Савря не сомневается, что Ййр-Земля сейчас всё расскажет – ведь понял же в один миг, что сегодня она пообедала барсуком! – но Земля молчит и еле-еле качает головой: влево-вправо, влево-вправо. – Это мне Ки принёс, за барсука, за башку, – говорит она. – Это ронфинчь! Ййр снова чуть заметно кивает, будто бы против воли. Савря чувствует, что дело неладно. Значит, тем нужнее всё как следует выяснить, чтобы у Ришки не было такое смертельно сосредоточенное лицо при таком странном голосе, но вот беда: нужных слов Савре почему-то не подобрать, а Ййр будто вовсе растерял человечью речь, сел за стол, подвинул пальцем челюсть подальше от края, гладит подошедшую Саврю по голове, а дышит медленно и неглубоко. И уши у него поджались как-то книзу. * * * «Ну давай, наври ей, – старательно позабытый голос Рона Финча не исходит от его дурацкой челюсти, а раздаётся где-то прямо меж ушей. Ишь ты, голос-то совсем как живой, полувежливый-полунасмешливый, как оно бывало, когда Рон был уже вкрай раздражён, но ещё старался держаться. – Наври, тебе даже стараться особо не нужно, вон как она хочет, чтобы ей наврали. У орков конечно лобная кость толщиной четыре вершка, а потом сразу затылочная, но ты справишься. Гляди, она уже сама себе историю сейчас сплетёт, а ты знай хмыкай да соглашайся; давай, спасай всё, что тебе ещё дорого». Савря прижалась к орчьему боку. Риша же, подъязычное маслице, и впрямь старается соорудить из Рональдовой челюсти ладную байку, и смотрит на Ййра так, словно просит ей помочь. – Рон Финч же погиб в море. От несчастного случая… давно. – Десять лет, – выговаривает Ййр. – Ты поди маляшкой была. Они искали, да не нашли. Ронов шмот я нестираный вынул и в берегу положил. И обувку, которая тут была… У его была запасная. Вот так. Вот что нашли. А больше ничего. Через время признали вроде, что в море нырять пошёл и утоп. – Почему ты так сделал? – спрашивает Риша, и голос у неё никакой боязни не выдаёт – вообще ничего не выдаёт, если уж честно. Ибрагим тоже так умел. Но он старый был. «Потому что я дурачина», – думает Ййр, но вслух передаёт другими словами: – Потому… не хотел, чтоб на правду вышло. Рона-то я прибрал всего… кроме челюсти. – Ици-Молния вырвала, – вставляет словечко Савря. – Ки её внуч. Сказал, Ици не знала, живой или мёртвый ронфинчь. И вырвала. Ййр взглядывает на Ришку – не вырвет ли её саму при таких известиях. Но по виду не скажешь. Как будто ей даже полегчало чутка. – Так это Ици убила Финча? Его убила страфиль? Шальные горхаты. – Не, – говорит Ййр. – Я. Орк кладёт руки на стол перед собой и рассматривает: суставы, костяшки, короткие ногти без каёмки, отверделая от работы кожа вокруг ладонных ямок, а с тыльной стороны – тёмные жилки. – Хорошо, ладно, – произносит Риша и кивает самой себе. – Так значит, это был очень… трагический… несчастный случай? Ведь ты не хотел его убивать. «Ещё какой несчастный», – думает Ййр. Но не ответить правды под этими двумя взглядами – слишком лютое бесчестье, чтобы потом продолжать дышать. – Не хотел бы, так не убил бы, – говорит Ййр, обращаясь к своим рукам и к Рональдовой челюсти. Ох, верно говорили старые орки: «Разокумолчишь – сотня врак потом за горло возьмут». Ййр раньше не понимал. Теперь понял. Снова тихо. Только и слыхать, как Ришка осторожно дышит носом. – Ронфинчь был враг, – говорит Савря. Ришка так и хватается за её слова. – Йир! Финч… он сделал что-то плохое? – Не сделал, – сглатывает сухим горлом. – И не был он мне врагом. Не был. Не знаю. – Нужно подумать, – Риша встаёт, не шатнувшись. Рассовывает по карманам пару яблок. – Пойду навещу коз. Глава 32 Замерла живая сила, будто тысячелетнее колдовство дотянулось до Ййра, превратило мясо – в сухую голую землю, и кровь – в чёрную густую грязь, а самые мысли – в колотые холодные камни. Катаются камни в голове – острые сколы, бестолковая тягота. Вот так и заканчивается она – третья жизнь, Ибрагимов щедрый подарок. Может, Ришка уже оттащила лодчонку из сараюхи на воду, спорит с заливом, поспешает к людям на большом берегу. Нынче море перенесёт её без всякой обиды, в этом Ййр уверен. И чиненая лодочка покорится девчуриной воле даже при невеликом мореходном умении, Ришке не будет вреда. Хоть что-то хорошее… Может, дом поджечь. Только сперва вынести подальше Ришины вещи и стопку пёстрых от буковок листов. А вот генератор с водогреем новые – они тоже Ришкины?.. Нет, дом-то не виноват ни в чём, глупая мысль, бедовая напрочь. Савря тянет за край футболки двумя пальцами, легонько бодает головой в бок, заглядывает в лицо. – Земля… Не выстоять тысячелетней ворожбе против ясного опалового взора. – Идём-ка, воды тебе наведём в корыте, – говорит Ййр, немного очнувшись. – А то всё гнездо требухой пропахнет, разве это дело. И расскажешь, как сдюжила барсука-то взять. Нет, Савря теперь не пропадёт. И к девичьей ватажке накануне осени явится уже исправной охотницей, а не маленькой подбиралой. Здесь жалеть не о чем. Квадраты закатного света сквозь кухонные окна ползут уже к самому потолку. Основательно просушась возле тёплой плиты, доложив о барсуке и передав Ййру что у четверых парней денёчек был славный – особенно у рыжего Ки, который угостился жирным мясом – страфиль устраивается отдыхать. – Риша долго ходит, – замечает Савря сонным голосом. – Восемь раз туда-обратно не пришла… – Я пригляжу, спи, – отзывается Ййр. Ей хочется ещё выспросить поподробнее об убитом Землёй враге, потому что из скупых Ййровых объяснений трудно было что-нибудь понять, но если бы Чистая Смерть хотела теперь говорить об этом случае, то и рассказала бы сразу. Поэтому лучше пока придержать свой расспрос. Савря и так уже догадалась, что дело было смутное; наверное, для верных слов требуется большое время, а наскоро тут ничего не получается. Хотя уж ей-то можно было и поведать, как всё было, на звучном и ясном страфильем наречии… Ужин неготовлен впервые за долгое множество дней, но орк подкрепляется пустым чаем. К челюсти больше не прикасается. Упокоить её в море, перекалить в огне, зарыть под землю, да хоть в нужник выкинуть – какая теперь разница. Пусть прямо тут лежит, ухмыляется. Её костяная месть, её победа. Ещё можно было бы за себя подраться, побегать, оставить остров и море, а толку-то? Какая бы ни была хлюзда, а вот на правду и вывела. Густой подступивший сумрак всё же светел для орочьих бледных глаз. Ййр глядит на уснувшую Саврю. Потом моет за собой кружку, ставит кверху донышком на решетчатую полку – сушиться. Надевает, не застёгивая, рубашку – это её Савря продрала прямо на бугайчике Кнабере, ещё когда у ней когтишки-то были почти вдвое меньше теперешних. Орк натаскивает яркую шапочку. Присев на край царь-койки, поправляет обмотку. И выходит вон, придержав за собой пружинную дверь кухни. * * * Последние ночи чередой идут уже зябкие не по-летнему желтят каёмки на берёзовых листьях, и осинник по самым сухим местам совсем скоро полыхнёт нарядными рыжими мастями, задолго до настоящих заморозков. Ййр спускается вдоль тропки к воротам, и отчего-то орка морочит собственный нюх – совсем не разобрать давности лёгкого Ришкина следа. Но ворота закрыты изнутри, как полагается. Могла ли маленькая старшачка махнуть верхом, прямо через проволоку? Ой вряд ли. Да и зачем, если с засовами она ладит? Бездумно Ййр открывает калитку, не морщится от её скрипучей руготни. Лодочка так и лежит в сараюхе, показывая чиненое дно. И лодочка, и оба весла. Давно уже их не тревожили. Ййр обходит сараюху полным кругом. Присаживается на корточки, протягивает морю ладонь – холодная волна отвечает спокойным касанием. Так Риша ещё на острове? Не поспешила к людям и за людьми? Ушла бродить-думать, без свитера и без своей шалинки, зато с парой яблок в карманах? Горхаты шальные, да что же это может означать?