– Я тоже. Вот бы посмотреть на тебя с пузом. Это же круто, Пуэрто. Ты будешь на высоте. И не слушай Астрид, тебе никто не нужен. В смысле, муж. Общество – да, друзья, которые принесут еду, помоют посуду и постирают белье – да. А муж тебе ни к чему. Это я тебе говорю. Толку от нас мало. – Ладно тебе прибедняться. – Портер сунула руку в карман и достала шоколадку – разве она ее покупала? – Чувствуешь себя нормально? По утрам не тошнит? Помню, Джульетту рвало по четыре раза в день, и не один месяц. Всегда носила с собой ментоловые конфетки, и в карманах, и в сумках. Уж сколько лет прошло, а какую сумку ни возьми – там обязательно валяется упаковка блевательных конфеток. Она их так и называла – блевательные конфетки. Портер молча слушала. Она знала: брат хочет сказать что-то еще. – Знаешь, так странно, что Сесилия не с нами. Когда мы вместе, это как созвездие. Одну звездочку вынь – картинка уже не та. У меня сейчас как раз такое ощущение. Стрела без наконечника. Ложка без нижней части. И все рассыпалось. Джульетта и я: каждый занимается своими делами, то да се, когда вместе, когда врозь, всяко. Но без Сесилии, кажется, один оторвется и полетит по своей орбите, а другой даже не заметит. Ведь она – якорь, который нас держит. Примерно так Портер думала и о себе с братьями – они три части целого, просто как-то расползлись в разные стороны. В детстве она братьев обожала, мечтала (когда отец был жив), как они втроем куда-нибудь сбегут навстречу приключениям, ничего плохого не случится, ведь их трое. Сейчас Ники и Эллиот совсем разные, да они и раньше были разные, только в детстве эта разница не играет особой роли, просто им написали такой комедийный сценарий, конкуренты в мыльной опере. Ники – их маленький талисман, Эллиот – безоговорочный лидер, а Портер – смазка, ореховое масло. Ее они любили больше, чем друг друга. Когда Ники стали снимать в кино, и он оказался в центре внимания, откуда ни возьмись, как с неба свалились Портер и Эллиот – пара охранников. Он откололся первым, а потом умер отец, в свободное плавание пустились и остальные, и Портер всю свою взрослую жизнь думала, как бы снова собрать эту мозаику. Джереми тысячу раз говорил ей, что на братьев можно забить, он со своим братом общается не чаще раза в год, и что? Однако Портер не желала сдаваться. Она никогда не звонила Эллиоту, а он никогда не звонил ей, их редкие встречи вызывали у нее раздражение. И все-таки. И все-таки. – Люблю тебя, Ники. Он бы точно расплакался на УЗИ, держал бы ее за руку. Рассказал бы что-то про их отца, о чем она забыла. Несправедливо, когда люди уходят, ведь они, сами того не желая, забирают с собой немалую часть тебя. – И я тебя, сестричка. Мою девчонку обними за меня, ладно? – Обниму, – заверила Портер и в знак подтверждения обхватила руками себя. Иногда у нее возникал вопрос: удается ли убедить всех в городе, что она такая же крепкая, как ее мама, как ее братья? В этом никто не сомневался, никому и в голову не приходило ее проверять – и так ясно, что у нее все в полном порядке. А ведь это не так, только никому нет дела. Станет матерью – возьмет себе за правило спрашивать дочь, как у нее дела, хотя бы раз в неделю, а лучше каждый день. И внимательно слушать, что дочка ей ответит. Глава 20 Август говорит правду Часть первая Впервые эта мысль сформировалась у Августа, когда он узнал, как соединяются и множатся клетки, и каждый человек – их собственный научный эксперимент. Однажды в третьем классе Августу это объяснили родители. Мама Августа, Рут, сказала: произвести на свет ребенка – как испечь торт, в процессе подготовки ты смешиваешь разные ингредиенты, соблюдаешь особый порядок, а потом