— Адель, то, что я делаю или не делаю, тебя совершенно не касается. — Лео говорил медленно, без угрозы, но с сильной усталостью в голосе, так, будто ему приходилось в десятый раз объяснять непослушному ребенку, как нужно себя вести. — К тому же не вежливо говорить о человеке, стоящем за твоей спиной, в третьем лице. — Это касается всех нас, как ты не понимаешь! А она чужая! Что мы будем делать, если она начнет болтать? Люди могут поверить во что угодно! А если Совет узнает? Что мы тогда будем делать?! Что будет со всеми нами? То, что она продолжает жить — уже преступление! Как бы тебе не хотелось этого, она — не одна из нас! — Ты ничего не знаешь. Она моя, а ты своими неосторожными словами куда скорее привлечешь внимание Совета, — грозно прошептал Лео, острым взглядом прерывая ее возражения. Это было настолько безоговорочное утверждение, что мне стало еще больнее. В то же время в душе поднялось и заурчало какое-то мрачное удовлетворение. — Отлично, но это не значит, что остальные обязаны мириться с твоей игрушкой! — Адель так резко развернулась, что ее длинные светлые волосы взметнулись мягкой пеленой, и исчезла в одном из коридоров. — Присмотри за ней, — не оборачиваясь, глухо произнес Леонардо. Майя кивнула его спине и, еще раз ободряюще похлопав меня по плечу, устремилась вслед за Адель. Миг — и ее тонкая тень скрылась за поворотом, провожаемая восторженными взглядами облепивших подоконники старшеклассников. Я смотрела на одинокую фигуру Лео. Мимо него, шумно переговариваясь, проходили ученики, бросая восхищенные поверхностные взгляды, на прекрасного вампира. Они, хоть и не могли нас слышать, все равно стали свидетелями немой ссоры, и наверняка, спрашивали себя, что же случилось? Они смотрели на него, но они не видели его, они его совершенно не понимали. Я тоже. Большую часть времени. Да, мне было больно, все стрелы, выпущенные Адель попали в цель. Но ему должно быть было еще больнее. Она — его сестра, хотя как я догадывалась не кровная, но разве это имеет значение в мире, где годы медленно сливаются в века? Когда забываешь о человечности, и только взаимная привязанность и теплые чувства держат тебя на грани безумия? Он переживает за семью, за сестру и совсем не обязан переживать и из-за меня. Поэтому я все вытерплю, поболит и отступит. Я задам свои вопросы позже, когда к нам не будут прислушиваться любопытные уши. Вот только он не защищал меня от нее, он отстаивал свое право поступать так, как ему заблагорассудится. Этим он сделал мне больнее всего. Когда это высокомерное существо заняло такое большое место в моем сердце? Не знаю. Одно точно, я не могу отказаться от него, сейчас не могу. Я потеряла родителей, не могу потерять и его тоже. Он дорог мне. Почему? Кто знает? Это не так важно… Сейчас мне нужно быть сильной, иначе я перестану быть собой. Теперь, когда я только-только начинала вылезать из своей скорлупы и заново учиться ходить, для меня важней всего было помнить о том, кто я есть. А в этот момент я ему почему-то сочувствовала, поэтому… Изобразив на лице спокойную улыбку, я подошла к нему и сделала то, о чем давно мечтала. Осторожно взяла его за опущенную вниз руку. Как и каждый раз, когда я его касалась, в груди стало жарко, при этом мои пальцы ощущали приятный холодок. От прикосновения он вздрогнул и посмотрел на меня, было в его взгляде что-то родное, беззащитное. Я сильнее и уверенней сжала его руку, переплетя свои пальцы с его. — Идем? Звонок скоро. Он улыбнулся одними уголками губ и пошел за мной, но руку не отнял. Эта маленькая победа сделала меня почти счастливой. Глава 11 Следующие несколько дней прошли почти без происшествий. Одноклассники по-прежнему, раскрыв рот, пялились на нас с Леонардо, впрочем, как и все остальные в школе, но когда Лео был рядом — это меня совершенно не волновало. Зато больше никто не пытался мне напакостить — вампиры умеют убеждать. Некоторые даже начали здороваться при встрече. Я бы предпочла обойтись без этого. Кроме того, мне, наконец, сняли швы. На руке