* * * — Марк Леонидович, приехали, — несколько тихих покашливаний не принести желаемого результата, шеф не открыл глаза. Именно поэтому, борясь со своей природной чрезмерной учтивостью, Борис потратил на раздумья долгих десять минут, прежде чем разбудить шефа настойчивой тряской. Он не боялся, что боссу такое поведение не понравится. Нет, возможно, любому другому начальнику, но не Марку. Просто было искренне жаль будить его, явно проведшего очередную бессонную ночь, по причине никак не позволяющей ему позавидовать. — Угу, — он не спал, просто закрыл глаза. Думал, что на несколько секунд, а на самом деле — не успел заметить, как они проехали через весь город, оказавшись возле студии, на которой предстояло снимать. — Спасибо, — закрыв лицо руками, Марк отдал себе немой приказ взбодриться, собраться и закончить этот день так, как положено, а не перенося съемку до лучших времен. Лучших в его жизни не предвидится. Улица встретила мужчину бодрящим холодком, освежившим лицо и мысли. Всего лишь час для съемки, а потом домой, спать… Нет, сначала позвонить, убедиться, что все хорошо, а потом спать. Холл одного из офисных зданий, в котором находилась нужная ему студия, встретил Марка пустотой, приглушенным светом и подозрительным взглядом охранника. — В четыреста двенадцатый, — мужчина даже не обратил внимания на молчаливый кивок, служивший доказательством того, что он может проходить. Преодолев четыре этажа, Марк понял, что сонливость будто рукой сняло, а значит, час‑то он точно продержится. Лишь бы фотограф был настолько хорошим, как о нем отзывался один из партнеров, по чьей протекции Самойлов и решил к нему обратиться. Стук, еле слышное «войдите», и Марк распахнул дверь, щурясь от слишком контрастно яркого света студии. Первых несколько секунд ему казалось, что комната пуста, а свет остался исключительности по чьей‑то забывчивости, но впечатление было обманчивым. — Добрый день, Марк Леонидович? — у стола, держа в руках фотоаппарат, стояла девушка. Лет двадцати двух, не больше. — Да. — Отлично, проходите, вешалка там, — она указала в противоположный угол, — подождите, пожалуйста, несколько минут, я сейчас закончу с подготовкой, и приступим. На несколько секунд Марк элементарно завис. Причем произошло это сразу по нескольким причинам: он ожидал увидеть кого‑то посолидней. Не был дураком, понимал, что уровень фотографа мало зависит от пола и возраста, но все же… А девушка… Ей бы еще в куклы играться, или что делают девочки старшего школьного возраста? А не стоить из себя серьезного профессионала. Но что убило Марка наповал, она была неуловимо похожа на одного человека, которому еще действительно положено было играть с куклами. Всего несколько секунд фотограф смотрела в его сторону, но черты ее лица запечатлелись в памяти — светлая кожа, острый нос, заправленные за уши светлые волосы, спускающиеся по плечи, сжатые в линию губы. Почему‑то у Марка не возникло сомнений — когда она улыбается, на щеках появляются ямочки. Вот только не похоже, что она часто улыбается. — Что‑то не так? — оглянувшись, Снежа поймала внимательный взгляд своей будущей «модели». Слишком внимательный, на секунду девушка даже пожалела, что отпустила все‑таки Аню раньше. — Нет, — мужчина отмер, моргнул несколько раз, направляясь к вешалке. «Просто нужно нормально высыпаться, тогда не будет мерещиться одно и то же лицо в каждом встречном — поперечном». Объяснив самому себе происходящее именно так, Марк сделал, как ему велели. И это вызвало невольную улыбку — когда он в последний раз получал от кого‑то приказы? Когда последний раз беспрекословно их исполнял? Наверное, еще в детстве или юности. Серьезная фотограф может гордиться, если это имеет для нее хоть какое‑то значение, конечно. * * * Весь вечер Снежана провела в студии. Хоть предвиделась единственная съемка, назначенная на семь вечера — раньше, господин Самойлов никак не мог, она приехала в четыре, проверила аппаратуру, а потом… Села на стул, чтобы просидеть так долгих три часа. Просто