– Я хочу уйти. Немедленно. Пожалуйста! – Сестра Терпение, это была я, – признается Щедрость. – Я хотела напугать Милу. Это было глупо. Извините. – Мне нет до этого никакого дела. Это не имеет значения. Пожалуйста. Мне нужно уйти. – У нее участилось дыхание. Судорожные неглубокие вдохи и выдохи. Грудь сдавило, руки затекли. – Экскурсия заканчивается. Сейчас мы поднимемся на поверхность. В кафетерии их ждет женщина с аптечкой первой помощи. – Голова кружится? Тяжело дышать? Все думают, что инфаркт – это когда жжет в груди, но у женщин это проявляется по-другому. У вас в семье ни у кого… – Это не инфаркт, – перебивает ее Коул. – Это приступ паники. Наверное, об экстренной медицинской помощи я знаю побольше вас. Так что если только вы не собираетесь дать мне таблетку успокоительного, пожалуйста, убирайтесь к такой-то матери. Женщина принимает это как должное. – С вами такое уже случалось? – Нет! – отрезает Коул, но это ложь. Паника является константой; только сила ее то уменьшается, то возрастает. Это не приступ, а война на истощение. Коул испытывает раздражение, когда в автобусе Щедрость склоняется между сиденьями и вкладывает Миле в руки бумажный пакет. – Вот, малышка, держи. Это за то, что я пыталась напугать тебя в темноте. Коул догадывается, что это такое, еще до того как Мила раскрывает пакет. Чертов бурундук. – Классно, спасибо! – Я знала, что тебе понравится, – сияет Щедрость. – Только не показывай Надежде. Лживые пророки и все такое. Твоя реакция чрезмерна, крошка, – говорит ей призрак. – Это же здорово. Кто-то посторонний делает Миле приятное. Ты просто не привыкла к доброте. Однако Коул это не нравится. Совсем не нравится. 34. Майлс: Ад – он розового цвета Майлс уже какое-то время назад заметил, что города иногда имеют цветовую кодировку. На такое обязательно нужно обращать внимание, если ты хочешь снимать фильмы. Майлс недавно решил, что именно это будет его призванием, а не разработка видеоигр, потому что он предпочел бы сам в них играть; и не свой канал на «Ютубе», потому что придется слишком много трудиться, чтобы создать какой-нибудь хит; и еще он не станет адвокатом, хотя мамина подруга Кел и говорила, что ему следует этим заняться, поскольку у него язык хорошо подвешен. Нью-Йорк голубой – все эти небоскребы, стекло и река Гудзон. Йоханнесбург золотисто-коричневый, с его отвалами горной породы из шахт и многоквартирными жилыми домами семидесятых. А Санта-Фе тускло-розовый. Весь город. Дома в испанском стиле из розового песчаника под розовым, словно внутренность раковины, небом, которое в свою очередь окрасило окрестные холмы в тот же самый пыльный розовый цвет, усиливающийся по мере сгущения сумерек. – Должно быть, это влияние музея Джорджии О’Киф[62], – говорит мама, как будто для него в этом должен быть какой-то смысл. Все устали и ворчат. Кондиционер периодически грохочет, угрожая воскреснуть, но затем все-таки с громким шумом сдается. – Я в общем-то покончил с историей искусства. – Он изображает зевок. – Твое упущение, – пожимает плечами мама, но Майлс чувствует, что обидел ее. Она откидывается назад и закрывает глаза, но все-таки бросает, не в силах удержаться: – Что ж, матери раздражают своих сыновей. Это неотъемлемая составляющая ремесла. Она резко выпрямляется и открывает глаза. – Черт! – Никто тебя не слышал. Остынь. – Они устроились в самом конце автобуса, словно дети-проказники. Их отправили туда, чтобы мама смогла полежать после сердечного приступа. – Твою мать! Извини. Блин! – Ничего страшного. Никто ничего не услышал. – Но Надежда услышит. – Мама теребит рукав своей «апологии». – Я должна пройти Откровения. Когда мы доберемся туда. Я не могу так облажаться при включенном диктофоне. Господи, что бы я сейчас отдала за кофеин! – Отличная работа, мам. Пожалуй, ты высказала все ругательства. – Да, спасибо. Твою мать, жопа, членосос. Майлс недовольно морщится. – Ну хорошо, хорошо! Достаточно! Кстати, о чем ты говоришь? – Обо всех тех ужасных вещах, которые совершила в своей жизни. Перечень длинный. Я так полагаю, семи дней тут не хватит. – Мимоходом, легко и небрежно. – А что произойдет на седьмой день? – Нападение кайдзю[63], и нам придется облачиться в механические доспехи и сразиться с ними, верно? Нет, подожди, не так. Правильно, все мои грехи волшебным образом прощены, и я обретаю внутренний мир и покаяние. Но на самом деле вместо меня уже клонированная монашка-зомби, и ты скоро будешь таким же. – Звучит здорово. – Он не может смотреть на нее, полностью поглощенный розовыми зданиями. – Это не про глупых клонов. Про все остальное. Может, нам нужно остановиться и попробовать. – Перестать бежать. Майлс чувствует, как мама изучает его, ее тщательное внимание подобно захватывающему лучу из фантастических фильмов, устоять перед которым невозможно. Однако ей нечего беспокоиться. Это он беспокоится. Майлс мельком оглядывается на нее, крошечная улыбка, полная