— Ладно, хочешь так сидеть, на камне, и жалеть себя, я препятствовать не стану, — и Ригзури пошел к выходу. Суслик обернулся и посмотрел вслед уходившему, потом снова опустил голову. Ригзури не хотелось оставлять его так. Но глупое упрямство юноши было сильнее здравого смысла. «В конце концов, — размышлял Капитан, — наверное, можно решить этот семейный вопрос как-то. Пусть остается в степи, да и закрыть на этом конфликт». Он надеялся, что Алан поддержит это решение. Но к больному он смог зайти не сразу. По дороге Ригзури встретил мастера Магура, и тот забрал капитана с собой обсуждать детали пушки, которой они сейчас занимались. В итоге до вечера у Ригзури не было времени даже хорошенько подумать о степном вопросе. Когда они с мастером стояли у заготовок деревянной формы, к ним подошел Топорик. Он предложил Ригзури, что пора бы занять чем-то их молодцов. — Вот-вот, — сказал стоящий рядом Магур, — вся эта дурь у них от праздности. Пусть со степняками на охоту ходят, нечего порты просиживать. Ригзури идею поддержал, и они решили, что Топорик разделит всех людей на смешанные группы из разных команд и соединит со степняками, чтобы они под их началом посменно ходили на охоту. А те, кто остаются, тоже пусть не залеживаются. Война близко, а значит, следует поработать над боевыми навыками. «Может, и степняки подключатся, — подумал Ригзури, — поучат друг друга». Этот вопрос он так же решил обсудить с Аланом. — Тренировочный лагерь, — сказал степняк, уже самостоятельно сидя в своем шатре, — хорошая идея. Наши люди всегда тренируются. Пусть поработают с вашими. Хотя бы на лошадях их научат сидеть! — и усмехнулся. — Именно, — кивнул Ригзури, — к тому же, почему бы не начать прямо здесь отдавать обещанное твоему отцу? Пусть мои люди учат твоих обращению с огненной пылью. — Очень верно говоришь, — серьезно сказал степняк. Он подозвал своего человека и дал ему несколько распоряжений на их языке. — Есть еще одно, о чем я хотел говорить с тобой сегодня, — сказал Ригзури, когда они снова остались с Аланом вдвоем. — Слушаю. — По нашим законам я должен изгнать твоего брата. И ты понимаешь, что это будет значить смерть? Алан лишь кивнул. — Но я не хочу этого делать, — продолжил Ригзури. — Я бы хотел, чтобы вы его приняли к себе. На каких условиях это будет возможно? — Я рад, что ты не хочешь смерти моему брату, — сказал после некоторого раздумья Алан, — в прошлый вечер я не был в этом уверен. Потому и вступился за него. Однако принять его — для меня будет означать официально признать его кровь. Я не вправе такое решать, только отец это может сделать. А твой человек хочет много. Он больше не может быть капитаном у тебя, но не может быть кем-то выше простого воина у меня. И он слишком горд, чтобы согласиться на такую роль. — Да, ты прав, наши люди его больше не признают. Что же нам делать тогда? — Я не знаю. Пусть решает сам, дорога ли ему такая жизнь, или он предпочтет умереть. — Я не понимаю этой вашей гордости — либо так, либо так. Отчего нельзя примириться и жить в согласии с людьми? — грустно спросил Ригзури. — Умение принять решение умереть, когда жизнь не достойна воина — это большая сила, — сказал Алан, — поэтому нас и не берут в плен. — Потом добавил уже мягче: — я не осуждаю другие народы, которые поступают иначе, — возможно, он догадывался о том, как Ригзури попал к пиратам, — среди них тоже есть много достойных людей. Пусть его приведут ко мне. Я хочу сам с ним поговорить. — Хорошо, — Ригзури поднялся, и уже у полога добавил: — спасибо, Алан. Тот лишь кивнул глазами в ответ. * * * Со следующего дня в лагере начались регулярные тренировки. Степняки и пираты уходили подальше от обитаемой части горы, и сражались на свежем воздухе, параллельно обучаясь друг у друга новым приемам. Между тем воздух становился прохладнее с каждым днем. Степняков это обстоятельство не пугало, они с детства испытывали на себе воздействие холодных зим, а вот пираты, хотя и выросли в разных условиях, за последние годы жизни привыкли к мягкому жаркому климату Южного Архипелага, и теперь перестройку на сезонный климат переносили без удовольствия. Когда они только начинали обосновываться в горах, Магур предупредил Капитана, что близится время снегов, и тогда они будут заперты в горах до самой весны. Но Ригзури понимал, на что идет, еще собирая экспедицию. Он только надеялся, что его люди на берегу и корабли благополучно переживут зиму. Он оставил с ними толковых помощников, однако понимал, что долгое ожидание и суровые условия (хоть и не такие, как в горах), могут негативно повлиять на команду. Топорик в своих людях был уверен, единственное, чего он опасался — не передерутся ли две команды. Ригзури верил в людей чуть меньше, и где-то в глубине, старательно давя эту мысль, боялся обнаружить по возвращении пустой берег. Над