Жрец доверял ему не больше, чем он — жрецу, причин для откровенности, в общем-то, и не было, вот только жреца никто не заставлял брать Лина с собой… А еще был пес. Обычная собака не могла быть столь выносливой, уж в этом-то Лин, десять лет лечивший орденских животных и мотавшийся с пастухами по пастбищам, понимал. Иногда Хак показывал невероятную сообразительность, однако он, все же — и Лин мог сказать это с уверенностью — был собакой. Но… очень необычной собакой, да. Заснуть Лину удалось только под утро, когда небо уже начало светлеть. *** С заставы выехали через день, отоспавшись, постирав одежду и запасшись провиантом. Ночью шел дождь, но к утру тучи разошлись. Сквозь испарину тумана проступали краски — оранжевые и желтые палые листья, зеленая хвоя, блики солнца в лужах… Благодаря отдыху — или просто в сравнении с угрюмым городком? — дорога казалась Лина куда приветливей, чем раньше. Даже густая, сочная, ярко-коричневая грязь — и та радовала после серости и копоти на заставе. Вскоре остались позади примыкавшие к городку хутора, и дорога совсем опустела. Когда-то бродяга-художник, неведомо зачем забредший в Валканскую резиденцию, показывал галшанские пейзажи — но картины не передавали переклички птиц и шелеста ветра, запахов сена и прели, сырости, а туманная поволока выглядела на холсте грязной занавеской. Холсты не показывали завораживающего безлюдия, этой многообразной, кажущейся пустоты, в действительности наполненной неизведанной и непокоренной человеком жизнью, не несли в себе ощущения свободы, от которого кружилась голова… Правильно тогда сказал Зануда, подумал Лин: дорога, застывшая в неподвижности, в словах или красках, теряет свою суть. В юности, до того, как обосноваться в Валкане, Уво Далт немало путешествовал. Ная с Хоно повеселели. Неутомимый Хак носился по дороге, то забегая далеко вперед, то возвращаясь к жрецу, чей конь величественно вышагивал во главе колонны. Лин поймал себя на том, что он и сам улыбается, безотчетно и бессмысленно — чистому воздуху, теплу, спокойствию. Вскоре любопытная Ная начала донимать его вопросами, но сейчас он и сам был не прочь послужить справочником. Девушку интересовало буквально все — от названий и свойств растений до истории Галша. По поводу последнего Лин, впрочем, мало что мог рассказать. Значительная часть Галша располагалась в заболоченных низинах. Округ славился ягодными лекарственными настойками, но это был не ходовой товар — оседлые пользовались медициной хьорхи, продвинувшейся за последний век далеко вперед, а бродяги не слишком охотно открывали кошельки. А безликий лес, рожь, овес, бобы, горох — росли здесь хуже, чем в соседнем Нодабе. Три века назад, пытаясь соперничать с соседями, правители Галша заняли крупную сумму и приказали, где только можно, засеять низины овощами и картошкой… Однако затея провалилась. После этого, по личному распоряжению Верховного лорда, герб округа «украсил» цветок картофеля. Убрать досадный символ неудовлетворенных амбиций дозволялось не раньше, чем долг будет погашен. Денег у галшских аристократов не было, но хватало находчивости. Когда какой-нибудь наглец, желая поставить лорд-канцлера Галша Винсара Сэрва а в неловкое положение, спрашивал у него, что означает цветок, тот неизменно отвечал: «то, что Галш не боится неудач». — Умно! А в жизни этот цветок выглядит, так же, как нарисованный? — тотчас спросила Ная. И так — пять часов к ряду. Хоно, в отличие от сестры, молчал, но слушал не менее внимательно. *** Весь луг был усеян фиолетово-синими пятнами. Горьковатый запах щекотал ноздри. — Говорят, раньше их рисовали на гербе Галша вместо картошки. Это время года галшанские бродяги даже называют "порой цветения тапа", — начал объяснять Лин, не дожидаясь вопроса. — Тапа расцветают в последние солнечные дни. В Нодабе эти цветы тоже встречаются, но никогда не видел, чтобы