По привычке страфиль даже оглядывается, чтобы посмотреть на Ййра-Землю, хотя сегодня Брата Пропащих с нею нет, а Савря вовсе не впервые разгуливает одна в поисках добычи. Нынче у Земли полон дом незнакомых людей: Риша объяснила, что привезли с матёрой суши какое-то э-лек-три-че-ство, и теперь оно у них будет. Да. Не уедь Сэм Кнабер, так наверняка кто-нибудь мог бы сегодня отправиться на гулянье вместе с Саврей. Без Кнабера Савре иногда всё ещё бывает немного не по себе, особенно в сильный дождь или вечерами. Однажды при игре в домино она от неясной печали произнесла памятным Кнабер о – вым голосом: «Дубль-пусто», так Риша отчего-то вдруг вздрогнула, и побелела, и попросила больше так не делать на её слуху. Под различные собственные думанья Савря принимается потрошить барсука, и дело это не из самых лёгких, если без привычки. Вот к примеру, этот язвец-барсучище перед осенью успел накопить сколько-то жиру, а добрая Риша, наоборот, сделалась чуть костлявее и шустрее. И отрастила космы подлинней – при знакомстве они едва доходили до середины шеи. Через полных восемь дней после Кнаберова отъезда Рише отчего-то вдруг вздумалось научиться рубить дрова для печки, так она не взяла привычный деревянный чурбачок, а выволокла из Дальней каморы облезлый толстоногий стул, на котором прежде всё были свалены вещи Сэма, и изрубила этот стул прямо-таки на растопку! Сперва у Риши получалось не очень, Ййр молчком отобрал у неё тяжёлый колун, взамен сунул в руки маленький ловкий топорик, поправил ей замах, и тогда дело сразу пошло на лад. Барсука впервой разделывать – и то употеешь, а Риша наверное будет помогать Ййру-Земле разбирать на части высохшие мёртвые деревья и таскать эти части в сарай – печке на зимний прокорм. Риша теперь умеет. Всё-таки люди не бывают без чудинки – Савря вспоминает, как её славная, умная бескрылая подруга, уже разделавшись со стулом, внезапно его пожалела до настоящих отчаянных слёз; хорошо, Ййр-то рядом был, поджал Ришу к своему боку и отвёл в дом, не дав споткнуться. Бывший стул Савря сама догадалась подобрать в корзину, ни щепаньки не пропустила, и обе домовые печи быстренько потом с ним управились. Приноровившись, страфиль с хрустом вскрывает барсучью грудину, чтобы добраться до самых лакомых частей. Если уж рассуждать о чудачествах, то как можно взять в толк, что Ришке и Брату Пропащих, таким умным и сильным, какие-то осклизлые персики из банок нравятся больше вот этой настоящей еды? Скажем, под самую ночь после рубки стула она, Савря, уже было задремала, потом встрепенулась – ночь-полночь, а они персики едят, разговаривают тихонечко. Сидят на царь-койке – Земля с ногами забравшись, поверх клетчатого одеяла, Риша – с краешку. Наклоняются в очередь над жестянкой, чтобы сахарная жижа не капала куда не нужно, выуживают жёлтые персики уже со дна. А когда персики подъедены, Риша, хлюпнув носом, говорит едва слышно какие-то несуразные человечьи слова: вроде она не прямое отродье своему дедушке Ибрагиму, а совсем дальняя родня, почти сразу после рождения оставшаяся почему-то одинёшенька. Вот уж это выдумка, так и на свете-то не бывает. Осталась бы одинёшенька – давно не жила бы. – Где же ты Ибрагиму-то не родная, – возражает Земля мирно. – Как есть старшачья косточка. Старикан Ю, помнишь, тоже сразу признал. О том большом и удивительном человеке из древних времён, вольные летуньи до сих пор рассказывают своим детям разные удивительные случаи. А Эри недавно даже начала именовать Ришу не просто Ньи-меньшая, а Ньибрагим, «маленькая Ибрагим»… А как отросла Ийрова красивая пёстрая щетина на голове! Густая, торчком – почти не видать четырёх рубцов, прежде таких приметных. Уличная шапка даже топорщится. А внутри самого дома Ийр теперь, бывает, даже удивляется, проходя мимо умывального зеркала – хмыкнет, улыбнётся. Будто сам себя радуется видеть… Мысли Саврины успевают шибче, чем её когти, но вот наконец она подцепляет самую требуху, и тут уж думать становится некогда. За кушаньем, впрочем, ни одна здоровая страфиль не скучает! * * * Четверо парней из холостой ватажки проносятся над самыми макушками деревьев – Савря настороженно вскидывает голову. Хоть бы не увидели, ещё отнимут почти целого барсука, страшно, жалко! Вот бы увидели – удивились бы Савриной удаче и сноровке, похвалили бы своими звонкими голосами!.. Ах, увидели. Возвращаются через мгновение, заложив лихие воздушные петли кто во что горазд – Савря ещё не завтра так научится. Обрывают полёт – кто на пропевших от веса кленовых ветвях, кто – прямо на земле, а