надежды. Он не может удержаться. Сестры спокойны, и он приходит к выводу, что и им спокойствие не помешает. – Давай посмотрим, – говорит мама. На ночь они останавливаются в огромной вилле (розовой, естественно), перед которой растет лаванда (почти розовая). У женщины, ждущей их у входа, рыжевато-светлые волосы (почти розовые) и бирюзовое ожерелье (не розовое); она просто жутко волнуется, принимая их. – Привет всем. Я Сара. Привет! Я так счастлива, что вы здесь. Это такая честь принимать вас! Мы просто в восторге, что вы хотите основать прямо в Санта-Фе «Сердце веры». Надежда строго кивает. – Спасибо, Сара. Мы разговаривали по телефону. Я сестра Надежда. – О, я так и думала, что это вы! Я хочу сказать, с этими эпилогами так трудно разобрать, где кто. – «Апологиями». – Ну да, да. Разумеется. Все еще не освоилась с терминологией! В общем, ваши комнаты готовы. Раньше здесь было прибежище любителей аяуаски[64], но, конечно, это было несколько лет назад, и с тех пор здесь все полностью переделано, поэтому, уверена, вы сможете читать молитвы. – Мы очень устали, Сара. День выдался долгим. – Нет проблем. Нет никаких проблем! Сейчас я вас устрою. О, вижу, вас четырнадцать. А я рассчитывала на двенадцать… – У нас новые приверженцы. – Нет проблем! Я все улажу! – В гостинице нет номера, да? – Мама поворачивается к Майлсу. – Мам, ты не Иисус, – бросает он. Она бросает на него утомленный взгляд. – Как и ты. В конце концов их селят вместе с сестрой Целомудрием, и Майлс проклинает бога, в которого не верит. Что такое произошло, что не приведет меня к искушению? Двуспальная кровать разделяется на две односпальные; мама говорит, что их займут они с монашкой, а для него суетливая Сара притаскивает туристический матрас. Мама уходит вместе с сестрой Надеждой на Откровения, бросив на него встревоженный взгляд. Как будто он не знает, что нужно быть осторожным. – Пойду в душ, – окликает Целомудрие, закрывая за собой дверь в крошечную ванную. Майлс слышит шум воды. И стоны. Он уже собирается постучать в дверь, спросить, все ли в порядке, но тут до него доходит, что у нее все в порядке. И даже больше: он слышит наслаждение. Майлс застывает на месте, не в силах перестать слушать. Член у него под рясой твердый как камень и болит. Она себя трогает? «Ты уже… дрочишь?» Голос его тетки. Не думай о ней. Не думай о том, где она. Кровь у мамы на рубашке. Ха. Это ломает его сексуальное развитие. Кровь, секс и монашки. Вода выключается. Поворачивается ручка двери. Майлс отпрыгивает назад и падает на матрас, сворачивается в комок, вжимает непослушный член в матрас. Что доставляет удовольствие. Прекрати! Немедленно прекрати! Целомудрие выходит из ванной, вытирая полотенцем свое обнаженное тело, ряса переброшена через руку, с темных волос капает вода. Майлс не смеет на нее смотреть. Вот почему они здесь, вот почему он во всем виноват. Дурачок, держи свои мысли при себе. Майлс судорожно ищет в голове какой-нибудь гамбит для начала разговора и с трудом выдавливает: – К вам часто присоединяются новые люди, как мы с мамой? – О да, такое происходит часто. Гораздо чаще, чем ты думаешь. – В ее голосе звучит хрип, словно она проглотила гремучую змею. – Кое-кто думает, что обхитрил нас, они хотят, чтобы их задарма подвезли, или еще чего-нибудь, но на самом деле Господь таким путем наставляет их на путь истинный. Господь не судит, малышка. Ты ведь это знаешь, да? Он хочет, чтобы мы нашли лестницу, по которой поднялись бы к искуплению. – Целомудрие бросает полотенце на пол. Майлс резко отворачивается в противоположную сторону. – Стесняться нечего, – хихикает Целомудрие. – Наше тело – это нечто естественное. Проблема в том, что мы с ним делаем. Вот что идет наперекор богу. Если мы используем свое тело не так, как ему предназначено. Вроде меня. Я думала, что секс был моей сверхсилой, однако на самом деле он оказался моей сверхслабостью. Я так опозорила себя и своих родных. Майлс думает, что она одевается. Пожалуйста, пусть она оденется. – Не надо мне говорить. – Голос у него сдавленный. – Ваша греховная жизнь касается только вас. – Ведь так? Но на самом деле он хочет услышать. И в то же время не хочет. «Секс был моей сверхсилой». – Нам обязательно нужно это обсудить! Наша Церковь выступает за открытость. Все мы должны быть живым уроком остальным сестрам. И особенно тебе, малышка. Тебе придется очень непросто, когда в твоем теле начнутся изменения. Тебе необходимо услышать все это, чтобы ты смогла избежать пути, ведущего во тьму. Для меня это было ужасно. Я буквально пристрастилась к плотским наслаждениям! Эти слова, произнесенные голосом Целомудрия, он будет слышать до конца своей жизни. Они будут звучать в его снах. – Показать тебе, какой я была ужасной? – Что? – Он поднимает голову, оборачивается. Полный надежды. И страха. Но Целомудрие уже полностью одета в «апологию» и держит в руке сотовый телефон. – Разве вам это разрешается?