– Хочу, – радуется Савря. Делать плотные и ровные жгуты из сухой травы по отцовой и материнской науке она уже хорошо умеет, но перенять от самой Земли такую невозможную красоту!.. Об этом большинство летуний даже и во снах себе не мечтали. * * * Когда от последней плёнки остаётся всего несколько свободных кадров, Сэм решается, и… в подобных случаях часто пишут в романах «сердце у него заколотилось сильно и тревожно» или иную подобную белиберду. Но с сердцем у Сэма более-менее порядок, а вот внутри живота поднывает от какого-то глупейшего волнения. Можно было бы списать это тягучее нытьё на Ринин неудавшийся яблочный пирог, только вот Сэм его почти не ел: попробовал из вежливости – кислятина. – Рина, – говорит Сэм. – Я подумал, нужно сфотографировать тебя с Саврей. Отлично подойдёт на обложку твоей книги. Чёрт, и голос-то звучит по-дурацки. Но Рина совсем и не замечает его проблем с голосом – на щеках у неё легчайший румянец, но взгляда она не опускает и не спешит, как бывало прежде, спрятать ладонью открытую улыбку – даром что прикус не так уж и безупречен. – О. Я думаю, это замечательная идея. Бледноглазый кивает с одобрением. Щурится, дожёвывая второй кусок кислого пирога. – Ты не против? – спрашивает Сэм у Саври, хотя уже заранее видит, что та точно не откажется. Против светописи Савря вообще ни разу ещё не возражала. Один Бог знает почему, Рина желает сняться у здешних яблонь, и Сэм не будет перечить, тем более что выйти должно удачно. Орк тоже идёт, по-видимому, из пустого любопытства, и Сэм стискивает зубы, потому что ни одна достаточно веская причина – спровадить Ййра – попросту не приходит на ум. Всё же заранее надо было лучше обдумать… Уже на месте орк, даже не посоветовавшись с Сэмом, кивает на одну яблоню – молодой ствол у неё удобно раздваивается на не слишком большой высоте – и Савря вспархивает на развилку. Что ж, по совершенно случайному, хотя и досадному, стечению обстоятельств, вид получается чрезвычайно удачный. Даже из личной гордости спорить с этим попросту грешно. Некрупные полосатые яблоки, только частью поспевшие, сидят на ветвях словно дорогие украшения; лица девушки и страфили оказываются почти вровень; солнечный свет даёт сейчас, пожалуй, чуть резковатую тень, но тень Сэм прекрасно может обратить к выгоде своего искусства. В кадр непременно попадёт какая-нибудь жестянка, а то и не одна – хотя даже это будет интересно. Три щелчка затвора, три мгновения с шансом на вечность. Что ж, завершать работу часто мечтается чем-нибудь исключительным, даже великим; это мало кому удаётся в реальности. Хотя бы можно быть спокойным: кадры наверняка хорошие. Да что там – с точки зрения обывателя даже сенсационные. Ничего, что по праву назвали бы гениальным, но… – Ришка, Савря! Да посмотрите вы друг на дружку-то, ну! Орчий голос откуда-то из-за плеча. Два профиля, подсвеченных золотым солнцем: почти нос к носу, несхожие во всём, но отмеченные равной чарой, дикой юностью, жизнью. Щелчок. Оно. Это оно, то самое, понимает Сэм. Почему орк им сказал – почему орк, а не я - Вместо законного огня в крови, вместо счастливого азарта отчего-то накрывает тоска. Нет - Ощущение полного, окончательного провала. Глава 28 Дом Восходящего Ветра на широком дубу так и не занят ещё никем из его молодых отродьев. Савря заглядывает в горловину входа, наморщив длинный нос: верно, старый дух немощи и дряхлости так пропитал плетёное жилище, что и до сих пор чувствуется. Юная страфиль рассматривает придирчиво стены и свод, слаженные из веток и толстых травяных жгутов. Чихает. Основа хороша, но половину проплести бы заново, да и понизу всё бы перестелить – на мысль Савре являются крепкие и красивые укрывальники Ийрова тонкого мастерства – вот тогда бы вышли хоромы, не плоше родительских на Южном мысу. И потом ещё стеночки зимним звериным пухом проконопатить… Славно увидеть почти наяву такой дом, которого нет ещё на свете: дом уже совсем взрослой и опасной летуньи; эту летунью все будут знать по грозному имени – даже тот рыжий. Только почему-то внутри этого воображаемого жилья Савре так и видятся старое клетчатое одеяло Матери Гиблых и большая кружка, из которой подросшая слётка научилась очень ловко пить. * * * Много, много дней и ноги сюда не носили, а сегодня трудно понять – почему. И сердце не пусто, а переполнено. Ийр усмехается, оглядывая дуб. Дальнее гулянье Саврю пока не особенно притомило, а