их было так много…. Ная нагнулась с седла, чтобы рассмотреть цветы поближе. — Осторожней, свалишься! — Привал, — жрец остановился. Высокие чаши тапа из плотных плотных фиолетовых лепестков держались на коротких, мясистых стеблях. — А ведь можно всю жизнь прожить — и такого не увидеть… Ай! — Ная отдернула руку: стебель был покрыт липким и жгучим соком. — Нельзя трогать в лесу все подряд, тем более — голыми руками. — Лин протянул ей тыквенную флягу с водой. — Промой, а то будет волдырь, «Нельзя, но хочется ведь!» — Лин улыбнулся про себя. О последствиях он знал не понаслышке: когда впервые обнаружил в лесу за стенами Валканской резиденции полянку таких цветков — не удержался, сорвал несколько и притащил в комнату. Хотя наставник предупреждал, что делать этого не следует. Букетик завял дня за три — куда быстрее, чем сошли ожоги от стеблей; и все же это были хорошие воспоминания. — Скоро уже поедем? А то спасу от этих нет, — Хоно отмахивался платком от назойливой кусачей мошкары, в изобилии вившейся вокруг. — Хотя красиво, конечно… — Ты большой, а они маленькие. Стыдно бояться, братец! — Ная рассмеялась. — Раз миты здесь, значит, тепло еще продержится… — задумчиво пробормотал жрец. Тявкнул Хак, и Лин готов был дать руку на отсечение — пес понял, что сказал хозяин, и согласился. — Эти подлые твари кусаются! — возмутился Хоно. — Я бы лучше померз… — Успеешь еще намерзнуться! Ладно: выдвигаемся, а то не успеем к броду до темноты. — Жрец, которого красота явно оставила равнодушным, пошел к лошадям. *** Но к переправе все равно не успели: дорога здесь была значительно хуже, чем в Нодабе, а кое-где ее размыло совсем. Сумерки настигли их до того, как они доехали до реки. Лес вокруг здесь выглядел очень необычно. Неизвестные Лину хвойные деревья стояли вдоль дороги ровными рядами, в четырех-пяти шагах друг от друга. Темно-коричневая, почти черная кора с потеками сока или смолы немного напоминала — на вид и на ощупь — змеиную кожу. Длинные, с палец, острые иглы, заменявшие им листья, отливали багрянцем, а на самых старых, нижних ветвях и вовсе становились были буро-красными, как подсохшая кровь. На земле, кроме густого зеленого мха, ничего не росло. От такой картины даже неугомонный Хак притих и старался держаться поближе к хозяину. Только жреца, как обычно, ничего не смущало. — Остановимся здесь, — жрец спешился и медленно повел коня между стволов, в сторону от дороги. — Вода тут рядом, до утра лошади перетерпят на запасах. А то еще поломают копыта на речных камнях. Ручей действительно оказался всего в паре сотен шагов. Оставалось только удивляться, как жрец сумел сразу к нему выйти. Быстро стемнело, и сам Лин уже мало что видел, а Ная с Хоно, не привычные к темноте, спотыкались на каждой упавшей ветке. Лин сотворил для них небольшой светильник из хьорхи, но не очень-то он помог. — Что это за место? — спросила Ная благоговейным шепотом, — Роща рад-тар, кровавых деревьев, — тихо ответил Собачник. — Расседлайте лошадей и займитесь лагерем. Я пока прогуляюсь. — Он отстегнул накидку, перекинул ее через ближайший сук и растворился в темноте. Хак, виновато оглянувшись, помчался за хозяином. «Господин Собачник» часто вот так уходил «прогуляться» неизвестно зачем куда, но сегодня он ушел особенно… некстати. — К сожалению, мне это тоже ни о чем не говорит, — неохотно признался Лин в ответ на встревоженные взгляды. — Но не думаю, чтобы деревья могли нас съесть. А вот нам пообедать бы не помешало. Так что давайте, действительно, займемся лагерем… В седельной сумке у жреца было обычное огниво, но копаться там не хотелось: мало ли что. Лин сковырнул носком сапога мох — он отдирался целыми пластами — и, присев на корточки, принялся складывать из мелких палок шалаш. — Еще нужно? — Хоно свалил на землю третью охапку веток. — Хватит пока. Лин засунул ладонь под «шалаш» и