Как мне вести себя со всеми этими людьми? Должна ли я приветствовать их по очереди? Впускать их по одному или по двое со старомодной учтивостью в дом и сопровождать вверх по лестнице в место прощания? Что я должна им сказать? Не стоило и беспокоиться. Внезапно мой локоть стиснули железной хваткой, и голос прошипел в ухо: – Исчезни. Фели. Несмотря на темные круги под глазами, которые, как я заметила, были искусно подчеркнуты тенями, она являла собой образ охваченной горем красоты. Она просто излучала печаль. – О, мисс Лавиния, – произнесла она слабым, измученным голосом. – Мисс Аурелия. Как ужасно мило с вашей стороны было прийти сюда. Она протянула бледную руку и по очереди коснулась их рук. Чуть повернув голову в мою сторону, она одарила меня таким взглядом! Фели обладала удивительным свойством корчить одной половиной лица жуткие ведьминские рожи, при этом сохраняя вторую половину милой и скромной, как у девы из поэм Теннисона. Наверное, это единственное, в чем я ей завидовала. – Мы принесли цветы, милочка, – сказала мисс Аурелия, отдавая букет Фели. – Это бессмертник. Ксерантемум. Говорят, эти цветы символизируют воскрешение и жизнь. Они из нашей оранжереи. Фели приняла цветы, втиснулась между двумя сестрами, будто нуждаясь в поддержке с обеих сторон, и пошла с ними в вестибюль, оставив меня в одиночестве на крыльце лицом к лицу с тем, что Даффи обозвала бы сводящей с ума толпой. Я сделала глубокий вдох, преисполненная решимости сделать все, что в моих силах, когда голос произнес над моим ухом: – Я обо всем позабочусь, мисс Флавия. Доггер. Как всегда, в самый нужный момент. С благодарной, но печальной улыбкой – поскольку мы все еще были на публике – я повернулась и радостно поплыла в дом. В вестибюле я взяла руки в ноги и взлетела вверх по восточной лестнице, словно ракета. «Воскрешение и жизнь», – сказала мисс Аурелия. Вот снова оно! Из апостольского символа веры: «…воскрешение тела и жизнь вечная». Я сразу же вспомнила свою собственную мысль: «Я вернула мать к жизни с помощью волшебства химии». С тех пор как я проявила кинопленку, на которой были изображения Харриет, эти слова звенят в моей голове, словно рождественские колокола. С ними гармонирует, однако, кое-что еще: внутренняя дрожь, указывающая, что на более позднее время отложено нечто неизвестное. Теперь это неизвестное выстрелило у меня в мозгу с полной ясностью. Я верну свою мать к жизни! И на этот раз это будет не просто глупый сон, но настоящее научное достижение. Предстоит так много сделать – и у меня так мало времени. 9 Отец объявил, что мы, ближайшие родственники, будем по очереди бдеть над Харриет. Он решил, что сам будет нести первую шестичасовую вахту – с двух до восьми. Фели, следующая по старшинству, будет дежурить с восьми до двух часов ночи, затем Даффи с двух до восьми утра, а потом буду бдеть я – до двух часов дня. Тетушку Фелисити сначала списали было по причине возраста. – Чепуха, Хэвиленд! – заявила она. – Я так же в состоянии это сделать, как и ты. Более того, если ты уж заговорил на эту тему, ты не можешь лишить меня моего дежурства! Так что расписание бдений было пересмотрено. Каждый из нас должен нести вахту четыре целых восемь десятых часа, что, как заметила Даффи, составляет ровно четыре часа сорок восемь минут на человека. Тетушка Фелисити отстоит с двух часов дня до шести часов сорока восьми минут вечера; отец – с шести сорока восьми до одиннадцати тридцати шести минут; Фели с одиннадцати тридцати шести до четырех часов двадцати четырех минут; Даффи с четырех часов двадцати четырех минут до девяти двенадцати; а я с этого времени до двух часов дня – времени похорон. Решение, типичное для де Люсов: бесспорно логичное и одновременно безумное, словно мартовский заяц. Только одна проблема: чтобы выполнить работу, которую я намеревалась сделать, мне надо нести вахту с ночи до раннего утра. Короче говоря, мне надо обменяться дежурствами