— Только вот опыт показывает, что это не так, — продолжила я. — Появляется целый пласт проблем, которые требуют внимания. Вот вам пример. Как быть, если жертва вроде бы подробно и четко рассказывает о мельчайших подробностях нападения, но при этом не может вспомнить, шел дождь или нет? Или если она способна описать обувь преступника вплоть до марки и цвета, но затрудняется назвать точное место, где произошло нападение? Что тогда? Можно ли ей доверять? Можно ли доверять ее рассказу? На ответы я не рассчитывала и, разумеется, не получила их. Но было важно довести эти вопросы до сознания слушателей. Мне нужно было, чтобы эти агенты оказались лицом к лицу со своими стереотипами, какими бы эти стереотипы ни были. Поэтому я некоторое время перебирала бумаги, делая вид, что ищу какой-то конкретный документ, а потом снова обратилась к аудитории. — Именно об этом мы сегодня и поговорим, — сказала я, нарушив напряженную тишину. — О виктимологии в случаях, когда жертва осталась в живых. Мы рассмотрим пример с серией изнасилований в катакомбах филадельфийского Пригородного вокзала. Давайте начнем с общего обзора, а потом перейдем к деталям. Жертвой в данном случае является женщина по имени Полин. * * * Полин подверглась нападению в июньский день 1976 года, когда она делала пересадку на Пригородном вокзале. Женщина последней выходила из вагона метро, когда внезапно ее резко потянули назад. Подумав, что ее сумочку зажало дверями вагона, она оглянулась, и тут чья-то рука в перчатке накрыла ее рот. Одновременно с этим ее крепко обхватили за талию. Полин попыталась закричать, но ничего не получилось. Она попыталась отбиться, но ее держали слишком крепко. Сновавшие вокруг пассажиры делали вид, что ничего не видят, — эффект свидетеля[21] проявился в полную силу. Ощущавшую свою абсолютную беспомощность Полин протащили через заполненную людьми платформу, а затем вытолкнули на лестницу, ведущую в подвалы вокзала. Там было темно, и потерявшая ориентацию Полин едва стояла на ногах. Продолжая крепко зажимать ей рот ладонью, другой рукой преступник сорвал с нее трусики. Затем он повалил ее на грубый цементный пол, несколько раз ударил по лицу и изнасиловал. Все это время сверху раздавался грохот прибывающих и отъезжающих поездов. Меня привлекли к этому делу сразу же. Благодаря моим исследованиям по теме изнасилования во второй половине 1970-х годов я уже принадлежала к числу немногочисленных экспертов, чьи показания как минимум принимались к сведению судом. В данном случае адвокат Полин договорился, что я проведу судебно-психиатрическую экспертизу для оценки влияния этого инцидента на жизнь его доверительницы. Для начала мы с Полин побеседовали на общие темы и обсудили ее образование и интересы, чтобы я могла составить представление о ее темпераменте и характере. Затем я попросила женщину рассказать о нападении. Плотно сжав колени и слегка раскачиваясь, Полин начала свой рассказ. Она описала холодный пол подземелья, отблески битого стекла и запах чего-то, похожего на уксус. По ее словам, она все еще ощущала его. При любом воспоминании о том дне этот мерзкий запах сразу ударял ей в голову. Было заметно, что эти всплывающие в сознании воспоминания все больше и больше заставляют Полин нервничать, и я сменила тему, спросив, как ей живется после нападения. Она ответила, что стала нелюдимой, отдалилась даже от родных и ближайших друзей и к тому же почти не ела и не спала. Стоило ей сомкнуть глаза, как она видела ту руку в перчатке, накрывшую ее рот. Она боялась оставаться в одиночестве, но в то же время чувствовала себя чужой в компании других людей. Резкие звуки, вроде звона кастрюль на кухне или скрипа дверных петель, напоминали ей о грохоте поездов, под который ее насиловали. Воспоминания не оставляли ее. Она сказала, что некоторые запомнившиеся детали периодически захлестывают ее сознание беспорядочным калейдоскопом