сидеть и смотреть в одну точку. Кто‑то назвал бы это медитацией, кто‑то желанием подумать, все взвесить, переоценить, а Снежа не тратила времени на то, чтобы как‑то свое состояние назвать. Она просто не знала, что делать с этим всем. С собой, со своей жизнью, с преследующим ее прошлым и беспросветным будущим. Утром звонил Дима. Он на Кубе. Теперь на Кубе, а до этого были Испания, Португалия, вроде бы Бразилия. Он выбирал странные маршруты, по логике, непонятной Снеже. Зачем он это делал — у девушки были некоторые предположение: раз предвидеть его действия было сложно ей, не менее сложно будет и Самарскому. На первом часу молчаливого сидения, сдерживать тяжелые вздохи Снежана даже не пыталась. Брату она побоялась задать этот вопрос, но себя им мучила постоянно — и что дальше? Он вечно будет прятаться по закоулкам мира? Вечно будет звонить не больше чем на минуту, чтобы звонок не засекли? Каждый раз с нового номера, из нового уголка мира. За три долгих года он ни разу не вернулся в Киев. Да что там Киев? Не показался у родителей. Им тоже звонил — еще реже, чем Снеже, ведь им не объяснишь ничего. По официальной версии он разорвал отношения с Самарским после того, как последний бросил сестру. Звучало правдоподобно — родители верили, а отсутствие звонков и приездов Дима объяснял огромным загрузом на новой работе. Родители опять верили, а Снежана… И о новой работе она тоже боялась спрашивать. Дима никогда не заикался о том, что нуждается в деньгах. Запасы, с которыми он убегал должны были давным — давно закончиться, а значит — теперь он жил не на них. Причем не просто «жил», каждый раз он начинал разговор с вопроса — нужны ли деньги Снеже. Ей деньги были не нужны. Ей нужен был брат, не тот обезумевший ревнивец, в которого он превратился когда‑то, не этот вечно суетной незнакомец, разговоры с которым длились ровно пятьдесят девять секунд, а прежний Дима. Пусть он никогда не был идеальным. Пусть и хорошим‑то он был только для тех, кого считал своим, но Снежане сложно было без него. Не просто без него — одной на всем белом свете. На этот раз он шутил, спрашивал, как ее успехи, будто невзначай пытался узнать, что там Самарский… Снежа понятия не имела, что с ним. Живет, радуется, любит. Не ее. Приблизительно это и ответила Диме. Не про любит, про живет. А потом… Уже в самом конце, когда времени задавать вопросы у нее уже не осталось, Дима вдруг сказал, что, возможно, ему скоро придется вернуться. Можно ли одновременно бояться и радоваться? Это очень легко, теперь Снежана знала это точно. Вернуться — значит добровольно отдаться в руки Самарскому. Самарскому, который слишком хорошо помнит предательство Димы. Самарскому, который подобного не прощает. В девушке даже надежды на то, что они просто поговорят и все будет забыто, не теплилась. Если бы Дима подставил Ярослава, слил информацию о фирме, продался конкурентам в бизнесе, было бы именно так. Нет, вернуться бы Самарский когда‑то другу не предложил, просто сделал бы вид, что Димы для него больше не существует. Но покушение на Титову… Самарскую… Покушение на Самарскую он не простит. И в те последние секунды, что обычно занимали у них привычное «давай, пока», Снежа хотела сказать именно это — хотела отговорить, хотела взять с брата слово, что он не сделает этой глупости — не покажется в Киеве, но не успела. И целых три часа она провела в подобных мыслях. А вдруг это еще не планы? Вдруг Дима поспешил, вдруг не решился на приезд, а просто подумал, что было бы неплохо попытаться? Вдруг еще не получится? Не веря до конца самой себе, Снежана искренне надеялась, что так и будет. Что ничего не получится, лучше Диме оставаться на Кубе, в Испании, Португалии, хоть в Гондурасе или Бангладеше, где плотность населения настолько велика, что вероятность найти нужного человека — ничтожна. Снежана даже надеялась на то, что и Димы никакого давно не существует. Что ее брат теперь Мигель или Антуан, и явно не Ермолов, пусть лучше какой‑то Сальварос или на худой конец Иванов, чтобы