— Согласен, добавим еще человека два, — сказал генерал. — Старшим группы я назначаю майора Кошкина, нет возражений? — Может, кто-то другой... — подал голос Кошкин. — Я думаю, что на этот счет дискутировать не будем, — в голосе генерала прозвучали суровые нотки. — Итак, Федор Герасимович, вы будете руководить оперативной группой. В нее войдут Воронов, Алентьев, Егоров... Слушая генерала, Кошкин неожиданно подумал о Кречете: «То, что он был в концлагере, нам известно, и то, что бежал, тоже известно. И опять же — бежал ли, а может, его отпустили?..» От этой предательской мысли по отношению к ветерану войны у Кошкина глухо забилось сердце в груди. Мичману запаса, каким был Кречет, майор доверял, знал его давно, и все же все ли у него в жизни было так, как записано в его личном деле? Тут надо бы все проверить... А Горбань? Почему они уже много лет держатся друг друга? Что их так крепко связывает? Оба воевали, оба плавали на боевых кораблях, оба, наконец, тонули... И что же? «Нет, — сказал себе Кошкин, — надо их тщательно проверить...» — Товарищи, — сказал в заключение генерал, — операция выпала нам нелегкая, и я хотел бы, чтобы каждый понял ее важность. На флоте, как вы знаете, начались учения, в море вышли корабли, в том числе и атомные подводные лодки, а также ракетоносцы. И кто знает, что задумал сделать враг? — Вы полагаете, что может быть диверсия? — спросил неожиданно Кошкин. — Вполне возможно и это. — Сергеев выждал паузу, но никто больше не задал вопроса, и он продолжал: — Прошу регулярно и четко докладывать о ходе операции. Дело в том, что Центр может запросить нас в любое время и я должен буду дать четкий, исчерпывающий ответ. Есть вопросы? Нет? Тогда все свободны. Сергеев прошелся по кабинету, выглянул за окно. Далеко в море был виден спасатель. Издали он казался небольшим катером, каких немало снует в любом морском порту. Странно: водолазы ничего не нашли на грунте, а корабль по-прежнему стоит на якоре. Ну и жизнь у моряков — дом их в море, а в семье бывают как гости... Сергеев постоял у окна, потом тяжело опустился на диван, погрузившись в раздумья. Вновь зазвонил телефон. — Товарищ генерал, это командир спасателя. — Слушаю вас... Что? — Генерал невольно привстал. — Повторите еще раз, подробней! В кабинет вошел Кошкин. Сергеев махнул ему рукой, дескать, присаживайся и не мешай. — Так, так... Молодцы! Я очень вам благодарен... Буду просить командующего флотом, чтобы поощрил вас. Да, я тоже служу не ради славы и не ради благодарности, но если вижу, что человека надо отметить, непременно это делаю... А где находка, я могу ее получить? Так. Понял. Что же, до встречи на берегу. Сергеев, закончив разговор, весело посмотрел на Кошкина. — Ну и молодец командир спасателя! — заговорил генерал. — Его водолазы обнаружили-таки маску и ласты. И где бы вы думали, все это было упрятано? На дне трюма затонувшей баржи! Вот так, Федор Герасимович! Выходит, человек действительно вышел из воды... Кошкин не меньше генерала был рад находке. Но тут же его мысли вновь вернулись к Кречету. Странно, почему он так выразился: «Из воды кто-то вышел, факт, и вы меня хоть шомполами секите, но это — так...» Фраза не давала майору покоя, словно таила в себе какую-то загадку. Почему Кречет вдруг упомянул про шомпола? Случайно или же где-то имел с ними дело? Не ускользнуло от внимания Кошкина и то, что когда Кречет вспомнил о шомполе, то сам вроде бы лицом побелел и лишь потом, уже придя в себя, сказал, что война его пулями да осколками искусала и потому, мол, он и поныне нескладный. Неужели за этим что-то