остался только длинный розовый рубец. Лео был внимателен ко мне, и несколько раз я даже замечала его удивительную улыбку. Он умел улыбаться как никто другой, при этом в его темно-зеленых глазах проскальзывали золотистые искорки, а лицо приобретало по-мальчишески трогательный задорный вид. Он не напоминал мне о том, кто я для него, я тоже старалась не думать об этом и наслаждалась каждым мгновением рядом с ним. Конечно, были и недовольные: дядя Виктор и Адель. С дядей Виктором все было понятно: «отцовский синдром», как в шутку когда — то называла это мама. Помнится, однажды в Лондоне меня пригласил на танцы знакомый мальчик из школы искусств. Мне тогда было лет десять. Я была в восторге — мое первое приглашение, и целую неделю была сама не своя от предвкушения. Танцы — это просто танцы — все до неприличия прилично, ничего даже близко похожего на наши дискотеки, как будто созданные для рекламы голого тела. Когда мальчик зашел за мной, чтобы сопроводить на танцы, как и полагается воспитанному кавалеру, я еще была наверху в спальне, одетая в пышное бальное платье из снежно белого атласа с тонким синим узором и получала последние шутливые напутствия от довольной моим видом мамы. Папа бессовестно сверлил ухажера, посмевшего пригласить его золотую дочку, взглядом минут пять, а затем позвал в свой кабинет для «мужского» разговора. Не знаю, о чем они говорили, но вышел мальчик явно не в себе, потом весь вечер не отходил от меня, так что и потанцевать особо не удалось, а, проводив меня до дома, кинулся наутек, даже не попрощавшись. Больше он меня не приглашал, да и другие не хотели так рисковать. Когда я рассказала эту историю Лео, он нахмурился: — Твой отец просто гений, от меня бы этот пацан живым не вышел… Я тогда только удивленно посмотрела на него, но ничего не ответила. А что тут скажешь? Собственник. Интересно, будет ли он относиться к этому также, когда ему надоест играть со мной в кошки мышки? Иногда очень хотелось уметь читать мысли. К счастью, руки у дяди были связаны. Единственное, на чем он настаивал, — хорошие оценки и быть дома в одиннадцать вечера, что было не сложно, учитывая, что сразу после школы Лео как посылку доставлял меня к дому, сухо прощался, и на этом наше с ним общение заканчивалось. Лиза, увидев, как Лео уносит меня на руках, тоже почти успокоилась, скрывая тихую зависть за колкими замечаниями. От Миши я узнала, что на перемене она громко поссорилась с парнем, сделавшим мне подножку. Для меня это стало полной неожиданностью — оказывается сестре все же не все равно. Это было даже… приятно что ли. С Аделью все было сложнее. В школе она упорно делала вид, что я — пустое место. Я же старалась лишний раз не обращать на себя ее внимание. От греха подальше. Поэтому на большой перемене в столовой слышался только звонкий голосок Майи. Она приводила меня в восхищение своим раскрепощенным поведением и умением говорить буквально обо всем на свете, время от времени ошарашивая меня вопросами, вроде того, что означает слово «классно» и при чем тут «класс». Я терпеливо разъясняла ей слэнговые словечки, не переставая ощущать себя рядом с ее экзотическим великолепием замкнутой серой букой. С куда большей охотой я расспросила бы ее о вампирах. Или о том, что они пытались скрыть, и о каких убийцах они говорили, и кто же все-таки им угрожал? Но стоило мне хотя бы заикнуться об этом — Лео бросал на нас такой насквозь прожигающий взгляд, что хотелось провалиться сквозь землю. К моему несказанному сожалению, время откровений закончилось вместе с его голодом. К тому же я чувствовала, что между мной и их миром Леонардо почему-то специально возвел высокую стену: по эту сторону — я, по другую — они. Мне было запрещено что-либо узнавать об их вампирской жизни и сущности, а он, в свою очередь, — почти не лез в мою жизнь. Хотя, это и не мешало нам исподволь наблюдать друг за другом. Он быстро изучил мои кулинарные предпочтения в школьной столовой, после чего вызвался сам приносить мне еду, отправляя меня вместе со своими