ждешь и смотришь, сработал ли рецепт. Наверное, подумал тогда Август, с моим рецептом что-то пошло не так, в меня положили слишком много мамы и слишком мало папы. Позже эта мысль – в корне ошибочная – не раз приводила Августа в смущение, но ребенок есть ребенок. Августу было всего восемь лет. Не то чтобы вышла ошибка. Просто в результате получилось нечто другое. Бывает, два разных человека что-то делают по одному рецепту, а получают два разных торта: один положил больше ванили, другой меньше, один взял такое масло, другой другое, один делал смесь столько-то времени, другой столько-то. Один проявил больше терпения, другой меньше. Один заглядывал с проверкой в печку чаще, другой реже. Помогала одежда – магазин предлагал массу возможностей. Родители Августа считали, что это просто наряды, однако Август все понимал иначе. Когда ему исполнилось десять, семья впервые отвезла его в летний лагерь. Август умолял их о поездке, страсть к исследованиям у него уже проснулась, и этот лагерь он откопал в интернете. Лагерь был весьма прогрессивный, даже для Клэпхэма, даже для всего северо-востока, даже для таких, как Рут и Джон, которые торговали одеждой и удобряли землю червями. Фирменная лагерная футболка гласила: ЛАГЕРЬ СОЛНЕЧНАЯ ДЕРЕВНЯ, КОНКУРЕНЦИИ, РАСИЗМУ, ГОМОФОБИИ, ТРАНСФОБИИ, СЕКСИЗМУ, КОММЕРЦИИ – НЕТ. Интересующее его слово так и звенело в центре надписи, в глазах Августа всякий раз вспыхивала искра, когда он его видел. Лагерь притаился в лесах Массачусетса, всего в нескольких часах езды, едва Джон свернул с трассы на подъездную дорогу к лагерю – переделанные сараи и другие постройки старой фермы – Августа даже затошнило, этим летом выяснится, заметит ли кто-нибудь его особенность, а если кто-то узнает правду, что тогда будет. В лагере каждый осваивал что-то новое: макраме, бисексуальность, похудение, фрисби, французский поцелуй, косметику, брил ноги. Август решил, что для начала сменит имя. Он попал в палату на двенадцать коек, она называлась «Вечнозеленая», каждому ребенку полагалось взять с собой пару простыней, спальный мешок, походный ящик, четыре пары шортов, восемь футболок, две фуфайки, как можно больше нижнего белья. Августу досталась койка внизу, на что он и рассчитывал, хотя спать наверху тоже клево, и когда Дэнни, кудрявый блондин из Бруклина, предложил ему махнуться, Август обрадовался, обнял Дэнни и закричал: «Чувак! Как скажешь!» Вечером вся палата собралась вместе на первую посиделку, каждый что-то рассказал о себе, кто он и откуда, и Август уверенно, будто не раз об этом говорил, объявил, что дома его зовут не Август, а Робин, вот так пусть они его и зовут. Возражений не последовало. Все очень просто. Словно черную комнату пронзил лучик света. Иногда ложь – вовсе не ложь, если она приближает тебя к истине. Иногда ложь – это как заветное желание, молитва. Робин Салливен. Имя такое, что сразу и не поймешь. Промежуточное, чтобы привыкнуть, самое то. Больше всего Август дружил с девчонками из соседней палаты, каждое утро он подбегал к их столу, и они всякий раз затягивали хором: «Птичка Робин, птичка Робин, к нам скорее прилетай». Август от удовольствия даже глаза закатывал, как пес, которому чешут брюшко. Они не были похожи на девчонок в Клэпхэме, те все как одна носили легинсы в обтяжку, отращивали волосы до середины спины, гоняли на розовых великах с розово-фиолетовой бахромой на руле и красились помадой одного цвета, когда родители давали поблажку. Девочки в лагере – совсем иное дело. Одна пострижена под машинку, у кого-то в ухе три дырки. Девушки-вожатые тоже другие: мешковатые обрезанные джинсы, в носу кольца, некоторые в коротких платьицах в цветочек