скрывается? Мысли цеплялись одна за другую, будто предгрозовые тучи. Мысли сумрачные, тяжелые. Некстати, а может, и кстати вспомнилось: прошел почти год с тех пор, как в архиве гестапо, которое действовало в Норвегии, было обнаружено донесение, из которого явствовало, что агенту по кличке Дракон удалось совершить диверсию на советской подводной лодке, которая направлялась на боевую позицию. Взорвалась торпеда, лодка разломилась на части и вскоре затонула. Кто этот Дракон? И почему вдруг память выделила из сотен и сотен именно это, а не другое имя? — Я прошу вас обратить особое внимание на это сообщение и держать его у себя под рукой, — сказал тогда Сергеев майору. — Есть некоторые основания полагать, что Дракон жив. «Вряд ли, — усомнился тогда Кошкин, — ведь прошло столько времени». Разумеется, вслух он генералу ничего не сказал. И вдруг — удача, да еще какая! Спустя сутки после того, как на нашем берегу обнаружены были следы, в эфире была перехвачена радиограмма. Расшифрованный текст был весьма кратким: «Приступаю к работе. Дракон». Передача велась неподалеку от островов Каменные братья. Возможно, что даже с иностранного рыболовного судна. Неужели это и есть тот самый Дракон, чья подпись стояла под шифровкой, датированной далеким 1944 годом? Очень, очень сомнительно, хотя и возможно... Кошкин в тот же день еще раз проштудировал донесение военного времени в особый отдел штаба Северного флота о гибели нашей подводной лодки. Лодка трое суток готовилась к выходу в море. Она пополнилась боеприпасом и на рассвете вышла в боевой поход. А в два часа ночи во время зарядки аккумуляторов на ее борту произошел сильный взрыв, о чем успел передать радист. Лодка затонула. Тайна ее гибели так и осталась до конца не раскрытой. И вот годы спустя стало известно, что лодка погибла именно в результате диверсии, которую совершил агент по кличке Дракон. Кошкин размышлял: «Если нарушитель прибыл сюда со специальным заданием, а иначе по-другому и быть не может, то вскоре даст о себе знать». «Приступаю к работе...» Работа... В чем ее суть? Возможно, попытка осуществить диверсию? Нет, тут что-то другое. А может, цель — проникнуть на подводные лодки? Вряд ли. Тогда что же? Но главное — подпись: «Дракон». И прибыл Дракон на Север, где успел наследить в военном сорок четвертом году. По всей вероятности, здесь есть сообщник, агент. Но кто? Вот эти мысли и высказал Кошкин генералу, когда в очередной раз прибыл к нему с докладом. Выслушав его, Сергеев задумался. В Центре уже все знают, надеются на него, Ковров вот-вот позвонит ему в очередной раз и негромко спросит: «Ну, что там у вас?..» При мысли, что, по сути, они еще в деле не продвинулись ни на шаг, Сергееву стало не по себе. Он провел ладонью по небритой щеке. «Прав майор, надо проверить Кречета и его друга Горбаня. Тут есть какая-то связь, ниточка, что ли, может, она и выведет нас на праведную дорогу?..» — А я ведь знаю Кречета с сорок четвертого года, — вдруг сказал генерал. — Когда он вернулся из плена, беседовал с ним... Впрочем, об этом поговорим позже. Я слушаю вас... Кошкин начал издалека. Судя по некоторым архивным документам, бухгалтер «Маяка» Горбань летом сорок четвертого года в бою с вражескими кораблями заменил убитого командира торпедного катера, но позже и сам был ранен и взрывом снаряда выброшен за борт. — А Кречет был рулевым этого катера? — встрепенулся Сергеев. Кошкин утвердительно кивнул, вновь сослался на архивы, из которых следует, что в августе сорок четвертого Кречет тонул на тральщике, который торпедировала фашистская подводная