искать было еще сложней. Опомнилась девушка только тогда, когда из открытого на проветривание окна донесся звук орущей сигнализации. На одну из машин упала подтаявшая изморозь с крыши. Бросив взгляд на часы, Снежана ругнулась — заказчик должен был появиться через десять минут, а ее подготовка так и осталась лишь моральной. Самым ужасным во всей этой ситуации казалось именно то, что сделать что‑либо было не в ее силах. Она никак не могла помочь брату, никак не могла повлиять на Ярослава, никак не могла вернуться в то время и помешать произойти тому, что произошло. Ей жизнь предоставляла лишь корить себя в равной степени за то, что сделала и не сделала, а еще переживать ото дня в день, что когда‑то два важнейших мужчины в ее жизни встретятся. В такие моменты нестерпимо хотелось, чтобы кто‑то забрал этот груз с ее плеч. Вот только некому… Снежана вздрогнула, заслышав стук в дверь, но быстро взяла себя в руки — нельзя становиться параноиком. Дверь открылась бесшумно. На пороге показался мужчина, скривившийся от слишком яркого освещения в комнате. Не Самарский, и слава богу. — Добрый день, Марк Леонидович? — повернувшись к вошедшему, Снежана окинула мужчину профессиональным взглядом. — Да. — Отлично, проходите, вешалка там, — она указала в противоположный угол, — подождите, пожалуйста, несколько минут, я сейчас закончу с подготовкой, и приступим. Да, лучше отвлечься. От мыслей о Диме, о его проблемах, о ее проблемах. О проблемах в принципе. В ближайший час ей предстоит занимать делом, которое она любит, а еще — за которое очень неплохо платят. И сплоховать из‑за собственной рассеянности Снежана не хотела. Отвернувшись к столу, Снежа не видела направленного на нее взгляда, долгого, недоверчивого, оценивающего. Не видела до той поры, пока не поняла — звука шагов в направлении к вешалке она так и не слышала, и вот в этот самый момент девушка развернулась. — Что‑то не так? — оглянувшись, она поймала внимательный взгляд своей будущей «модели». Стало неуютно. Ей всегда было неуютно под взглядом мужчин. Многие женщины, девушки получают удовольствие, зная, что их разглядывают, она к числу подобных не относилась. В таких случаях возникало непреодолимое желание сжаться, а то и оказаться от этого самого мужчины подальше, просто потому, что разглядываниями может не ограничиться. И это не значит, что очередной кобель попытается «залезть под юбку», просто в очередной раз придется деликатно отказывать в номере телефона, свидании, общих детях и зятьях для мам. — Нет, — мужчина отмер, моргнул несколько раз, направляясь наконец‑то к вешалке. Снежа подавила вздох облегчения. Так‑то лучше. В заинтересованном в ней бизнесмене она точно сейчас не нуждалась. Слишком они успешны, красивы и уверенны в себе. Подобные выводы Снежана сделала на примере одного конкретного человека, с которым Марка объединяли три первые буквы фамилии. * * * — Смотрите в камеру, пожалуйста, — съемка затягивалась. Вряд ли виной тому стал мужчина. Он вел себя куда лучше, чем изначально Снежана думала о нем. Деловито кивал, получив очередное указание к действиям: голову выше, улыбнитесь, посмотрите на меня, в сторону, на потолок. Причина была в другом — Снежа увлеклась. Увлеклась потому, что наконец‑то отвлеклась. От мыслей о Диме, о его возможном возвращении, о том, что делать с этим возвращением ей. Глядя на лицо мужчины напротив в объектив, девушка забывала на какое‑то время об этом. Был он, матовый фон за его спиной, была она, камера в ее руках, был тихий рокот работающего кондиционера, звук щелчков фотоаппарата, изредка тишину разрывали ее тихие указания, а вот «модель» молчал. Всю съемку. Будто знал, что это — лучшее, что он может сейчас сделать. Давным — давно Снежана сделала уже достаточно фотографии не то, что для рекламной продукции, для полноценного портфолио, но она продолжала методично нажимать на кнопку фотоаппарата, играя с фокусом, цветом, режимами, с молчуном напротив и со своими мыслями в догонялки. — Еще долго? — он не выдержал