сестрами на поиски свободного столика подальше от оживленных мест. Он был неизменно вежлив и предупредителен, я бы даже сказала, безупречен. Стоило мне оступиться или споткнуться — он уже был тут как тут, поддерживая меня. Иногда мне казалось, что он предсказывает мои действия, на самом же деле это объяснялось его неослабевающей наблюдательностью: если мне нужен был корректор — он оказывался под рукой, нужны таблицы по химии или линейка — и вот он уже протягивает их… Со стороны мы, должно быть, смотрелись идеальной парой. Постепенно и я узнавала его излюбленные позы, жесты, как он постоянно движется на публике, создавая почти ощутимую иллюзию жизни. Только самый внимательный наблюдатель смог бы заметить, что он моргает и дышит строго по часам, с точностью до сотой доли секунды. Впрочем, в те редкие минуты, когда мы оставались наедине эта привычка автоматически сходила на нет, мгновенно возвращаясь, едва в поле зрения показывался непосвященный. Это лучше всего говорило мне о том, что он постоянно в напряжении и никогда не расслабляется. Я бы озверела через неделю такой жизни, а он жил… кто ж его знает сколько, но очень давно… Леонардо, как и я, любил таинственную тишину библиотеки и шорох пыльных книжных страниц. Любил во время уроков подолгу поверх моей головы задумчиво смотреть в окно на маленький запущенный парк, заботливо укрытый первым снегом, при этом, не теряя нить повествования учителя и лениво, но безупречно точно отвечая на его вопросы. В это время, украдкой поглядывая на него, я видела, как изменяются его глаза, то омрачаясь от грусти, то светясь надеждой. Как будто там, в его голове, за завесой изумрудных глаз непрестанно боролись друг с другом свет и тень, день и ночь… И борьба эта была такого насыщенного, притягательного оттенка зеленого… Кроме того, Лео раздражала фамильярность окружающих по отношению к нему и друг к другу, и, в то же время ему нравилось слышать, как я или члены его семьи произносят его сокращенное имя, словно тем самым, становясь к нему ближе. Он не любил чужих прикосновений, хотя наглядно и не демонстрировал свою неприязнь. Правда обычно сама его аура отстраненности и какой-то тайны не позволяла людям приближаться слишком близко, а если им случалось ненароком задеть его, они спешили извиниться. Из-за всего этого, естественно, получалось, что он едва-едва переносил Мишу Аронина, что того, впрочем, ничуть не заботило. Он, как всегда, был весел, бесцеремонен и беспечен, как истинное дитя двадцать первого века и цивилизации. Этот парень философски отнесся к своей неудаче и теперь при каждом удобном случае, с широченной лыбой на лице, подшучивал надо мной и моим отношением к Лео при нашей первой встрече в школе. — Я все еще не понимаю, как вы все так ловко провернули. Помнишь, — Весело болтал он, перевернув свой стул задом наперед, облокотившись на мою парту и с каким-то восторженным упоением щелкая фисташки из противно шуршащего пакетика. Причем корки он складывал обратно в пакет — ему нравилось отыскивать среди них еще не погрызенные орехи. — Когда его перевели в наш класс? — Спрашивал Миша, ничуть не волнуясь, что «он» сидит рядом со мной и сверлит его подозрительным взглядом. — Я тогда думал, что ты его боишься до смерти, а оказалось, что это у тебя так любовь-морковь проявляется. Подруга, ну так же нельзя! Предупреждать надо! Если не знать заранее, то ведь и не поймешь. Эх, и почему я раньше не додумался напугать тебя посильнее?.. — С глубоким сокрушенным вздохом посетовал он, после чего оторвал обожающий взгляд от фисташки и посмотрел, сначала на Лео, потом на меня. — Вы чего?.. — Мне показалось, или он испугался? Я и в правду подумывала, стоит ли дать ему хорошую затрещину сейчас, или подождать с кровавой местью до окончания уроков. Но ему, кажется, хватило объединенных усилий двух взглядов. Мне сразу стало интересно, о чем в это время думал Лео? Врятли его вампирское воображение ограничивается тумаками… Миша тем временем шустро поднялся на ноги, заставив подвинуться