лодка, когда они спешили на помощь горящему судну «Марина Раскова». Кречету удалось спастись, и его направили служить на торпедный катер, где торпедистом был мичман Горбань. Тогда они и подружились. Вскоре их катер в бою с немецкими кораблями был подбит, часть экипажа погибла. Горбаня, судя по его рассказам, раненного в ногу, в море подобрали наши рыбаки. Он лечился в госпитале. У Кречета судьба сложилась менее удачно. — Из воды его выловили фашисты, — сказал Сергеев, — доставили в норвежский порт Тронхейм и поместили в концлагерь... Тогда-то мне и довелось беседовать с ним. Кречет заявил, что бежал из плена. Требовалось все проверить. — Проверили? — Кречет действительно бежал из плена. Кошкин сказал, что у него не было оснований подозревать в чем-либо Кречета и Горбаня. Так он считал до недавнего времени. Но после нескольких последних встреч с ними он всем своим существом почувствовал — и Кречет вроде бы что-то недоговаривает, и Тарас Иванович что-то скрывает. Во всяком случае, ясность тут была не полной. Настороженность бухгалтера в какой-то степени была объяснимой. Если раньше он часто выходил в море, где колхозные сейнеры промышляли рыбу, то теперь сидел в правлении. Может, сказался характер новой работы, перемены? Когда Кошкин заходил к нему, Горбань, чувствовалось, напрягался и на вопросы майора отвечал когда шуткой, а когда и задумывался. Почему? Как-то Кречет пригласил Кошкина и Горбаня на рыбалку. Была суббота. Они добрались на катере к острову и почти день напролет рыбачили. Горбань отчаянно шутил, хотя особого повода не было, да и хмель тоже был ни при чем, ибо выпил он всего рюмку водки, а когда Кречет лихим словом помянул войну, то, как угодил в плен, Тарас Иванович, как показалось майору, не замедлил уколоть своего друга. — Ты расскажи, Вася, — смеясь, подначивал он, — как агитировали тебя фрицы работать на них. Золотые горы сулили. Ну, расскажи? Федору Герасимовичу будет интересно знать. Кречет на глазах сник, растерялся, неловко запахнул свою куртку, достал папиросы и закурил. Взглядом неласковым и тяжелым обмерил Горбаня. — А что тут долго рассказывать? Поди, не сказку складывать. Исполосовали шомполами спину, а потом бросили в барак, в сырость, чтобы я хорошенько подумал над их предложением. Кошкин не удержался, спросил: — Они всех били шомполами? — Нет, по выбору. У кого выпадал день рождения, — насупился Кречет. — Извините, я не хотел вас обидеть, — смутился Кошкин. — Да чего ты мнешься, как девица? — хохотнул Горбань, толкая Кречета под бок. — Федор Герасимович человек свой, ему и душу открыть не грех. — Тарас, не щипли меня понапрасну. Ты тоже был на катере в том бою, вот и расскажи о себе, — с немалой обидой в голосе возразил Кречет. — Я, само собой, поведаю все без утайки, — отозвался Горбань. — Спрашивают-то тебя, а мне вроде и лезть вперед ни к чему. Кречет пососал папиросу, а потом заговорил. Свой рассказ он начал издалека. — В тот день мы вышли в море на перехват вражеского конвоя. — Кречет машинально потер ладони, будто рукам стало холодно. Кошкин это заметил, и бригадир смущенно пояснил: — Волнуюсь, когда вспоминаю тот бой. Вы уж извините, Федор Герасимович. Так вот, торпедные катера пошли в атаку на врага. Двумя торпедами мы потопили вражеский эсминец, а сами уйти за дымовую завесу не успели. Гитлеровские корабли открыли ураганный огонь. Рядом со мной стоял минер. Его осколком сразило насмерть. Я думал, что больше не увижу берега, — продолжал Кречет. — Командир умело маневрировал, но один снаряд угодил в рубку, и его убило. Меня тоже