форм, цветов и звуков. Чтобы жить дальше, ей требовалось упорядочить свои воспоминания. Нужно было разобраться в том, что произошло, и вернуть контроль над собой. Но одновременно Полин ненавидела возвращаться туда, к тем звукам и образам и к этому отвратительному, тошнотворному запаху. * * * — Дело вот в чем, — сказала я курсантам. — Обычно жертвы очень хорошо помнят именно такого рода сенсорные детали. Это очень яркие и полные воспоминания, которые практически не стираются. Но когда я спрашивала Полин о второстепенных деталях, вроде погоды или приметных мест на вокзале, она начинала путаться и порой бывала неточна. Тем не менее такая неспособность человека запомнить некоторые детали не должна снижать степень доверия к нему. Вообще-то в случае Полин она честно признавалась, что чего-то не помнит. Суть в том, что это просто способ проработки травмы головным мозгом. Это защитный механизм, который срабатывает у кого угодно — у участников боевых действий, у пострадавших в катастрофах, у жертв насильственных преступлений. Вы должны разбираться в такого рода психологических механизмах и учитывать при общении с жертвами. Чтобы осмыслить преступление, нужно упорядочить хаос. — У меня вопрос, — поднял руку курсант в первом ряду. — Как разобраться, кому можно верить, а кто просто врет? — А вот об этом вообще следует беспокоиться в последнюю очередь, — ответила я. — Не стоит руководствоваться предположениями. От этого больше вреда, чем пользы. Лучше придерживаться фактов. Что касается травмирующего опыта, то в этих случаях факты обычно уже хорошо известны и очевидны. Травма нарушает функционирование трех ключевых областей головного мозга: префронтальной коры, которая отвечает за внимание; системы межнейронных связей страха, которая привлекает внимание к источнику травмы или отвлекает от него; и гиппокампа, который отвечает за закрепление опыта в краткосрочной и долгосрочной памяти. Травма дестабилизирует эти функции и порождает своего рода непредсказуемую смесь из четких и обрывочных воспоминаний, провалов памяти в том, что касается нападения как такового или его фоновых деталей. Именно эта беспорядочная мешанина из воспоминаний об ощущениях и переживаниях заставляет жертв время от времени путаться. Важно понимать это, чтобы правильно структурировать свои вопросы. В задних рядах поднялась еще одна рука. — То есть стоит верить подробностям, которые они запомнили? Или же они могут ошибаться и в них? Мне кажется, что это может создавать проблемы для профайлинга. — Понимаю, что это покажется парадоксальным, но как раз этим подробностям можно доверять безоговорочно, — ответила я. — Нужно понимать, что обычно жертвы запоминают ограниченное количество ярких подробностей, вроде шума поезда, холодного пола или вида руки в перчатке. Таким образом головной мозг оберегает себя. Он отгораживается от болезненного опыта и ретуширует его, выделяя немногочисленные детали. Сами по себе они вполне реальны, просто их как бы укрупнили, чтобы вытеснить самые отвратительные. Продолжая лекцию, я видела, что кое-кто из курсантов внимательно слушает, а какие-то едва ли не засыпают. В какой-то мере я их понимала. Психология насилия далеко не самая увлекательная вещь на свете. В ней нет таких же острых ощущений, какие доставляют, например, успешная облава или автомобильная погоня. Кроме того, агенты ФБР не привыкли уделять много внимания жертвам. По своей ментальности они были скорее ищейками, обученными по запаху выходить на след убийцы и сосредотачиваться на этой единственной цели. Но все это отнюдь не умаляло значения психологических элементов расследования. Было очень приятно, когда наши методы срабатывали и из клочков информации нам удавалось создать полноценный психологический портрет, сыгравший ключевую роль в успешном расследовании. Мы помогали раскрывать самые безнадежные дела. А виктимология была одним из лучших инструментов в