благодаря растущей охотничьей сноровке она подкрепилась по пути добычей. Ох, недолго выходит пустовать небу над Диким без серебристых крыл… В тот раз путь был дольше – и самому торопиться сюда не было никакой радости, и людят надо было поберечь хоть маленько. Не то чтобы сегодня была какая-то важная причина для такого пути. Может, просто бродячая орчья кровь не даёт ногам покою по долгому летнему дню, а может, и шальная юность, как весёлый вор, возвращается на добычу. Неужели вправду крепко поселятся в доме запахи жасминного мыла, и гладкой, молодой человечьей жизни, и яблочного пирога? Неужели будут – не в гостях, надолго – лёгкие Риткины шаги по дощатым полам, её смех и голос между выстроенных Ибрагимом тяжёлых стен?.. * * * Лишь малый остаток обратного пути Савря проехала на орчьей спине, на курточной облезлой хватайке. Пробовала голос – затянула было хвастливую песенку ловкой охотницы, но смутилась, примолкла, когда из древесных крон поодаль песенку подхватил кто-то из холостёжи. Небось еле утерпит до ранней весны жить на станции с Ийром и козами. Вымахала, нарастила взрослых перьев да сильных жил, даже гордость берёт за такую Саврю. А дома – наперво дрязгается лапами в тазу и просит Ййра выдуть из рук мыльный пузырь. И любуется невесомым радужным чудом, округлив глаза совсем по-маляшьи. Кухонная плита еле тёплая. На столе стоит банка с сухой гречневой крупой и неоткрытая тушёнка. Ришки дома что-то не слышно, хотя уже вечер. Кнабер у себя в Дальней как-то подозрительно шоркается, ходит зло, будто половицы перед ним в чём-то провиноватились. Савря устраивается поваляться пока в своём уголке за царь-койкой, а орк идёт в Дальнюю – что-то смутно ему не нравится; не стала бы девчура спроста бросать начатые приготовления к ужину. Воды же и дров в кухне запасено довольно, то есть из дому она отлучилась явно не за этими надобностями. Обойдя с коридора, стучится в дверной косяк. Бугайчик там у себя прекращает шорканье. Сперва молчит, но потом отзывается глухим неуверенным голосом: – Да? Ййр открывает дверь, шагает через порог. Мог бы, конечно, и из коридора спросить, но любопытно же узнать, что такое Кнабер там у себя затеял. А-а, вон что. На кровати лежит большая сумка, открытая, будто рыбина со вспоротым брюхом, и в неё сложены разные Кнаберовы пожитки. Вторая такая же сумка – из тех, с которыми людята пожаловали на остров – стоит на полу уже застёгнутая, раздув бока. Завтра на станцию должна заглянуть Брук; так значит, Сэм Кнабер налаживается уехать. Не то чтобы этого нельзя было ожидать – плёнки-то светописные он аккурат все уже извёл. А всё-таки жаль. Вряд ли бугайчика потянет однажды сюда вернуться… – М-м. Смотрю, собираешься, – произносит Ййр негромко и мягко: разнообразный шмот в раскрытой сумке упихан плотными скатками, почти по-орчански. Знакомые Ййру люди свои вещи складывали не так – верно, Кнабер подсмотрел и перенял у орка эту привычку ради удобства и простоты. Приятно, когда у тебя учатся хорошему, даже если выходит это бездумно, ненароком. Только вот лицо у человека сердитое и растерянное. И на левой скуле отчётливое розовое пятно. Ййр, пройдя, заглядывает в Ближнюю: у Ришки всё на своих местах, вещи лежат по-прежнему, и из бывшего Рональдова рояля торчит бумажный лист, до половины пропечатанный угловатыми машинными буковками. – Ришка-то где? От девчуриного ласкового имени Кнабер морщит брови и вдыхает шумно, а на Ййра взглядывает так, будто орк у него какую-нибудь светописную штуку тишком попятил, сильно ценную. Отвернувшись, комкает в руках одну из своих футболок и отвечает невнятно, что Рина пошла на улицу. Вокруг человека будто глухая стена, непонятная обида. «Э, – думает Ййр, – не Ришка ли его с правой руки да по личику приложила? Что же тут у вас без меня вышло, люди?» На бугайчика жать орку неохота. Пусть сперва остынет, раздышится… – Выйду, гляну, – говорит Ййр. – а ты пока улучил бы времечко, плиту растопил бы. И то дело: ужин сам себя не приготовит, а хорошо поевши – при любых обидах жить веселее, чем впроголодь. * * * Сэм ловит Ййра на полушаге из Дальней в сени – за руку, повыше запястья. Ловит крепко, ни дать ни взять – орчару заломать решил, но после этого движения будто теряет всякую решимость. Бледноглазый глядит спокойно, не думает вырываться, даже кулаков не сжимает. Улыбается самыми углами зубастого рта – молча ждёт, чего Сэм намерен сказать или сделать.