зацепило. Оказался в ледяной воде. Наш катер горел. Потом я потерял сознание, а когда очнулся, то увидел, что лежу на палубе немецкого корабля. — Кречет передохнул. — Потом плен... — Ну точно, как в сказке! — по-прежнему веселясь, воскликнул Горбань. — Послушаешь тебя, Вася, так ты герой, тебе орден надо вручить. — Ты, Тарас, зачем мне душу травишь? — окончательно вскипел Кречет. — Думаешь, мне легко было в плену? Рядом фронт, ребята бьют фашиста, а я лежу в бараке, беспомощный. Одна мысль, помню, и была: покончить с собой. Ведь это подумать только, что они мне предложили! — А что именно? — подал голос Кошкин. — Что? — Лицо Кречета отразило боль. — Фашисты предложили мне работать на них. — А с собой ты все же не покончил, — едко усмехнулся Горбань, оборачиваясь к Кошкину, как бы ища у него сочувствия и поддержки. — Верно. Хотелось бить фашистов, — довольно спокойно заметил Кречет. — Потому-то я и бежал. И это было верным решением. Правда, поначалу ко мне тут отнеслись с недоверием, и это понятно. Люди из особого отдела флота долго беседовали со мной, мол, не завербовали ли меня гитлеровцы. Но все обошлось, слава богу, хорошо. Мне поверили, понимаешь, поверили, и я остался на родном мне флоте... А это для меня было много больше, чем снова жить. — А что же потом, как катер? — напомнил Кошкин. Но ответить Кречет не успел. Вместо него заговорил Горбань: — Об этом я вам расскажу, как дальше разворачивались события. Когда убило командира, а Кречета выбросило за борт, я встал у руля и повел катер к тому месту, где в воде барахтался мой друг. Но тут разорвался снаряд, и катер лишился хода. Тем, кто остался в строю, я крикнул: «Ребята, будем стоять насмерть!» Фрицы долго не подходили, а когда один их катер все же подвалил к нам, я швырнул гранату, и она разорвалась на его палубе. Ну гитлеровцы поняли, что нас голыми руками не возьмешь, и открыли огонь из орудий. Снаряд угодил в рубку катера. Меня ожгло огнем. — Горбань пошевелил прутиком потухающий костерок. — Очнулся я уже на рыболовном сейнере и, верите, до слез обрадовался, что подобрали меня наши советские рыбаки. Ну а дальше лежал в госпитале, штопали меня, латали. — Тарас Иванович махнул рукой. — Плохо мне было в госпитале — хуже некуда. Все спешат на фронт, на боевые корабли, а я лежу с раненой ногой, будто какое бревно. Хотели ногу отрезать, да я не согласился. Теперь вот малость хромаю. А так — вполне ничего, силенки еще есть, могу даже вызвать Кречета на поединок. Хочешь? — Он с вызовом посмотрел на бригадира, но тому было явно не до веселья. — Когда вы бежали из плена? — вроде бы между прочим спросил Кошкин Кречета. — Осенью сорок четвертого, как раз на пятый день плена. Потом попал служить на тральщик. Снова тонул... — Кречет закурил. — В начале октября вновь встретился с Тарасом. В то время он служил на берегу в минно-торпедной мастерской, где снаряжали торпеды для подводных лодок. Тогда же я узнал от него, что был он ранен в ногу и в море его подобрали наши рыбаки. — Вас ведь тоже взяли в эту мастерскую? — помог майор Кречету. — Это Тарас. Он порекомендовал меня, поручился. — Кречет погасил огонек папиросы. — Он тогда был мичманом, ну и носил погоны мичмана. Позже, после войны, Тарас подался в рыбаки и меня потянул за собой. Так вот и держимся друг дружки все эти годы. «Тарас подался в рыбаки и меня потянул за собой...» Вспомнился давний разговор, майор произнес эту фразу вслух, прошелся по кабинету, потом отыскал в столе тощую папку, где имелись документы на бухгалтера колхоза. Особенно его озадачил документ, полученный из архива