нашем арсенале. В оставшиеся несколько минут я постаралась объяснить это как можно доходчивее. — Смотрите, когда-нибудь каждый из вас столкнется с делом, в котором будет недостаточно сосредоточить все внимание на преступнике. Он окажется либо слишком умен, либо невероятно осторожен. И изобличить его будет непросто. Вам понадобится отстраниться, оглядеться и подойти к расследованию как-то иначе. И тут вам сможет помочь виктимология. Она объясняет, почему была выбрана именно эта жертва. Изучив такие вещи, как физические и психологические черты жертвы, возможность наличия связей между ней и преступником, степень ее уязвимости в момент нападения, вы начнете понимать, почему убийца выбрал ее, а не кого-то еще. Например, на Полин напали в час пик, когда все вокруг спешили. Преступник прекрасно понимал это и рассчитывал именно на толпу вокруг. Его прикрытием была суматоха, а мотивом — секс. Он начал свое преступление на глазах огромного количества очевидцев, однако сработал эффект свидетеля. Вот такие элементы виктимологии и проливают свет на мотивы преступника. В процессе анализа жертвы, мотивов и всей прочей информации о преступлении вы начнете выходить на характерные особенности убийцы. Ваш круг подозреваемых максимально сузится. И постепенно варианты будут отпадать, пока не останется один-единственный — самый очевидный и однозначный. Собственно говоря, этим виктимология и занимается — показывает нам преступника как в зеркале. * * * В тот день я рассказала курсантам далеко не все о деле Полин. Мне не хотелось перегружать их, чтобы не сделать невосприимчивыми к реалиям сексуализированного насилия[22]. И в то же время я понимала, насколько важно подготовить их к разного рода мерзостям, которые им, несомненно, предстоит увидеть в будущей работе. В этом смысле мои лекции были своего рода компромиссом. Я считала историю Полин достаточно показательной в плане виктимологии. Кроме того, для меня самой дело Пригородного вокзала было довольно тяжелым воспоминанием, и я не была уверена в том, как курсанты отреагируют на рассказ о том, что происходило дальше. Спустя пару месяцев после нападения на Полин ее адвокат Генри Фицпатрик спустился в подземелье вокзала вместе с фотографом, чтобы заснять место преступления для предстоящего судебного процесса. Подземная часть вокзала представляла собой систему безлюдных, полутемных и душных туннелей. В темноте Фицпатрик не сразу понял, что видит прямо перед собой не какой-то бугорок, кучу какого-то хлама, а женское тело. Он оцепенел. Фотограф сделал снимок, и на мгновение туннель озарился ярким белым светом вспышки. Адвокат увидел женщину слегка за тридцать, в дорогом темно-синем костюме, рядом лежал потертый портфель и пакет из дорогого универмага. Фицпатрику бросились в глаза нелепая поза женщины и лужи крови вокруг ее головы и плеч. Сверху доносился гулкий шум шагов по платформе. Подойдя ближе и присмотревшись, адвокат увидел, что грудь женщины еле заметно поднимается и опускается. Адвокат немедленно позвонил в службу экстренной помощи, и машина «скорой помощи» доставила пострадавшую в отделение реанимации. Теперь стало понятно, что по всем признакам это — серия. Но это нападение было гораздо более жестоким, чем то, которое пережила Полин. Вторую жертву звали Джоан. Она была юристом, жила в одном из городских предместий и растила десятилетнюю дочку. Ее зверски избили и изнасиловали, после чего несколько раз ударили головой о бетонный пол туннеля. Джоан находилась в коме и нуждалась в многочисленных операциях. Несколько недель прошли без видимых улучшений. Джоан очнулась на сорок пятый день. Женщина осталась частично парализованной, а ее мозг был необратимо поврежден. Она постоянно спрашивала медсестер, когда ее навестит мать, и когда Джоан напоминали, что та скончалась несколько лет назад, каждый раз разражалась рыданиями. В отличие от Полин, которую преследовали