* * * Мария Акулова Залечишь мои раны? Часть первая. Залечишь мои раны? Глава 1 Снег сошел… Снежана, по привычке, спрятала нос в шарф, ускоряя шаг. — Ну что, привет, весна? — слышать ее не мог никто. Даже для тех, кому на работу к восьми — рань несусветная. Снежа тяжело вздохнула, на секунду прикрыв уставшие глаза. Наверное, стоило вчера лечь немного раньше, сегодня было бы легче. Машина отозвалась жалобным писком, стоило хозяйке нажать разблокировать сигнализацию. — Знаю, родная. Прости, завтра выспимся, — в салоне было так же холодно, и, кажется, сыро, как на улице, но это не помешало Снежане глянуть на заднее сиденье с затаенной надеждой в глазах. А если… бросить все, свернуться прямо тут клубком и заснуть? Часа на три… И телефон выключить, чтоб не трезвонил заказчик, когда поймет — ее сегодня не дождаться. Или позвонить и все отменить? — Соберись, тряпка, — бросив глупые мысли слабачки, девушка завела мотор. Возможно, будь у нее любимый муж, способный обеспечить праздную жизнь, ребенок, который является бы самой тяжелой, но от этого не менее желанной работой, перспективы спокойной жизни в мире с собой, согласии с окружающими и гармонии в своей любви — она бы сделала именно так. Плюнула на заказчика, плюнула на все, вернулась бы в квартиру, поцеловала спящего еще мужа, потом наклонилась над колыбелью, вздыхая от умиления, вглядываясь в личико дочери, а потом отправилась бы готовить им завтрак. Проблема лишь в одном — это все было. Но не у нее… Машина дернулась с места немного резко, Снежана слишком сильно нажала на газ. Так было всегда, стоило вспомнить то, как круто изменилась ее жизнь три долгих года тому. * * * Когда‑то, она была счастливой почти что невестой известного бизнесмена, завидного жениха, мужчины, к чьим ногам женщины готовы падать штабелями, лишь бы он просто посмотрел в их сторону, а он… А он смотрел на нее. Долго, больше шести лет. Смотрел, вроде бы любил, был первым, единственным, незаменимым. Был нужным. Нужным настолько, что она день ото дня искала оправдания тому, что ее предпочитают работе, изнывала от ревности, понимая, что эта ревность глупа, но не могла поделать с собой ровным счетом ничего. Ждала… Все шесть лет ждала, что он предложит ей то, о чем она мечтала тогда и слишком часто думала теперь — жить вместе, создать семью, завести детей, из подруги со стажем в шесть лет, стать женой, а он… Самарский Ярослав поступил благородно, по крайней мере, ему казалось, что благородно. Он решил не мучить ее, продолжая их отношения. Он встретил другую, ни как, ни где, ни когда это случилось, девушка толком не узнала. Снежа о ней‑то узнала чисто случайно, от брата. Даже не от Ярослава… Он встретил ту, с которой не видел смысла растягивать отношения до шести лет, прежде чем повести в ЗАГС, а потом… Саша родила почти сразу же после свадьбы. Тогда Снежана прочитала множество «желтых» статей о том, что Самарского смогли охомутать «по залету», что их брак — всего лишь удачная сделка между двумя крупными корпорациями в отрасли строительства. Она читала о том, что эти отношения не продлятся и года, что стоит Ярославу получить управление над компанией покойного отца Саши, и в богатой наследнице империи Титовых, вместе с общей дочерью, он нуждаться не будет. Таблоиды пестрили фотографиями их редких выходов, каждый раз делая ударение именно на том, что они слишком редки, а значит… Подозрения насчет фиктивности брака не так уж беспочвенны. Верхом же изощрений журналистов стало предположение о том, что отцом ребенка, которого воспитывает Самарский, стал не он, а начальник его охраны. Слишком часто когда‑то Титову, а теперь Самарскую видят в его компании. Это действительно было абсурдно. Все. Не только то, что касалось Артема. Все. Снежа это понимала, но все равно пыталась найти в подобном зерно истины. Говорят, на чужом несчастье счастья не построишь. Глупости! У Саши это получилось. И даже ненавидеть ее за это Снежана не могла. Не могла ненавидеть за то, что именно она просыпается с Ярославом, что именно она ждет его вечерами, укачивает их ребенка, планирует второго… Нет. Снежана ненавидела только себя. До одури ненавидела в себе то, что так и не смогла выбросить эти мысли из головы. Прошло долгих три года. Ярослав стал мужем, отцом, получил множество наград, сменил квартиру, несколько машин, номер телефона, а она… А она по — прежнему холила мысль, что когда‑то проснется и все пережитое окажется дурным сном. Это не был бы кошмар, нет. Скорей просто глупость. Чушь. Чушь, в которую невозможно поверить, в которую не хочется верить. Ведь как можно поверить в то, что твой брат причастен к покушению на человека? Никак. А Дима был причастен. Парадокс… Саша перешла дорогу ей, разрушила ее