая чемоданы в машину. Внезапно женщина поняла, что супруг и дочь перестали помогать, и пошла в дом, чтобы узнать, куда они пропали. Но только она вошла в кухню, как ее схватили за горло, а у своего виска она ощутила холодное дуло пистолета. Обернувшись, она увидела мужчину в черной маске с прорезями для глаз, носа и рта. Он приказал ей раздеться. Потом заставил дрожащую обнаженную женщину совершать с ним развратные действия на глазах у мужа и дочери, после чего изнасиловал на холодном кафельном полу. В другом случае насильник вломился в дом, обнаружил в нем присматривавшую за ребенком хозяев тринадцатилетнюю девочку и принудил ее к оральному сексу. В надежде отпугнуть его она сказала, что это дом полицейского, но это лишь раззадорило преступника. С улыбкой он сказал, что с удовольствием подождет хозяев. Когда примерно через час супруги вернулись домой, преступник заставил их сковать друг друга наручниками, а затем принялся насиловать жену. Внезапно разъярившись, Саймонис начал зверски бить женщину в грудь. Причиненные увечья были настолько серьезными, что впоследствии ей пришлось ампутировать обе груди. Беседы с жертвами Саймониса дополнительно подкрепили ряд практических выводов моего самого первого исследования по теме изнасилования, в частности, о том, что это явление обусловлено стремлением к контролю. Но сейчас, с учетом более развернутых представлений, полученных в процессе исследования серийных убийц, я смогла продвинуться в своем понимании немного дальше. Я осознала, что преступник преследует двоякую цель: он хочет установить как физический, так и сексуальный контроль. Поистине ужасные и болезненные воспоминания этих жертв пролили свет на то, как это происходит. Подобно Саймонису, некоторые преступники обретают контроль путем прямой конфронтации. Например, в ходе внезапного нападения с применением грубой физической силы. Другие используют вербальные уловки вроде угроз или запугивания. В обоих сценариях преступник получает сексуальный контроль над жертвой насильно. Два различных подхода для получения одного и того же результата. Первый из этих двух подходов я отнесла к категории блицизнасилований. Они происходят «ни с того ни с сего» и при минимальном предшествующем взаимодействии преступника и жертвы, а зачастую и вообще без такового. Жертва живет своей обычной жизнью, которая внезапно разрушается за считаные секунды. Как сказала одна 31-летняя девушка: «Он подошел сзади. Возможности вырваться не было никакой. Все случилось так быстро, как будто тебя молнией ударило». С точки зрения жертв, появление агрессора выглядит беспричинным и необъяснимым. Он является внезапно и тут же насилует. Налицо высокая степень анонимности обеих сторон. И жертва выбирается случайно, и преступник прилагает все усилия к тому, чтобы оставаться анонимным. Часто агрессор бывает в маске и перчатках или же прикрывает жертве лицо. В большинстве случаев жертвы блицнасильника просто оказываются в неподходящем месте в неподходящее время. Второй, в большой степени вербальный, подход я отнесла к категории насильников-аферистов. Их отличительной чертой является коварство. Этот человек использует ложь и провокацию для принуждения к нежелательному половому сношению. Обычно нападению предшествует хотя бы минимальное общение между преступником и жертвой. Иногда преступник уже знаком с жертвой, а в некоторых случаях ранее состоял с ней в формальных отношениях. Насильник-аферист обычно заводит разговор с жертвой и старается заручиться ее доверием, которое в конечном итоге обманывает. Например, он может предложить помощь или попросить о ней, пообещать нужную информацию, работу, деньги или наговорить любезностей.