мучительные воспоминания о подробностях ее изнасилования, из-за поражения головного мозга у Джоан не осталось никаких воспоминаний о том, что с ней произошло. Она силилась найти объяснение, но не находила его. К тому же необратимый характер утраты памяти лишил ее возможности давать показания в суде. Но она не была безнадежна и могла бы вернуться к жизни, хоть и недостаточно полноценной. Я видела, что важнейшей чертой ее характера была сила духа, сполна проявившаяся в том, как она противостояла насильнику. Несмотря на очевидную связь между случаями Полин и Джоан, Фицпатрик вел их дела раздельно. В деле Полин следствие не обнаружило свидетелей нападения. Камер видеонаблюдения на вокзале не было, а охранники утверждали, что не видели подозрительных лиц. Поэтому, чтобы дать делу Полин ход, Фицпатрик предпринял необычный шаг: он предъявил иск о возмещении ущерба железнодорожной компании — собственнику Пригородного вокзала. В ответ компания предложила небольшую материальную компенсацию. Это предложение было сразу же отклонено, и дело было передано в суд. В судебном заседании Полин очень сдержанно и подробно рассказала о том, что испытала во время нападения и после него. Ее формулировки были неизменно четкими и ясными. Давая показания, она приводила самые откровенные и чувствительные подробности своей жизни перед аудиторией, состоявшей из юристов, репортеров и совершенно незнакомых людей. Затем настала очередь стороны защиты. Адвокаты компании сразу же применили хорошо известную, в первую очередь по делам об изнасилованиях, тактику перекрестного допроса. Их целью было поставить под сомнение правдивость показаний Полин. Они задавали вопросы об одежде преступника, визуальных деталях помещения вокзала, о погоде и прочих второстепенных подробностях. Порой Полин терялась и давала неверные ответы. После каждой такой ошибки защитники поправляли Полин в присутствии присяжных, пытаясь выставить ее в виде не заслуживающей доверия и пристрастной женщины. Но защитники умалчивали о том, что было им прекрасно известно: ответы Полин не имели никакого отношения к правдивости ее показаний, а были лишь отражением процесса проработки травмирующих ситуаций сознанием. Они знали, что неосведомленность о принципах работы человеческой памяти играет важную роль в оправдательных приговорах по делам об изнасилованиях. Но признаваться в этом они не собирались. Возможно, вы скажете, что они просто делали свою работу. Пусть так, но довольно скоро и я получила возможность выполнить свою. Выступая в качестве эксперта в судебном заседании, я подробно остановилась на психологических особенностях устройства памяти жертв сексуального насилия. Я пояснила, что пробелы и частичные воспоминания свойственны любому, кто пережил травмирующую ситуацию. Будь то солдат, участвовавший в военных действиях, пострадавший в автокатастрофе или жертва изнасилования. Так устроен человеческий мозг. Что касается Полин, то, как и во многих других случаях, изнасилование полностью изменило ее жизнь. Она не может вернуться к работе, пользоваться общественным транспортом, заботиться о своих детях и выходить из дому одна. Рассчитывать на то, что человек полностью помнит травмирующее событие, попросту неразумно. Главное значение имеют его впечатления. Работа адвоката и, смею надеяться, мои доводы как эксперта сделали свое дело. Суд обязал железнодорожную компанию выплатить Полин в общей сложности 750 000 долларов — 250 000 в качестве компенсации ущерба и 500 000 долларов в качестве меры наказания. В апелляционной инстанции к этому приговору добавились еще больше 115 тысяч долларов пени за просрочку. Железнодорожная компания пыталась оспорить это решение в Верховном суде, но проиграла. Вдохновленный этим успехом, Фицпатрик переключился на дело Джоан. В данном случае у полиции появился подозреваемый, ранее судимый за изнасилование женщины на станции метро в 1977 году. За