— С корабля исчез матрос Климов. Он должен был красить вместе с электриком, но исчез. Самоволка, надо полагать. Краска, кисть лежат, а его след простыл... — Никакой он не самовольщик, — сердито прервал мичмана старпом. — Сошел на берег, чтобы переговорить по междугородному телефону. Я его отпустил. А вы, голубчик, потрудитесь завершить покраску кают-компании к ужину, иначе буду вынужден вас наказать. Ясно? Батурин был удручен таким оборотом разговора, захмыкал что-то себе под нос, косясь на старпома. Коротко бросил: — Есть! ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Гельмут Шранке осторожно вышел из воды и, присев на колени, снял резиновую маску. Дышать стало легче. Пока плыл к берегу, ноги отяжелели, налились будто свинцом. Осмотрелся и с горечью подумал, что высадился не там, куда следовало. Справа чернел дом, стоявший у самого моря. Это, как он догадался, было правление рыболовецкого колхоза. Прямо перед ним на высоких тонких деревянных шестах висели рыбачьи сети, правее на воде чернела полузатопленная баржа, о которой ему говорил шеф. Невольно вспомнились его слова: «Снаряжение в воде не оставляй. Водолазы мигом найдут. Следов на берегу не оставляй». Шранке, оглядевшись, заметил, что в домике горел свет. Потом кто-то вышел на крыльцо с фонарем. Он шагнул в воду и затаился, едва высунув голову. Человек неторопливо направился к сетям, долго осматривал их, то и дело светил себе под ноги фонарем. Шранке озяб в воде и, когда человек стал поправлять сети, запутавшиеся на ветру, тихо поплыл к барже, работая не руками, а ногами, хотел было поднырнуть под нос баржи на том самом месте, где несколько минут тому назад он сидел на корточках и снимал маску. «Неужели я оставил свои следы?» — мелькнуло в голове Шранке. Холод вдруг куда-то исчез, и он почувствовал жар в груди. Луна, на счастье, спряталась в тучах, все окрест окутала сумрачная мгла. Какое-то время он не двигался в воде, боясь, что всплески могут выдать его. Дышал тяжело и неровно, и лишь когда человек с фонарем направился к дому, что-то бурча себе под нос, он легко вздохнул. Пронесло! Теперь надо поскорее спрятать снаряжение в барже. Когда он это сделал, глухую тишину разорвал гудок судна. Шранке оглянулся — к причалу колхоза плыл зеленый огонек. Он понял, что с моря возвращался сейнер, и, не теряя времени, поспешил к барже, что чернела острым зубом дракона. Вода была густой, как масло, она обжигала тело, казалось, что вот-вот его сведет судорога. Шранке был мрачен, мысли одна за другой крутились у него в голове, и каждая настораживала его, пугала, заставляла двигаться. Он спешил к барже, делая сильные рывки в воде. «Скорее, а то засветят прожектором», — испугался Шранке. Целлофановый мешок он крепко держал в руке и охранял от воды. Там документы и деньги — словом, все, что необходимо иметь, иначе в чужом городе не проживешь. На сейнере включили палубный прожектор, его лучи разрезали густую темноту и стали прыгать на крыше дома, осветили крыльцо, и Шранке издали отчетливо увидел высокого полного человека. «Мне бы отсидеться в барже, а уж потом, когда сейнер пришвартуется к причалу, уйти отсюда незамеченным», — подумал он. Пробираясь к барже, Шранке уже не чувствовал холода, ноги и руки работали без устали. Затаившийся было в душе страх мигом пропал. Маску он не надел, потому что шел берегом по шею в холодной, как утренняя роса, воде. Еще шаг, другой, третий... Наконец Шранке подплыл к барже, отдышался, а уж потом через дыру в борту пролез в трюм, наполовину затопленный водой. Ухватился за кусок оборванного железа, облизал потрескавшиеся от соленой воды губы. Сейчас он был похож на загнанного волка, то и дело сглатывал во рту слюну. Сказывалось нервное напряжение. Не хотел Шранке идти на это задание, ох как не хотел! До сих пор не забыл своего коллегу по кличке Серый, которого лет десять тому назад пытались заслать в район Львова. Серый перешел границу, прислал первое радиодонесение, мол, все хорошо, ждите новых вестей. И никто не знал, даже сам Серый, что чекисты шли по его пятам. Шеф тяжело переживал неудачу своего