с Фели. Фели, однако, купалась в сочувствии обеих мисс Паддок, и я не хотела лишать ее этого удовольствия. Поговорю с ней позже. Тем временем мне нужно подготовиться к тому, что может оказаться величайшим химическим экспериментом в моей жизни. Нельзя терять ни секунды. Наверху в лаборатории я пролистала свою записную книжку. Помню, что куда-то записывала подробности. И да, вот оно: «Хильда Сильфверлинг, рассказ-фэнтези» Лидии Марии Чайльд. Однажды Даффи развлекала нас, читая его за завтраком: историю о бедной несчастной женщине в Швеции, которой чуть не отрубили голову, несправедливо обвинив в убийстве ребенка. Я навсегда запомнила ученого химика из Стокгольма из того рассказа, «чьи мысли были все о газе и чьи часы были отмечены только комбинациями и взрывами». Честно говоря, это была единственная заинтересовавшая меня часть рассказа. Этот ученый, имя которого так и не назвали, так что я не смогла поискать его в «Ученых жизнях», открыл процесс создания искусственного холода, благодаря которому он мог приостанавливать жизнь в живых существах. Что еще более важно, он открыл способ вернуть объект, в данном случае Хильду Сильфверлинг, к жизни. – Разве это возможно? – спросила я тогда. – Это вымысел, – ответила Даффи. – Я знаю. Но разве он не мог основываться на правде? – Все писатели хотят, чтобы ты поверила, будто их истории основаны на правде, но слово «вымысел» происходит от слова «вымышлять», что значит изобретать. Тебе в особенности нужно об этом помнить. Я прикусила язык в надежде на продолжение, и она говорила дальше: – Например, Джек Лондон, – сказала она. Моя сестрица любит выпендриваться. – А что с ним? – Ну, он писал примерно на ту же тему. «Тысяча смертей», так назывался его рассказ. О человеке, отец которого, сумасшедший ученый, все время убивал его самыми разыми способами, которые только можно вообразить, а потом оживлял. – Все равно что доктор Франкенштейн! – воскликнула я. – Точно. Только этот дурак позволил, чтобы его отравили, убили электрическим током, утопили и задушили. Помимо прочих способов. Вот это чтение мне по вкусу! – Где я могу найти экземплярчик? – О, где-то в библиотеке, – фыркнула Даффи, нетерпеливо отмахиваясь от меня. Мне потребовалось некоторое время, но в конце концов я почти случайно нашла его в потрепанном дешевом сборнике. Какое разочарование! Вместо того чтобы подробно описать многочисленные смерти и воскрешения главного героя, автор заставил его туманно разглагольствовать о магнитных полях, поляризованном свете, несветящихся полях, электролизе, молекулярном притяжении и гипотетической силе, именуемой аспергией и, по его утверждению, обратной гравитации. Что за нагромождение чепухи! Я бы могла выступить с лучшей теорией воскрешения из мертвых, даже если б мне связали руки за спиной и бросили в озеро в мешке из-под картошки. На самом деле я так и сделала, хотя не могу приписать весь успех исключительно себе. Я проводила время с Доггером в оранжерее, пытаясь изобрести способ расспросить его о том, как они с отцом сидели в японском лагере для военнопленных, но сделать это как бы между прочим. – Доггер, – спросила я, когда меня внезапно обуял приступ вдохновения, – ты что-нибудь знаешь о джиу-джитсу? Он извлек растение из горшка и бережно чистил его корни садовым совком. – Может быть, – наконец ответил он, – немного. Я попыталась дышать через уши, чтобы не нарушить его хрупкий мыслительный процесс. – Давным-давно, перед тем как я… – Да? – Будучи студентом, – продолжил Доггер, перебирая корни пальцами так, будто распутывает гордиев узел, – будучи студентом, я имел возможность познакомиться с школой джиу-джитсу Кано. В те дни она была популярна. – Да? – Я не знала, что еще сказать. – Меня очень интересовало искусство куатсу – та часть предмета, которая связана со смертельными ударами и, что намного более важно, с излечением и возвращением к жизни тех, кто пострадал от таких ударов.