жизнь, пусть и неумышленно, но разрушила. А мстила ей не Снежана — Дима. Когда‑то правая рука Самарского. Когда‑то его лучший друг. Когда‑то заботливый старший брат Снежи, который первым бежал мирить их после ссоры. Раньше — важный элемент их мира — ее и Самарского, а теперь Снежане остались лишь воспоминания об этом человеке и постоянный страх, что Ярослав его найдет. Иногда она просыпалась в холодном поту с одной мыслью — что будет? Что будет, когда Дима устанет прятаться? Когда Самарский поймает его след? Когда она сама заманит брата в ловушку, пусть случайно, но такое ведь возможно? Что будет, если Ярослав спросит у нее — где Дима… И стоило сердцу чуть успокоиться, стоило убедить себя, что подобные мысли — глупости, ведь не нашел же за три года, как душа снова наполнялась ненавистью к себе. Это ведь она сдала брата Ярославу. Позвонила, как только Дима положил трубку. Позвонила и сказала, что Саша в опасности, что ее брат что‑то задумал. Сама во всем виновата. Дура. И пусть Дима никогда ее не винил, она‑то знала. Но знала и другое — не смогла бы поступить иначе. Не смогла бы позволить сделать хоть что‑то с той, другой, принесшей слишком много боли ей, но… ставшей счастьем Ярослава. Эти три года изменили мир, людей, ее, все. Не смогли искоренить только идиотскую тягу к человеку, которому Снежана была совершенно не нужна. * * * — Ну, наконец‑то… — высокая девушка с невообразимым ужасом на голове и не менее боевым раскрасом лица окинула Снежану долгим взглядом. Судя по всему, пыталась продемонстрировать одновременно презрение и равнодушие, но на подобные взгляды у Снежи давно и надолго стоял какой‑то внутренний щит. Все шесть лет отношений с Самарским на нее смотрели если не так, то с завистью, тут — либо носи булавочку на оборотах кофт, либо учись от подобного абстрагироваться. Снежана научилась. — Чего так долго? — в ангаре, в котором предстояло снимать, собралась уже вся группа, успели расставить свет, подготовить декорации, визажисты и стилисты тоже уже поработали, дело за малым — снять все это. К Снежане подлетела ассистентка, забрала куртку, варежки, всучила в руки термокружку с горячим кофе. Тут было холодно даже ей — в теплом свитере и джинсах, на моделей Снежана пыталась вообще не смотреть, слишком они казались раздетыми. — Меня остановили на выезде, — деловито кивнув, Аня (ассистентка, а еще немного подруга) помчала обратно в противоположный угол ангара, раздавать какие‑то указания. Остановили. Видимо, не стоило всю дорогу жалеть себя и ненавидеть мир, слишком это отвлекает от наблюдения за дорогой, красный цвет светофора воспринимается не как знак «стоп», а как красная тряпка, провоцируя мчать быстрей, подальше от своих глупых мыслей. — Я готова, — осушив в несколько глотком чашку, Снежана собрала волосы в высокий хвост, беря в руки фотоаппарат. — Быстрее закончим… — Меньше заплатят… — один из осветителей, отвлекшись на секунду от своей работы, обернулся, подмигнул девушке. В ответ стоило бы улыбнуться, рассмеяться, хлопнуть пару раз ресницами, поощряя подобное, а после съемок обменяться телефонами, чтоб следующую чашку кофе пить уже в его или ее квартире, вместе. Но слишком это было бы нормально, чтоб Снежана могла так поступить — лишь растерянный взгляд в ответ на лукавую усмешку мужчины, и, схватив фотоаппарат, будто самое родное, девушка помчала в сторону площадки. Любила ли Снежана то, чем занималась? Да. Этот вопрос никогда не вызывал в ней сомнений. Сомневалась она в другом — может ли она рано или поздно сделать то, о чем мечтает, посредством своей деятельности? Может ли она сделать хотя бы один снимок, достойный того, чтобы стать частичкой истории? Если не произведением искусства, то хотя бы попыткой приблизиться к нему? Вопрос не в том, войдет ли когда‑то ее фотография в топ-100 лучших снимков года по версии одного из известных ежемесячников, а в том, заставит ли ее фотография человека остановить на ней взгляд, задуматься, осознать, в каком красивом и одновременно ужасном мире мы живем, как прекрасны бывают человеческие эмоции, как человечны бывают животные, как неповторима природа в своей асимметрии. Сможет ли она когда‑то сделать больше чем просто фотографию? В этом Снежана сомневалась. Сомневалась иногда настолько, что клялась никогда больше не брать в руки фотоаппарат, удаляла сделанные уже снимки, не жалея о них ни секунды, всерьез вбивала в Гугле «ищу работу», намереваясь покончить с этими детскими шалостями, когда‑то одобренными Самарским. Это он вселил в нее веру, что рано или поздно у нее получится все. Получится фотография, о которой она мечтает. И она ему верила, бесконечно, долго, отчаянно, вот только даже на первую выставку он не пришел… Был тогда слишком занят