это преступление мужчина был приговорен к небольшому тюремному сроку. Однако несколько месяцев назад его снова признали виновным в изнасиловании. На этот раз его жертвой стала девятнадцатилетняя студентка, причем преступление было совершено в подземной части Пригородного вокзала. Передача дела Джоан в суд стала возможна благодаря свидетельнице, которая в день исчезновения пострадавшей видела, как подозреваемый тащил какую-то женщину вниз по лестнице, ведущей в катакомбы Пригородного вокзала. «Я увидела их неподалеку от дверей лифта, — рассказала свидетельница. — Они стояли очень близко друг к другу, и я еще подумала: чем это они там занимаются. А потом они пошли вниз по той лестнице. Я не знала, как мне быть. Почему-то я очень перепугалась». Она попыталась обратиться за помощью, но никого не нашла. «Я пошла обратно к той лестнице. Наклонилась над ней и увидела, что он на меня смотрит. Я застыла от ужаса. Было видно, что он не ожидал меня увидеть. Потом этот мужчина повернулся вправо, и я увидела его профиль. А потом заметила ноги лежащей женщины. Без обуви. Больше ничего не видела». Свидетельницу спросили, есть ли в зале суда мужчина, которого она тогда видела. «Вон тот человек», — сказала она, указывая на человека, сидящего на скамье подсудимых. Однако, невзирая на эти свидетельские показания, подозреваемого оправдали. Присутствовавшие на процессе были поражены. Послышались изумленные возгласы. Прокурор поспешил удалиться, отказавшись дать комментарии репортерам. Довольны исходом процесса были только обвиняемый и его адвокат. Они улыбались. К сожалению, такой финал дела был неудивителен. Он соответствовал закономерности, сложившейся в процессах по делам об изнасилованиях той эпохи. Расклад в них был не в пользу жертв. Отчасти это объяснялось редкостью использования биологических доказательств. А до появления генетической экспертизы оставалось еще несколько лет. Кроме того, был силен стереотип, что сексуальные преступления обычно совершаются в укромных местах, что исключает наличие надежных свидетельских показаний. Но по-настоящему важным было то, что дела об изнасилованиях по большей части основывались на противопоставлении слов женщин и мужчин. А в конце 1970-х годов показания женщин было принято считать эмоциональными, недостоверными и не заслуживающими доверия. Поэтому в подобных делах присяжные очень редко становились на сторону жертв. Глава 8 Что скрывается под маской После лекции по виктимологии ко мне зашел Хэйзелвуд и спросил, не найдется ли у меня несколько минут, чтобы поговорить о деле, поступившем к нему из Батон-Руж. Местные полицейские разыскивали сексуального маньяка, замешанного в десятках преступлений в разных штатах. И Хэйзелвуду понадобился мой совет относительно некоторых странностей в поведении этого преступника. — Странный тип. Проникает в дома исключительно между восемью вечера и часом ночи, и только в те, где есть незапертые двери или окна, — начал Хэйзелвуд. — Ну ладно, допустим, это-то как раз не очень странно, но вот с жертвами он выпендривается по полной программе. Сначала как бы успокаивает их, потом насилует, а всех, кто есть в доме, заставляет на это смотреть. Что за извращенец! — Тут он опомнился и взял себя в руки. — Извини. Я к тому, что… В общем, стараюсь получше разобраться в данной типологии, чтобы выстроить дело на этой основе. В газетах его называют «Насильником в лыжной маске», — продолжил Хэйзелвуд. — Рост больше шести футов, телосложение стройное, темноволосый. Обычно вооружен ножом или пистолетом. Связывает жертв и насилует их на глазах у всех мужчин, которые есть в доме, иногда еще и поддразнивает этих мужчин. Потом связывает всех потерпевших и спокойно забирает из дома телевизоры, стереосистемы и другие ценные вещи. — Погоди-ка. Мужчины-очевидцы были во всех случаях? — прервала я. — Нет. В основном в недавних, — ответил Хэйзелвуд. — С самого начала