и с длинными волосами, как у Рапунцель из сказки братьев Гримм. Одна, которую все звали Гусь, хвалилась, что никогда не стрижет ногти на ногах. Чернокожие девочки спали прямо в шелковых платках. Все девчонки громко пускали ветры и по этому поводу громко ржали. Раньше Август считал, что девочка – существо особенное, утонченное. Девчонки же в лагере в корне отличались от тех, кого Август знал дома, притом все были разными. Все они считали, что Август – гей, и переубеждать их не хотелось, вроде как глупо. Геев в лагере хватало, парни постарше ходили по двое, держались за руки и целовались после танцев или за койками, когда думали, что их никто не видит, точно самые обычные парочки. Казалось, на территории лагеря все известные тебе правила и нормы поведения стерли, нажав клавишу, а вместо них – полная свобода, веди себя как заблагорассудится, как нравится, никто тебя дразнить не будет. Входишь в ворота – и попадаешь на другую планету. Отчасти Август выбрал этот лагерь еще и потому, что никто из Клэпхэма сюда не ездил, и как только Джон и Рут отчалят, некому будет следить за ним и осуждать. Пусть считают его тем, кем хотят, зачем их переубеждать? Недели проходили быстро: дети катались в лодках, пели песни у костра, бронзовели на солнце, у многих вылезали веснушки. Дэнни, спавший под Августом, во сне ровно посапывал – белый блондин со встроенным механизмом. Джон и Рут звонили раз в неделю, каждый день слали письма, и по дому Август не скучал. За неделю до конца смены был родительский день. Август сказал Джону и Рут, что приезжать не обязательно, однако им, понятное дело, приехать хотелось, и упираться Август не стал. В лагере он кое-что примерял: топик подруги, рукавчики с оборками. Ожерелье. Все красили друг другу ногти, даже самые красивые парни, которые играли в баскетбол, одна команда в рубашках, другая без, им было уютно в своих телах – смотрите, кому интересно. Каждый вечер, лежа на койке, Август задавал в пространство вопросы: В чем разница между твоим телом и твоим мозгом? Ни в чем? Во всем? В чем разница между тем, кто ты есть, и за кого себя выдаешь? В чем разница между ложью и тайной? В чем разница между страхом и стыдом? В чем разница между тем, что у тебя внутри и снаружи? В чем разница между метеором и метеоритом? Метеорит ударяет землю. Вступает с ней в контакт. А как назвать метеор, который сам выбирает, когда ударять и ударять ли вообще? Август был такой не один. В лагере очень любили игру «Смотреть за облаками» – ты просто лежишь на склоне большого холма и пялишься в небо. Иногда облаков много, иногда нет вообще, но это не важно. Кто-то из вожатых рядом читает книгу или просто лежит с закрытыми глазами, а все дети вокруг, будто цветочные лепестки. Одна вожатая предлагала смотреть за облаками чаще других – высокая, худенькая, веснушчатая, каштановые кудряшки торчат во все стороны. Ее звали Сара, и кое-кто из палаты Августа утверждал, что раньше у нее было другое имя. Мужское. Мертвое, как говорили ребята, отдыхавшие в лагере не первое лето, и в голову лезли истории с привидениями. Так говорила и сама Сара, и все ее любили, и мертвым именем ее никто не называл, никогда. Август всегда ходил смотреть на облака с Сарой, старался устроиться ближе к ней, так, что их головы почти соприкасались. Кто-то из ребят Августа легонько поддразнивал (да, в лагере все-таки дразнили, но по-доброму), мол, он на нее запал, в каком-то смысле так оно и было, только не в том, какой они имели в виду. В день приезда родителей все чуть нервничали, ходили слегка на взводе. Дети знали – это лето их изменило. Как и любое лето. Именно поэтому в сентябре дети возвращаются в школу