делами в Париже, а второй уже не было. Не было его, не было желания, да и возможности, в общем‑то, не было. Брать деньги у Ярослава она не захотела. Он предлагал. Конечно, не открыто, ведь никогда не был дураком, знал, что не возьмет. Но она отказалась и от более завуалированных предложений. Не приняла его «будущую выгодную инвестицию». После того, как он ушел, некому было вселять в Снежану веру в то, что инвестиция будет выгодной. Родители бы никогда не отказали. Стоило лишь написать, и они перевели бы на счет столько денег, сколько нужно, интересуясь о том, куда они пойдут лишь для проформы. Они доверяли дочери, верили в ее рассудительность, а еще были готовы любым способом помочь выбраться из депрессии, в которую, несомненно, она должна была впасть после расставания с Ярославом. Но брать их деньги Снежана также не захотела. Она впервые стояла на пороге действительно самостоятельной жизни. Возможно, слишком самостоятельной, после детства под крылом родителей и юности с Ярославом. Стоило сделать шаг назад, и никто бы не осудил. Стоило переехать к родителям, в Днепр, и никто бы слова не сказал, никто бы не назвал слабачкой, жалкой, инфантильной. Только она бы себя презирала. Потому и отказалась от денег Ярослава, родителей, Димы. Решила, что научится жить сама, обеспечивать себя, планировать и реализовывать планы. И пусть сначала шло туго, пусть она понимала — Самарский свою роль сыграл, не финансированием, так подпольным поиском клиентов, у нее получилось. Она не занималась больше выставками, фотографировала для журналов, делала портфолио, зато обеспечивала себя, чем пыталась гордиться. Должно же быть в жизни хоть что‑то, чем можешь гордиться? Если это не семья, с которой не сложилось, то пусть хоть в работе все будет удачней… — Перерыв пятнадцать минут, — пролистывая фотографии и отмечая, что синий цвет губ моделей не слишком удачно выглядит на фоне выставленных декораций, Снежана отправила их отогреваться, а сама направилась обратно к столику, на котором оставила сумку для фотоаппарата. — Снеж… — Аня подлетела сзади, обвивая талию подруги, засунула руки в карманы жилетки Снежи, отогревая окоченевшие пальцы. — А? — Снежана не обернулась, продолжая заниматься аккумулятором. Кажется, придется покупать новый фотоаппарат, этот в последнее время слишком часто барахлит. — У нас же завтра тоже съемка, да? — Да. Дальше Аня могла уже не продолжать. Даже оглядываться Снежане было не нужно, чтобы понять — подруга собирается отпроситься. Зачем? Кажется, сегодня не один осветитель собирается неплохо провести время. — А ты сможешь… — Сама? — Снежана закрыла отдел для батареек, поворачиваясь лицом к собеседнице. Она не злилась, даже пыталась порадоваться за подругу — если у нее в личной жизни полный штиль, это ведь не значит, что так должно быть у всех. Конечно, самой снимать вечером не хотелось, но это не причина отказывать. — Угу, — Аня кивнула, а лицо девушки светилось ярче солнышка. — Хорошо. — Обожаю тебя! — девушка не бросилась на шею начальнице, только стиснула немного руку, а потом отпустила, возвращаясь к работе. Устраивать сцены щенячьей радости посреди съемок желания не было ни у одной, ни у второй. — А кого мы снимаем? — Снежана окликнула свою помощницу, когда та успела уже отойти на несколько шагов. — Да какого‑то бизнесмена, для журнала… Ну, ты его точно знаешь… — Аня развернулась, закрыла на секунду глаза, будто вспоминая, щелкнула несколько раз пальцами, — Са… Са… Господи, как же его… Сам… Сердце Снежи упало в пятки. Упало так глубоко, как не бывало уже давно. — Сам… Ну, боже ты мой… Самойлов! Вот! Упало и осталось лежать. Дура. — Я поняла, спасибо, — Снежана отвернулась, скрывая горечь, отобразившуюся на лице. Как есть дура. Дура, что хотела услышать другую фамилию, дура, что успела уже представить, как она заходит в студию, как фотографирует, он молчит, а потом признается, что скучал… Три года… Неужели трех лет было мало, чтобы искоренить подобные мысли? Видимо, и пяти будет мало, и десяти, и двадцати. Дальше съемка шла быстро. Желания создавать чудо здесь и сейчас, оживлять картинки у Снежаны не было, потому в апрельском номере журнала на обложке предстояло увидеть застывших с каменным выражением на лицах моделей с посиневшими губами. Стильно, модно, вкусно, жаль, взгляд на этом надолго не задержится. Уже дома, в кармашке для батареек, Снежана нашла скомканную записку, оставленную, видимо, все тем же осветителем. Всего несколько слов: «А ты часом не снежная королева, Снежана? Ты забыла осколок льдинки в сердце одного Кая, жду звонка…» Это было мило. Мило настолько, что Снежана даже улыбнулась. Но не более. Записка полетела в корзину для мусора, не отозвавшись в мыслях даже досадой.