этот тип довольно часто меняет почерк. Не похож ни на кого из всех, кто мне знаком. Один и тот же парень, а такое впечатление, что действуют совершенно разные преступники. Поэтому мне нужна твоя помощь. Надеюсь, у нас получится определить триггерные точки в хронологии, прежде чем я представлю дело команде. Такие просьбы поделиться своими наработками были в ОПА довольно частым явлением. Каждый член коллектива обладал уникальными знаниями и практическим опытом в какой-то определенной области. В случае «Насильника в лыжной маске» это были представления о жертвах изнасилования и насильниках, полученные в ходе моих научных исследований, поэтому Хэйзелвуд посчитал меня самой подходящей собеседницей. — Этот парень замешан в десятках преступлений, — сказал Хэйзелвуд. — Но я думаю, нам будет достаточно рассмотреть пять самых первых, пять из середины хронологии и пять самых недавних. Проследим, так сказать, за его развитием. Логично? Я сосредоточилась на фото женщины средних лет, чья грудь представляла собой сплошной кровоподтек. — Это довольно тяжелое зрелище. Зверски бил эту женщину по груди, несколько раз принимался, — пробормотал Хэйзелвуд, пытаясь отобрать у меня фотографию. Я отмахнулась: — Ну хватит уже, Рой. Не надо оберегать меня от подробностей. Так ты только работу замедлишь. Это же информация. Давай-ка с ней разбираться. Хэйзелвуд кивнул: — Хорошо. Вот что нам известно. С пятью первыми жертвами этот тип ведет себя как заурядный насильник. Вваливается в дома одиноких женщин, обещает, что не сделает больно, потом связывает их же собственной одеждой и насилует. Проматываем вперед, к пяти жертвам из середины. Тут он начинает применять наручники, становится агрессивнее, принуждает к оральному и анальному сексу, иногда на глазах у членов семьи. В некоторых случаях в ходе одного нападения насилует нескольких женщин. Еще проматываем вперед. В последних пяти нападениях заметен гораздо более высокий уровень агрессивности. Как на фотографии, которую ты рассматривала. — Хэйзелвуд кивнул на фото, которое я положила на стол. — Он раз за разом принимался бить ее и все это время подкалывал ее мужа. Дикость какая-то, правда? А ты что думаешь? — Думаю, хочет испытать такие же острые ощущения, как с самыми первыми жертвами, — ответила я. — Это совершенно очевидно. А для этого ему приходится усугублять агрессию. Но мотив не изменился. Это по-прежнему ощущение власти, которое он испытывает при изнасиловании. — С этим ясно, — согласился Хэйзелвуд. — Но я не могу понять, зачем он творит все это на глазах у мужчины. Чего ради? — Это власть: контролируй, да еще и унижай, — сказала я. — Такая потребность в зрителях вписывается в психологию этого насильника. Это говорит о наличии в его биографии психотравмы и о том, что его ритуализированное поведение[23] по всей видимости обусловлено детским опытом очевидца или жертвы насилия. — Как ты думаешь, он приближается к убийству или это все же будет противоречить его ритуалу? — спросил Хэйзелвуд. — Это очень беспокоит полицейских. — По мере нарастания отрыва преступника от реальности ритуалы могут изменяться, — ответила я и на секунду задумалась. — Полагаю, убийство может произойти, но важно понимать, что для него это не главное. Этот тип реконструирует свой прошлый опыт. Только в перевернутом виде. Теперь властвует он, и ему нужно, чтобы в этом воочию убеждались другие. * * * В последующие дни начальник нашего отдела Роджер Депью организовал мне командировку в Батон-Руж для знакомства с оперативной группой по делу «Насильника в лыжной маске». Планировалось, что я поговорю с жертвами и с местными полицейскими, чтобы собрать максимум информации для скорейшей поимки этого мерзавца. Нападения участились, общественность негодовала, а пресса усугубляла ситуацию публикацией материалов о неуловимости «Насильника в лыжной маске». Телефон зазвонил, как только я вошла в номер отеля.