И вся сила уходит из Сэма, как вода в песок. И даже слова вымерзают, до языка не дойдя. – Чего всполошился-то? – помогает Ййр. Пальцы Сэма разжимаются, как бескостные. Пятно на скуле пылает жарче. – Ничего, – выдыхает Сэм. Отворачивается, идёт, едва не своротив стул, и продолжает свои сборы. * * * «Завтра нужно уехать». «Свою книгу ты можешь дописать дома. Сама подумай, так будет даже удобнее». «Сколько ещё ты собираешься тут торчать? Рина, не говори глупостей». «Нет, без меня ты не можешь здесь остаться. Ты же сама понимаешь…» «Неужели я должен объяснять?! Это абсолютно недопустимый вариант». «Ты хоть можешь себе представить, какой будет скандал, если об этом станет известно?» «Люди нашего круга…» «Рина, перестань вести себя, как круглая идиотка». «Да это без разницы, как вы тут собираетесь жить и что делать! Им ты никогда не докажешь…» «Ты что, хочешь, чтобы все трепали – внучка сумасшедшего миллионера живёт на личном острове, у чёрта на рогах, с каким-то орком?!» «Тебе после этого ни один нормальный человек руки не подаст, слышишь ты или нет?!!» «Да ПОХРЕН, что у этой твари на уме и какая она на самом деле!! Ты на этом острове сама съехала с катушек – или это твоя дурная наследстве…» Рина снимает с ветки красивое прохладное яблоко. Это Радость. Может, если Радостью заесть звенящую боль, станет легче? Радость – с кислинкой, да кислинка ей и не в упрёк, Ййр рассказывал. Вот. Если сосредоточиться на ярком яблочном вкусе, на хрусткой розоватой мякоти, то можно хотя бы дышать ровней. Тихий и тоненький голосок где-то внутри повторяет: «Гляди-ка, да ведь ты небезразлична Сэму; иначе отчего бы он так рассердился? Сэм вовсе не хочет тебя оставлять: Сэм хочет уехать – вместе с тобой, с тобой, с тобой… зачем ты ударила, он же наконец-то неравнодушен; Сэм не хочет с тобой расставаться; он не прав, но он так сильно расстроился только потому, что…» От этого тихого голоска тоже больно. Рина откусывает ещё Радости, чтобы заглушить его, пока голосок, предатель, не начнёт называть её дурочкой и упрашивать скорее идти мириться. * * * Слышно, Ришка грызёт яблоко. Где ещё ей найтись, как не в Ибрагимовом саду. Надо бы окликнуть, да отчего-то неловко. Какой бы ни вышел меж людьми разлад, а видать, и Ришу-то проняло: стоит сама под тяжёлыми ветвями, а всё равно как внутри хмурой тучи. Но Ришкина туча – совсем не то, что бугайчикова стена. Ййр поднимает руку – толкнуть ближайшую гремучую жестянку, и девчура оборачивается. Глаза у неё сырей моря, во рту – яблочный хруст. Увидев орчару, Риша дарит ему едва заметную, розовую улыбку – стало быть, можно шагнуть ближе. – Бугайчик там вещи пакует, – сообщает Ййр, вздохнув. – назавтра отчаливать вздумал. Девчура кивает: – Знаю. Ййр оглядывает ближайшие яблони, без особой причины пробует рукой новенькую подпорку. – Здесь, на Диком, знаешь… не все приживаются. На втором году твой дед понавёз саженцев, так ведь половина – ни в какую, хоть расшибись. А эти вот прижились, и как родные. Ни жара, ни стужа их не берёт. Ришка снова кивает и глядит на своё обкусанное яблоко. Потом выговаривает отчётливо: – Сэм меня не любит. Ох, дела человеческие. И что на такое ответишь? От такой волны не увернёшься, и красава будешь, если вовсе с ног не подкосит. Ййр пожимает плечами под бывшей Кнаберовой рубашкой – крепкая ткань и ласковая, рванину починил, рукава подкатал для удобства – носи да радуйся. – За что тебя не любить. Риша, хорошая, издаёт какой-то страфилий писк, утыкается лицом в бывшую бугайчикову рубашку, в орчью жёсткую