ещё двое – на недавней валежине. Савря вскакивает на барсучий бок, распрямляет ноги, покрепче вцепившись когтями в мясо, дыбит перья и громко шипит со злым присвистом. Парни хохочут. – Гроза, гроза! – Берегись, сейчас хвосты нам повыдерет! – Кто это тут бросил этого жирнявого язвеца, что слётка сердечко скушала? Рыжий Ки тоже здесь. Савря твёрдо решает выдрать ему хвост при малейшей возможности, а ещё лучше – выцарапать оба нахальных зелёных глаза, но рыжий только тишком соскакивает с валежины на землю, набирает побольше воздуху в грудь и ничуть не громче остальных говорит: – Чистой Смерти передай… Хохот обрывается, и как будто прочая троица разом вспоминает о каких-то неотложных серьёзных делах, но мчаться так уж сразу прочь было бы ужас как невежливо. – … что славный денёчек, – заключает Ки, понизив голос ради наступившего молчания товарищей. – Славный, славный, – подтверждает чернопёрый парень с ветвей. Другие двое соглашаются важными голосами, что денёчек ещё какой славный, и Савря очень им удружит, если передаст Чистой Смерти это известие, когда её увидит. И они улетают, будто засмущавшись. Савря встряхивается, провожает их злым взглядом. Немного помедлив, принимается за печёнку. Вот же простое и ясное страфилье слово – Ки. А как его передашь на человеческом языке? «Проблеск ясной зари, но не тот, что самый первый, а который за ним, и кора молодой сосны?» Вот люди навыдумывали… * * * Спустя недолгое время возникает некоторая трудность. Мамушка оказалась права: злая еда действительно очень сытная. Савря наелась так, что даже неохота шевелиться. Звериная кровь – нутряная, липкая – присыхает на лице до самого лба, чуть стягивая кожу, а барсука осталось ещё много – больше, чем она сумеет утащить. Не успевает юная страфиль как следует обдумать, как ей теперь следует поступить – до её слуха доносится негромкое: – Доедать будешь? «Проблеск ясной зари, но не тот, что самый первый, а который за ним, и кора молодой сосны», оказывается, потихоньку вернулся, как видно, что-то себе смекнув насчёт величины Савриной добычи. Савря слегка выгибает шею, приподняв перья на голове, и глядит на рыжего мрачно, в упор. – Сильная охотница, убила язвеца, сердце съела, – замечает Ки и уточняет: – язвечье. Язвечье сердце съела. – Видно, голодный, – говорит Савря. – Голодный, – соглашается рыжий, подтянув слюну. – Видно, ты плохо охотишься! – насмешливо восклицает она. Ки смеётся мелким шершавым смехом, точь-в-точь как сосновая часть его имени. Ну разве можно сердиться на такой хороший смех! – Доедай чего оставила, – разрешает Савря, широко поведя крылом. Над последними годными остатками они решают зарыть барсучью башку в ближнем муравейнике, чтобы потом удобно было ею играть. Савре неохота признаваться, что в лихой воздушной игре она пока не принимала настоящего участия и вряд ли покажет настоящую ловкость. Вздохнув несколько раз от сытости и досады, она всё же говорит: – Я ещё не смогу хорошо играть. Недавно летаю… – Жалко, – склоняет голову Ки. Длинный хохольник у него на затылке едва можно различить по тусклому сизо-лиловому переливу да по паре самых длинных перьев. – Ай как жалко… А то давай я у тебя башку выменяю? Савря делает надменный вид, мол, сам понимаешь, за какие же это сокровища я, могучая охотница, соглашусь тебе отдать такую прекрасную башку?! – Дивная штука, – говорит рыжий и сам уже явно сомневается, стоит ли того барсучья голова. – Тут недалеко в дупле припрятана. Я вихрем слетал бы. – Что за штука, отвечай, – велит Савря. Парня разбирают сомнения, но дивный промен давненько уже лежит в дупле безо всякого толку, а заполучить такую башку очень желается; ничуть не меньше охота и впечатлить серую охотницу – без всяких врак, ведь убила же она целого язвеца! К тому же самой Чистой Смерти она приёмыш… Ки щурит глаз со значением: – Челюсть злого врага. Чистая Смерть сама его убила, сама прибрала. Бабка моя Ици-Молния только челюсть успела вырвать, а может, враг мёртвый был уже. Такой замечательный промен никак нельзя упустить. Савря ещё пыжится только для виду потому что ей отчего-то очень приятно, как Ки на неё глядит. – И что за враг был? – Злой, злой, злющий. – Человек? – Да. Вроде человека, только бабка другим словом называла: ронфинчь. Вот как интересно! И точно, Ййр-Земля несколько раз упоминал такое странное название. Савря не прочь взглянуть на челюсть этого ронфинчь. – Неси, – говорит она. – А я башку постерегу. Ки улыбается, трёт измаранный в барсучьей крови нос, мигает прекрасными зелёными глазами. – Я вихрем!..