на втором часу экзекуций. Почему‑то Марк думал, что процесс займет меньше времени, а девушка все снимала и снимала, не собираясь прекращать. — Что? — она выглянула из‑за фотоаппарата, будто растерявшись. Даже не так, не просто растерявшись, будто он только что попытался отобрать у нее единственное важное и нужное, лишить ребенка игрушки. — Ничего, — Марк невольно улыбнулся своим мыслям. В конце концов, это действительно не так‑то важно. Если его «мучения» доставляют удовольствие фотографу, почему бы не помучиться немного дольше? — Нет, не долго, еще несколько минут, и вы можете быть свободны, — до Снежи наконец‑то дошел смысл его вопроса, и она снова спряталась за фотоаппаратом, на этот раз скрывая проступивший почему‑то румянец. — Вы давно занимаетесь этим? — но, кажется, молчать модели, к сожалению, надоело. — Снимаю? — девушка собиралась сказать, что ему лучше не разговаривать, чтоб не портить кадры, но в последний момент передумала. У нее уже достаточно материалов, а снять его в динамике, в процессе разговора, почему‑то тоже хотелось. Странно, но он заинтересовал ее. Как фотографа, конечно же. Снежана даже попыталась объяснить себе причину такого интереса — слишком часто в последнее время она занималась съемками прилизанных, идеально причесанных и накрашенных моделей. Как девушек, так и мужчин. Нет, конечно, ей всегда было, что редактировать в фотографии, чтобы довести ее до идеального состояния, но тут… Сегодня было не так. По ту сторону объектива стоял не худощавый или сексуально подкаченный «ходячий трах» с ванильным лицом или наоборот — брутальной щетиной, гордо зовущейся «борода», которую сегодня считали эталоном этой самой сексуальности. Перед ней стоял мужчина. Не идеальный. И именно в этом — до зуда в руках интересный. Сколько ему лет? Скорей всего за тридцать. Какой он? Достаточно высокий, выше ее на голову. Костюм идет этому человеку, но, скорей всего, джинсы с джемпером будут идти не меньше. А лицо… За полтора часа работы Снежана увидела через объектив множество мелких недостатков, обнаруживая каждый из которых радовалась, будто ребенок — слегка отросшие темно — русые волосы пора бы постричь, они начинали уже завиваться на концах, белки карих глаз покрылись мелкой красной сеточкой, которую придется убирать на фотографиях, но которая позволяет узнать о человеке хотя бы то, что со сном у него не сложилось. Нос с горбинкой, кажется, его ломали. Когда она просила его улыбнуться, в уголках глаз образовывались морщинки, а сама улыбка получалась немного усталой. Еще мужчине то и дело не давали покоя руки… Он невольно сжимал пальцы в кулак, а когда Снежа просила их разжать, смотрел на собственные ладони, как на инородный объект. В каждой черте можно было найти какой‑то изъян. Изъян, подтверждающий человечность мужчины. — Да, — улыбка Марка чуть дрогнула, а взгляд устремился в объектив, будто он пытался увидеть через него глаза собеседницы. — Около десяти лет, — Снежана уже и не вспомнила бы, когда впервые взяла в руки фотоаппарат, но озвучив длительность своей «карьеры» практически в десять лет, сама удивилась тому, как летит время. — Десять лет? — мужчина, стоявший до того вполоборота, повернулся к камере, сложив руки на груди. — Немного меньше. — Вы начали снимать в… — Сейчас мне двадцать пять. Считайте, — сомнения мужчины были Снежане понятны. Никто и никогда не давал ей столько. Последние три года сказались на ней странно — сколько бы переживаний, мучений и терзаний она не испытала, внешне не изменилась ни на грамм. Она попыталась законсервировать свою душу, а высшие силы сделали то же с ее телом. — Это достойно уважения, — считать вслух Марк не стал, оставив свое удивление при себе. — Спасибо. — Вам спасибо, — Марк чуть склонил голову, давая Снежане возможность сделать еще один кадр. Возможно, лучший за все время съемок. Внимательный взгляд в объектив, все еще играющая на губах улыбка, еле заметные тени под глазами, вновь сжатые в кулаки ладони. Фотография вряд ли сойдет для бигбордов.