агента, то и дело твердил Шранке: «Серый был страшно жаден до денег, они его и погубили. Он спешил скорее вернуться назад, чтобы получить кругленькую сумму. — После паузы шеф, сжимая от злости кулаки, говорил: — Если и ты будешь думать о деньгах, тебе не жить! Ты не был в России во время минувшей войны, а я там был. Я неделями сидел в скале, сидел, как крыса в своей норе, и не показывал носа, пока корабли русских рыскали вдоль побережья в поисках радиопередатчика. Эх, если бы знал ты, Гельмут, как мне порой тяжко было! Однажды всю неделю я не брал в рот ни крошки хлеба. Но если бы я вылез из своей норы, то меня бы сразу обнаружили. Я умер бы с голоду, если бы не стал жрать живых моллюсков. По ночам они копошились в расщелинах подводных камней, я светил фонариком, ловил их и тут же, не жуя, глотал. В те минуты я готов был сожрать даже водяную крысу, попадись она мне в руки... Перенес я страшные муки, но зато себя обеспечил. Теперь у меня есть своя вилла, скопил деньжат... Мог бы бросить наше опасное дело, но не могу. Таких вот, как ты, надо учить. Я и теперь нужен своему начальству. Видишь, тебя, моего лучшего агента, решили послать в Россию. Гордись, Гельмут! Но гордись с умом — умей вести наше дело в любых, даже самых опасных ситуациях. Помни, что у чекистов хороший нюх, у них не очень-то разгуляешься. Так ты понял свою задачу? Ну и хорошо. Главное для тебя — выйти на нашего человека. Фотокарточку не потеряй, как только переговоришь с ним, сразу уничтожь, а его предупреди, что у нас хранится ее подлинник. И еще — не жалей денег, дай ему побольше, пусть знает, что его услуги мы щедро оплачиваем». Голос шефа звенел в голове, не давал сосредоточиться: «Вообще-то, я обижен на тебя, Гельмут. Мог бы еще год тому назад пойти на встречу с нашим агентом, но у тебя заболела нога. А ты знаешь, что я с сорок четвертого ношу в себе под ребром осколок? Думаешь, мне легко с ним? Врачи предлагали его убрать, но моя Эльза на это согласия не дает, боится, что во время операции может что-нибудь случиться. Да, счастье, что так все обошлось, а то я мог бы и погибнуть. Русская подводная лодка торпедировала наш транспорт. Он раскололся надвое и затонул, а я, раненный, болтался в шлюпке, пока нас не подобрали». Кромешную тьму изредка прорезали лучи прожектора судна, которое швартовалось у причала колхоза. Шранке слышал, как капитан кому-то кричал: «Крепи швартовы, да поживее!» Шранке скользнул острым взглядом вдоль берега, где все еще слышались голоса рыбаков, а когда люди зашли в правление колхоза, он осторожно выбрался на берег. Неподалеку чернела моторная лодка. С трудом сбил с цепи замок, влез в лодку и с помощью двух весел поплыл к противоположному берегу, но не туда, где высились причалы рыбного порта, а чуть правее, куда подходили рейсовые катера. Он хотел скорее добраться до города, поэтому греб веслами в полную силу, но греб тихо, чтобы не было слышно всплесков. Из порта как раз выходил в море сейнер, он шарил лучами прожектора по воде, освещая себе дорогу на фарватере, потом почему-то дал сиплый гудок. «Не меня ли заметили?» — встревожился Шранке. Давно он был в этих краях, еще когда плавал на сухогрузе, не раз, бывало, приходил из Гамбурга в Мурманск за лесом. Плавал Шранке тогда штурманом, был правой рукой капитана. Район акватории он изучил до мелочей. Вот справа от него то вспыхивал, то угасал маяк, показывающий дорогу кораблям. Слева одна за другой, как родные сестры, высились в темноте крутолобые сопки, шагнувшие в воду. За ними открывался морской порт, и хотя было уже поздно, он светился огнями судов, стоявших на рейде и у причалов. В стороне прошел сейнер. Шранке почувствовал, что устал, и теперь греб медленно, волны слегка качали лодку, но когда повернул к причалу, где тускло горел фонарь, качка уменьшилась, и он понял, что фарватер остался позади. На какое-то время Шранке опустил весла, чтобы осмотреться. У деревянного причала тихо и безлюдно, и от этого на душе полегчало. Правда, его омрачало, что взял чужую лодку, но другого выхода у него не было. «Ничего, — сказал он себе, — лодка — не катер. Оставлю ее у причала, найдут рыбаки и успокоятся». Шранке никак не ожидал, что во время высадки на берег ночь будет тихой, без дождя и ветра. Теперь он злился на капитана рыболовного судна, который уверял его в том, что на Баренцевом море ожидается сильный ветер, дождь. «Я бы советовал тебе, Гельмут, выходить из воды в безлюдном районе, а не на берегу, где отдыхают люди, — говорил ему шеф, — только не вздумай на судне подходить близко к берегу. Русские пограничники тебя обнаружат и задержат судно. Человек ты не из слабых, но я тебя все же предупреждаю. Твои шансы на этот раз весьма предпочтительные. Мне точно сообщили, что наш человек находится на месте, живет пока один — жена гостит у своих родственников. И еще один совет: с бухгалтером колхоза будь настороже. Только не вздумай встречаться с ним в колхозе. Надо выждать, когда он придет домой, и тогда действовать. Я уверен, Гельмут, что все будет хорошо. Я почти в этом уверен». Где-то справа по борту послышался рокот моторной лодки. Шранке перестал грести, пристально всматриваясь в темноту. Лодка прошла стороной, и он легко вздохнул. Тоскливым взглядом окинул приближавшийся причал и какое-то время раздумывал, а надо ли подходить к нему? Не лучше ли высадиться где-то подальше от причала? «Нет, я все же подойду к причалу», — решил Шранке. Он навалился на весла, и лодка пошла быстро и бесшумно. Впереди чернел причал, там никого не было. Шранке обрадовался. Но через минуту он услышал за спиной гул мотора. Обернулся — следом бежала лодка, на фоне посветлевшего неба он увидел чью-то высокую фигуру. «Неужели охрана?» — от этой мысли у Шранке заныло сердце. Он свернул чуть в сторону, давая возможность лодке проскочить мимо. Но хозяин лодки вдруг сбавил скорость и в темноте спросил: — Это ты, Тарас? — И, не дождавшись ответа, человек продолжал: — Почему гребешь веслами, чай, мотор скис? Шранке на секунду растерялся и не знал, то ли ответить, то ли промолчать. Он сразу догадался, что его приняли за бухгалтера колхоза. Какую-то минуту он колебался, нагнулся в лодке и делал вид, что выплескивает воду. — Ты что притих? — вновь послышался голос за его спиной. — Небось обиделся, что я не дал тебе отпуск? Вернется из санатория председатель, и с ним все решай. Он причалил к берегу, спрыгнул на песок. Шранке слышал, как щелкнул замок на лодке и тот же голос вновь спросил: — Ты куда торопишься, Тарас? Это я, Кречет. Ирина еще не вернулась домой? Человек подошел так близко, что Шранке услышал его дыхание. В голове роились мысли: что делать? Кругом — темно и тихо, можно ударить его финкой, но это рискованно. А если просто поговорить с ним, назвать себя любым именем? Шранке осветил фонариком лицо незнакомца: — Я не Тарас. — Извините, — смутился Кречет. — А кто вы? — Рыбак. Петрас Грейчус... Шранке выключил фонарик, спросил, нет ли закурить. — Бери, — Кречет протянул незнакомцу пачку сигарет. — А чего так поздно? — Судно только что вернулось с промысла, стоит у острова, а я тороплюсь домой. Кречет зажег спичку, чтобы дать «рыбаку» прикурить, и в свете огня увидел широкоскулое, с крутым подбородком и толстыми губами лицо. На какое-то мгновение в крупных черных глазах незнакомца плеснулся огонь, сигарета в руках дрогнула. «Что это с ним?» — удивился Кречет. Незнакомец, видимо, тоже заметил, как насторожился его собеседник, и торопливо заговорил: — Давно не брал в руки весла. Малость погреб, и пальцы дрожат. — После недолгой паузы, глотнув дыма, он спросил: — Вы что, с Горбанем друзья? — Подружились еще в годы войны. Теперь работаем с ним в одном колхозе. Ирина Васильевна, его жена, моя землячка, сейчас гостит у родных на юге. Я-то почему вас окликнул? Это его, Горбаня, лодка. Решил, что Тарас в ней. Она у него с тупым носом и белой полосой на корме. Ох и обидится он, если узнает, что вы брали лодку. Он сейчас, видно, дома. У него сегодня выходной. «Вот это хорошо», — обрадовался Шранке и весело заговорил: — У меня не было другого выхода, потому и взял его лодку. Вы куда сейчас? — В порт, — пояснил Кречет. — Сейнер вернулся с моря — эхолот