другими. Ребенок – существо постоянно меняющееся, даже если он и не хочет. А уж если хочет – тем более. Август долго думал, в чем встретить родителей, и наконец сделал выбор: махнуться с Эмили. Теннисный свитер Джона с логотипом клэпхэмской школы он обменял на длинное платье в сине-белую полоску с короткими рукавами. В нем Август стал выше и стройнее, эдакий танцор на палубе из фильма сороковых годов. Так сказали все ребята, и когда он прошелся по их палате, как по подиуму, все заулюлюкали. В родительский день Робин вырядился в платье. Родителей все встречали на главной лагерной лужайке. По одному дети подскакивали и неслись по траве в объятья мам и пап. Прыгали даже те, кто уверял, что ни секунды не скучает по дому. Чувства, обычно скрытые от глаз, имелись у каждого, и Августу это нравилось. Август увидел родителей – держась за руки, они вышли из-за угла. Стайки детей летали во всех возможных направлениях, Рут дергала головой из стороны в сторону – искала его. Джон козырьком приложил руку ко лбу, закрываясь от солнца. До них тридцать шагов, двадцать, десять. Август шел им навстречу, Рут ойкнула и, раскинув руки, кинулась к нему. Август был почти с нее ростом, но разве в этом дело? Для мамы он всегда останется ребенком. Длинное платье слегка его ограничивало. Август оказался в маминых объятьях, сверху на них накинулся папа, они сплелись в счастливый комок. Август держался уверенно. Пока они обнимаются, вопросов не будет – только любовь. После обеда – свободное время, если хочешь, родители могут забрать тебя за территорию и погулять, а потом – лагерная самодеятельность. Считалось, что когда родителям придет время уезжать, все так выдохнутся, что на грусть сил уже не останется. Август, держа Рут за руку, провел ее по палате, показал, где они спят, показал укромное местечко в стене, где он держал ее письма. Она забралась с Августом наверх, пока Джон ходил в туалет («пахнет так, будто все эти двенадцать пацанов писают на пол!»), и они стали шептаться. – Отличное платье, – похвалила мама и потрогала ткань на колене Августа. – Это моей подруги, – сказал Август. – Просто дала поносить. – Ясно, – кивнула мама. – Тебе очень идет. – Спасибо. – Август прикоснулся к деревянной стене, на которой не одно поколение детей писали свои имена и даты пребывания в лагере. Иногда в эту палату селили девочек, иногда мальчиков. Август потрогал выцарапанную надпись «Зоя». – А кто Робин? – негромко поинтересовалась мама. – Тебя здесь так называют? Август и не думал, что родители заметят. – Да. Псевдоним такой. – Хочешь, мы тоже будем тебя так называть? – Рут говорила шепотом. – Дома? – Может быть, – сказал Август. – Может, не надо. Не уверен. – Вы что там обсуждаете? – На уровне матраса появилось лицо Джона. Он вжался носом в колено Августа, точно пес, который выпрашивает угощение. Весь народ собрался на лужайке, в ожидании концерта. «Вечнозеленые» собирались петь попурри из «Битлз», Сара будет аккомпанировать им на гитаре. Она уже показала Августу несколько аккордов. Август не спускал с нее глаз. – Потом об этом поговорим, – предложила мама, пристально глядя на Августа. – Но, если хочешь, можем и сейчас. – Давай лучше дома, – ответил Август. – Идем, не хочу пропустить концерт! – Летний лагерь Джону нравился, здесь и взрослые могут прилично оторваться, поорать песни с детишками. – Я тоже, – отозвался Август. Рут спустилась по лесенке, родители стояли внизу и ждали свое чадо, как пожарники с батутом. – Осторожно, – предупредила мама. – В платье труднее. – Справится, – подбодрил Джон. – А если рухнешь, мы поймаем. Август повернулся к ним спиной и начал спуск, ниже, ниже – и наконец нога уперлась в пол.