грудь, роняет своё яблоко и плачет. Нужных людских слов Ййр не знает. Гладит Ришу ладонью по голове, между лопаток, мурлычет без слов песенку с пластинки, которую так полюбила когда-то страфилья холостёжь, пополам с баюльными утешающими напевами, какие помнит, и звучит всё вместе единым ладом. Будет ещё время припомнить об ужине и о чае, будет время рассказать про сегодняшнее дальнее гулянье и Саврины удачи, будет время поднять из травы недоеденную Радость с кислинкой. Но всё это не прямо сейчас. Глава 29 По-хорошему, на Страфидев край должна была бы налететь сумасшедшая буря. Долгая гроза с ливнем, беспощадный ветер, да хоть жабы с небес – что угодно, чтобы Брук не явилась вовремя, чтобы Сэм задержался, услышал и понял. Но полдень, будто в насмешку, удаётся ясный и почти безветренный. * * * Со вчерашнего вечера оба человека не сказали друг дружке и дюжины слов. Даже забавно было бы на них глядеть, если бы не жгло нутро от их явного несчастья. А как тут встрянешь, чтобы всё поправить? А никак. Савря, чуя непорядок, долго всматривалась за ужином в бугайчиково лицо, а потом спросила тихим и каким-то очень взрослым голосом, понимает ли он ещё человечью речь. Тот только и кивнул молчком, не подымая взгляд от своей каши, и страфилька нахохлилась, поджала губы задумчиво, на Кнабер ов манер. Когда подходило время наёмным отчаливать с вахты, а им на смену заступали другие, на станции по ясному обычаю готовили угощение, привозили и разных вкусностей с материка. Но ведь делалось это всё не врасплох. Даже когда шесть лет назад уезжали в последний раз Элис и Юзуф, и расставание было совсем не весёлым – и то было время постараться. А Кнабер даже от персиков отказался… Сегодня, в дорогу, человек обувает опять свои мало обношенные дубовые ботинки, а хорошие сапоги оставляет на веранде, как будто добрая обувка снова стала ему чужой. При том что такой щедрый подгон на полянке-то не валяется. – Взял бы, – говорит Ййр. – Гуннар их насовсем отдал, а тебе впору. – Спасибо, – отвечает Кнабер кислым голосом, – но я как-нибудь обойдусь. Брук тоже решила не встревать – может, позже сама для своего любопытства расспросит бугайчика по пути, а может, и не расспросит. И вот Кнаберовы вещи вместе с торбой первоспелых островных яблок для Брук надёжно уложены в газолинку. На Ришку сейчас взглянуть то ли радостно, то ли больно – стоит на галечном берегу, крепко стоит, словно подмётки у неё вздумали тут корни пустить; на плечах у неё красивый большой плат, который до теперешнего утра всё висел опрятно переложен через изголовье койки. Девчура поглядывает на море, почти не щурясь, а море тихонько дышит ей в лицо – отдувает чуть выгоревшие на солнце пряди. От морского дыхания края красивого платка шевелятся сдержанно и крылато. Если сильно на неё смотреть, то почему-то хочется ухватить бугайчика за воротник, да и сунуть раз-другой башкой в море, чтобы как следует нахлебался горькой воды. Ййр не знает, как подступиться к неведомой людской обиде, не знает, отчего без большого рассудка держит сейчас Ришкину сторону – хотя кто их разберёт, людят, за кем больше правды? Может, всё от недавних девчуриных слёз, там, между яблонь? Не злые ведь были слёзы, а только горькие, и когда Риша их выплакала все, то будто прибавила тихой силы. Может, умей Ибрагим так плакать, до сих пор живьём бы гулял старый парень, кто его знает. Жаль. Верно, Сэм Кнабер аккурат из таких саженцев, которые на Диком не приживаются. С виду не скажешь, что он тут особенно зачах, да может сердцевина сохнет?..