отказал. Еду вот за мастером. Вы не озябли? Мне холодно. Да, а с планом у нас в колхозе дело худо. Сотни тонн рыбы задолжали государству. А тут еще море всю неделю бесилось. — Косяки рыбы ушли к берегам Норвегии, потому и уловы небогатые, — деловито заметил Шранке, знавший о том, что в Баренцевом море всегда трудно отыскать скопление косяков окуня или трески. — Ну, я пошел, — сказал Кречет. — На сейнере ждут мастера. Лодку на обратном пути прихвачу и поставлю на место. — Спасибо, — замялся «рыбак». — Нехорошо брать чужую лодку, но уж очень надо мне в город поскорее добраться. Кречет ушел в сторону порта, светившегося огнями. Шранке остался на берегу. И хотя все обошлось благополучно, волнение его не покинуло. Что ж, решил Шранке, надо как можно скорее встретиться с Горбанем. Оказывается, его тут знают многие. «Как он меня встретит? — подумал Шранке. — Не знаю, что он скажет, но я знаю, чем его взять за горло. Повидаться с ним надо у него дома. После этого я заберу в трюме баржи свои вещи и спрячу в другом месте». По крутой каменистой сопке Шранке направился в город. Он немного успокоился, хотя голос шефа неотступно преследовал его. «Тех, кто может нам помочь, надо брать не только деньгами, но и лаской. Ты как-то сказал, что я — паук. Другой бы обиду затаил, но я зла не помню. Правда, я твой шеф, но в этом не моя вина. Я выполнил важное задание, и меня сделали твоим начальником. Когда ты выполнишь свое дело, тебя тоже оценят. Но не думай, что я буду играть с тобой в дружбу. Сумей Горбаня заставить работать. Если завалишь дело, не обижайся». Шранке усмехнулся и мысленно заговорил с Горбанем: «Раньше, Тарас Иванович, я ничего о тебе не знал. Теперь ведаю все. И то, как ты плавал на кораблях, и как воевал, и как попал в наши руки. Для тебя, дружок, я кое-что припас, и если не будешь дураком, можешь хорошо заработать. Но об этом мы поговорим у тебя дома. Там никто нам не помешает. Там мы будем только вдвоем. Я дам тебе одно задание, и ты должен его выполнить, даже ценой своей жизни, если надо...» Нарушитель границы торопливо шагал по дороге, усеянной острыми камнями. Спустившись к причалу, куда обычно приходят рейсовые катера, он увидел женщину в белом платке. Она сидела на камне, странно вытянув правую ногу. Когда он поравнялся с ней, женщина окликнула его: — Скажи, чернявый, который час? Шранке остановился, посмотрел на часы. — Полшестого. — И, подойдя к ней ближе, спросил: — Что случилось? — Ногу подвернула. — Женщина ловко отбросила назад пучок волос. — Сошла с рейсового катера, торопилась и... упала. Шранке смерил ее насмешливым взглядом. Женщина смотрела на него с легкой издевкой, словно бы потешалась над ним. На ее румяном, без единой морщины лице, однако, проступала грусть. Он жадно разглядывал ее, и она ничуть не смутилась. — Что глаза пялишь? — грубо сказала она, прикрыв юбкой оголенную ногу. Шранке не то в шутку, не то всерьез ответил: — Не сглазю. — Тоже мне — красавчик. Ты лучше помоги мне. Он осторожно помог ей надеть на правую ногу сапог, потом спросил, куда она идет. — На буксир «Океан». Тут неподалеку, в заливе стоит. Я там поварихой. Ты из рыбаков? — Ага... — буркнул Шранке. — В отпуск приехал из Риги. Гостил на «Кайре», хочу посмотреть, как тут живется нашему брату. Может, и сам тут брошу якорь... Да, собачья у рыбаков жизнь... В голосе Шранке женщина уловила насмешку, но промолчала. Он продолжал: — У нас один маршрут — море и берег. И так — год, два, десять. Порой и до самой старости. И опять же тут лютый Север. — Чего же ты приехал? Сидел бы в своей Риге. — Здесь хорошо можно заработать... Женщина взглянула на «рыбака» и вдруг спросила: — Значит, ты был на «Кайре»? — Да, — соврал Шранке. — Судно стоит на рейде. Женщина скосила глаза на его обувь: — В таких туфлях прикатил на Север? «Глазастая! Все же заметила!» — Шранке и виду не подал, все свел к шутке, мол, жена у него красивая, молодая и, если он будет ходить небрежно одетым, даст ему отставку. — Я думала, ты холостой. Хотела пригласить в гости. — Не бойся, — махнул рукой Шранке. — Она ничего не узнает. Как тебя зовут?