сосредоточился. Пальцы неприятно покалывало — после отрыва от стен хьорхи всегда поначалу шло тяжело. Вскоре из-под палок показались тонкие стебли оранжевого пламени. Стебли ветвились, набухали, образуя что-то вроде листьев. Когда те темнели, огонь с них медленно и неохотно перекидывался на дрова — Ф-фух, чуть не поджарился, — Лин выдернул руку и, потеряв равновесие, сел в мох. — Зато быстро. — Это… здорово у тебя получилось, — Хоно подошел вплотную к разгоревшемуся костру. От сырой одежды повалил пар. — Так себе у меня получилось, по правде. — Лин утер вспотевший лоб. — Должно быть проще и еше быстрее. Но хьорхи всегда слабеет из-за отрыва. «И всегда после работы хочется глотнуть чего-нибудь покрепче воды, — подумал он. — Хорошо, захватили в городе бурдюк с вином: Собачник тоже любитель выпить…» — Все равно — здорово, — Ная тоже пересела ближе к теплу. — Я никогда так не умела. Девушка смотрела на него с искренним восхищением. Повод был пустяковый, ео, приходилось признать — это ему льстило. — Тебя ведь никто и не учил, — сказал Лин. — Не приходилось раньше видеть орден за работой? — Один раз, господин Лин, — ответил за сестру Хоно. — Через улицу от нас умер старик. Одинокий… в общем, соседи не сразу заметили, что он не выходит. То, что случилось с его домом… Как это правильно называют? — По правде, в Ордене? «Треклятым дерьмом». — Лин усмехнулся. — Ну, а по-книжному — безумием астши. Раз соседи сами не смогли сжечь дом и пришлось вызывать Орден, то — «черным» безумием. Астши нападали на людей? — Я подглядывал в окно: когда кто-то пытался подойти, раны и ожоги возникали будто из ниоткуда, а уж крику было! — Хоно передернуло. — Бросали издали смоленые факелы, но те гасли. А через день приехали служители, окружили дом и уничтожили его. Но было не так, как вы огонь разжигали, постепенно. Вспышка — и все, пожар. — Когда вместе работаешь, хьорхи мощнее и ведет себя чуть иначе, — объяснил Лин. — Вас же двое, наверняка пробовали. — Пробовали давно. Вместе со старшим братом, — Хоно отвернулся к заготовленным веткам. — Надо бы все-таки еще наломать… Лин мысленно отругал себя за бестактность. И за невнимательность. Пытаясь разобраться, что представляет собой жрец, он на время выпустил из головы, с чего все началось. «Великое пламя, в вашей истории столько загадок, что я уже в них запутался…». Ная, взглянув на него, вдруг рассмеялась. — Лин-гьон, у вас полосы на лице, почти как у господина жреца. Ты специально это сделал? — Что?! А, Великое пламя! Мгновением позже Лин догадался, в чем дело — руки после возни с костром были испачканы в золе, и часть ее закономерным образом оказалась на лбу и щеках. — Нет, разумеется, нет. — Он спешно утер лицо сырой полой плаща. — Только шрамов на поллица мне для счастья не хватало. — А у Собачника — это старые раны? — удивилась Ная. — Я думала, у жрецов просто так принято… — Это те самые отметины от безумных астши; просто глубокие. У многих служителей такие же, даже меня как-то угораздило, — Лин закатал рукав, демонстрируя отметину: тонкая полоска мертвой кожи, глубиной в кончик ногтя, протянулась от локтя до запястья. — Но у Собачника их что-то уж больно много — видать, беспокойная у него жизнь. Тихо бурчал котелок, трещал костер. В лесу было тихо. Слишком тихо для леса, даже для леса поздней осени. Только изредка скрипели от ветра или падали на землю ветки. Одна из них свалилась прямо у костра. На ней оказалась шишка — правильной треугольной формы, светло-коричневая, с плотно уложенными чешуйками. Ная зачем-то оторвала ее и сунула в карман. Лин усмехнулся: «Любят женщины всякие забавные безделушки… Треклятый жрец, куда ты все-таки их везешь?». В грубой мужской одежде, деловито помешивающая похлебку — сейчас Ная выглядела куда взрослее и симпатичней, чем в их первую встречу в Ордене. Похоже, дорога, несмотря на что, пришлась ей по нраву.