своего сонного соседа Леньку, выбрался из-за парты, и только потом решился договорить: — Теперь я реально верю, что вы родственные души — вы даже смотрите одинаково. Боюсь я вас! — С этими словами он махнул нам рукой, глупо ухмыльнулся и побежал в коридор, нести мир еще кому-нибудь. А я не выдержала и все-таки посмотрела на Лео. А он на меня. И тут между нами пронеслась редкая искра полного взаимопонимания — и мы оба улыбнулись друг другу. — Он невозможен. — Хмыкнула я. — И невероятен. — Ухмыльнулся Лео. — Скажешь, о чем думал, чтобы так его напугать? — Заговорщически прошептала я. — Только после тебя. — В тон мне ответил Лео. От его холодного дыхания на моей щеке, у меня по коже пошли горячие мурашки. — Я хотела затащить его в какой-нибудь темный угол… — И? — В его голосе послышалось волнующее напряжение. — И поставить здоровый фиолетовый фингал в добрую половину щеки. Достал дразниться. — Рассмеялась я. — А ты о чем подумал? — А я подумал затащить туда тебя… — Что?.. — Мне показалось, что я ослышалась. — Ничего. — Он тихо улыбался, а глаза смеялись над моим удивлением. — Благодаря тебе у меня впервые возникла мысль пытать невинного человека. Ты хоть понимаешь, какой ежедневной пытке я из-за тебя подвергаюсь? — Сам виноват, сначала нужно было поинтересоваться моими бесплатными приложениями, а потом думать о каких — либо сделках. — Ехидно возразила я. — Confiteor*. В следующий раз, непременно так и сделаю. (* — каюсь, лат.) Он говорил с усмешкой, но его слова все равно ранили меня слишком глубоко… Так больно, что отчаянно захотелось отплатить ему тем же. Но, к сожалению, у меня не было ни единого оружия, которое могло бы задеть его каменное сердце. — Мне уже можно подыскивать нового парня? — Холодно осведомилась я. В глазах Лео мгновенно засверкал гнев, и я поняла, что совершенно случайно наступила на единственную ахиллесову пяту вампира — он законченный собственник. — Только через мой труп. — Отрезал он. — Милый, только скажи как, а уж я об этом позабочусь. — Все еще злясь, прошептала я. Он пристально посмотрел на меня, как будто проверяя, как далеко я могу зайти, а потом с презрительной, и почти ласковой улыбкой склонился ко мне: — Давай, действуй, любимая. Я действительно хотел бы это увидеть. — Едва слышно проговорил он и нежной лаской провел указательным пальцем по пульсирующей жилке на моей шее. Я прерывисто вздохнула, но ответить не успела — прозвенел звонок на урок. Леонардо, как ни в чем не бывало, вернулся на свое место и с непроницаемым выражением лица принялся вглядываться в исписанную маркером доску, как будто в ней скрывались ответы на все вопросы. Я же безумно взволнованная, смотрела, как, запыхавшись, вбегают в класс опоздавшие ученики, среди которых, конечно же, был Миша, и думала, насколько проще и спокойней была бы моя жизнь, ответь я ему тогда взаимностью. Да, проще и… скучней. О нем я знала почти все, он был как давно прочитанная открытая книга, надежный светлый теплый дом, который всегда будет рад принять тебя и все для тебя сделает. А вот Леонардо — нет: одна сплошная тайна, холодная тьма которой почему-то была мне намного ближе и родней ясного дневного света. Наверное, все дело было в том, что та же тьма жила и во мне, с каждым годом захватывая все новые и новые территории… Это не было злом, в том смысле слова, о котором принято говорить, но и добром не являлось. Она была неотъемлемой частью меня, отделявшей и выделявшей меня среди мира людей, не давая мне слиться, раствориться в нем. Такая же часть меня, как мои мысли и чувства. Эта тьма влияла на мое отношение к жизни и окружающим, желание приблизиться к одним и отвернуться от других, но не она управляла ими, так что только я сама могла решать, в какую сторону склонится чаша весов — в сторону привязанности или отвращения, любви или ненависти, злости или нежности… И меня тянуло к Лео, как жаждущего к чистому холодному роднику. По крайней мере, так мне тогда казалось. Это было единственное разумное объяснение обуревавшим меня чувствам…