Министерства Обороны СССР, хотя данные в нем и не расходились с теми, что сообщал в своем послужном списке Горбань. «Сообщаем, что по учетам, — уже в который раз читал майор, — мичман запаса Горбань Тарас Иванович, 1923 года рождения, уроженец Горьковской области, находился в частях действующего флота (служба на торпедных катерах в качестве минера-торпедиста), имел ранения...» И далее шло перечисление кораблей, на которых он воевал. В документе о госпитале, где якобы находился Горбань, — ни слова. Между тем в своем рапорте, датированном октябрем 1944 года, Горбань, в частности, писал: «Докладываю, что я совершенно здоров, хотя чуток и хромаю. Прошу командование разрешить мне продолжать службу на боевых кораблях. Я не могу отсиживаться в тылу, когда мои товарищи каждый день рискуют жизнью. Хочу внести свой скромный вклад в разгром фашистских извергов. А если мне откажут, то прошу определить на службу в минно-торпедную мастерскую, где я смогу полностью применить свои знания по подготовке боевого оружия для подводных лодок». «Уже тогда Горбань мог остаться в береговом подразделении катерников, хотя попросился в мастерскую», — раздумчиво отметил про себя Кошкин. Резолюция начальника отдела кадров гласила: «Направить т. Горбаня Т. И. для прохождения дальнейшей службы в минно-торпедную мастерскую. В плавсоставе, в связи с ранением в ногу, служить не может». Кошкин еще раз обратил внимание на то, что во всех документах указано: Горбань был ранен в ногу, хотя сам он утверждает, что осколок задел и лицо, отчего на щеке остался шрам. Неплохо бы этот факт еще раз проверить, отметил про себя майор. — Пошлите запрос в военно-медицинский архив, уточните, в каком госпитале находился на лечении Горбань, — сказал ему генерал. — Меня этот факт весьма беспокоит. — Как бы советуясь с майором, сказал: — Шрам у него на щеке уж очень необычный: хотя и глубокий, но совершенно ровный. Конечно, на войне всякое бывает. И все же надо проверить. — Меня этот шрам тоже насторожил, — признался Кошкин. — Однако вам не доложил, решил сам докопаться до истоков этого шрама. Генерал посмотрел на майора долгим взглядом, и Кошкин прочел в нем едва скрытый упрек. Далее Сергеев сказал, что вчера встретился с командиром бригады пограничных кораблей капитаном 1-го ранга Зерцаловым. Он предложил осмотреть грунт в районе Каменных братьев, где две скалы образуют маленькую бухточку. Глубины там небольшие, грунт песчаный, местами каменистый, в подводных скалах большие гроты. Возможно, удастся что-нибудь там отыскать. — Я попросил штурмана капитана третьего ранга Скрябина сходить с вами на катере и осмотреть эти места, — сообщил генерал. — Согласуйте с ним день и час, когда пойдете, а потом доложите мне. Лучше это сделать в рабочее время, чтобы там не оказалось любителей-рыбаков. «Я пойду в район Каменных братьев с Игорем Покрасовым, — решил Кошкин. — Он прекрасно знает те места». Об этом он сказал генералу. — Не возражаю, только с флагштурманом Скрябиным обязательно переговорите. У него глаз наметан. ГЛАВА ВТОРАЯ Ночь истаяла, из-за высоких крутолобых сопок взошла заря, отчего море издали казалось желтым, как песок. Небо за ночь очистилось от черных туч, и шторма вроде бы не ожидалось. Гаврилову надо было прийти на корабль до подъема флага, поэтому он встал рано, нагрел на газовой плите чай, слегка перекусил и тихонько, чтобы не разбудить жену, стал одеваться. Вчера Лена допоздна задержалась на педсовете, пусть хорошенько выспится. «Если вернусь с корабля, проведаю сына, как он там, на подводной лодке», — подумал Гаврилов.