командой Суслика был поставлен старпом «Алтеи», оказавшийся парнем дельным и сообразительным. Потихоньку началось сплачивание команд. Что произошло тем вечером в шатре Алана, когда туда привели его брата, Ригзури не знал. На следующий день же от степняков ему пришло сообщение, что те забирают узника к себе, а затем… Суслик пропал. Алан заверил Ригзури, что ему не следует беспокоиться, и это был выбор самого молодого человека. Он ушел. Однако его не изгоняли, и его брат явственно дал понять, что если он захочет вернуться, степняки не прогонят его. Ригзури оставалось только принять решение бывшего капитана «Алтеи». И поскольку у него и без того хватало забот в горной деревне, он постарался об этом больше не думать. Топорик, узнав о случившемся, только поморщился. — Что за дурень, — буркнул он, — семью нашел… и сбежал… Сам же тебе сказал, что для того с нами в экспедицию увязался, что б свой народ увидать. — и махнул рукой, сим показывая, что за гиблое дело было связываться с этим человеком. Ригзури только пожал плечами. — У каждого народа свои понятия. Не нам его судить. — А по мне так глупости! — бросил Топорик и уже тише добавил: — может, я уже так давно слоняюсь по миру, что такие понятия как гордость народа и все вот такое — для меня давно стерлись… Но лично я за здравый смысл! У нас же тоже, можно сказать, пиратский народ. А? Как думаешь? — Вполне, — кивнул Ригзури, — вполне может быть. Чуть погодя, Ригзури спросил друга: — Но разве ты никогда не вспоминаешь свою семью или места, где родился? — Редко, — отозвался тот, — я стараюсь вспоминать места и людей, с которыми мне было хорошо. И больше жить сейчас. Потому как «тогда» — живет только в голове, и больше нигде. И с ним ты ничего не сделаешь, а с «сейчас» — каким бы оно ни было — можешь. — Вот поэтому ты всегда был хорош в побегах, — усмехнулся Ригзури. — Именно! И вот я здесь — здоров и весел. А что, если бы я, как меня в первый раз поймали, себе бы вены вскрыл, как эти гордецы, что тогда? Вот. Ничего. Совсем ничего. Пустое бы место было. Ригзури кивнул, в этом он был согласен с Топориком. * * * В горы спустилась зима. Ригзури, которому и без того не слишком нравилось жить в пещерах, предполагал, что теперь, когда снаружи температура упала настолько, что лужи покрылись льдом, грязь превратилась в хрустящие жесткие глыбы, и все это сверху стало регулярно засыпать снегом, холод их жилищ станет невыносимым. Однако он ошибался. Температурные условия в пещерах оставались стабильными. Когда он поделился своими наблюдениями с Магуром, тот лишь усмехнулся: «а ты думал, мы дураки, столько поколений здесь живем?» Потом мастер объяснил, что такова особенность горы, что вода, оставленная на ночь в котле, в пещере не замерзает. Несмотря на холодную погоду, тренировки пиратов и степняков продолжались. Алан совсем поправился и тоже принимал в них участие, к тому же он был первым в обучении работе с огненной пылью, чтобы потом иметь возможность передать знание остальным степнякам и отцу. Ригзури и Алан нашли друг в друге занимательных противников в сражении на саблях. Оба отлично владели холодным оружием, и возможность сойтись с равным представляла особую форму мужского дружеского взаимодействия. Топорик тоже не упускал возможности размяться. Ригзури, как-то наблюдая за другом, подумал, смотря на его разминку: вряд ли догадаешься, что происходит с этим крепышом в бою. Он не знал никого больше, кто так сильно изменялся бы в реальной схватке. — Твой помощник не большой любитель прямого сражения? — спросил Алан, проследив за взглядом Ригзури. — У меня тоже есть люди, которые пробьют глаз сокола стрелой, но их лучше не ставить в первые ряды с саблей, — интерпретировав молчание Ригзури как смущение, продолжил предводитель степняков. — У Топорика много талантов, не все из которых можно оценить при первом взгляде на него, — уклончиво ответил Ригзури. — Так можно сказать про всех людей. Я же понимаю, что ты не зря поставил его первым после себя человеком. — И помимо этого, я обязан ему очень многим, в том числе свободой, — Ригзури посмотрел прямо в глаза Алану и спокойно продолжил, — мы вместе бежали из рабства. Степняк покачал головой: — Ты правда думаешь, что я не понимаю, какое у большинства из вас прошлое? Я ведь уже давно сказал тебе, что у разных народов разные обычаи, и не к чему нам судить друг друга. — Я хотел, чтобы между нами не оставалось недомолвок. Скрытность, как мы уже видели, не привела ни к чему хорошему. — К плохому тоже не привела, — сказал Алан. Видимо, на ситуацию с его братом они смотрели различно. Потом добавил, подводя черту под этим вопросом: — Скажу тебе вот что, если однажды нам придется выйти в поле с врагом, для меня будет честью оказаться с тобой на одной стороне. Ригзури ответил степняку тем же. Глава 46. Лисица Смерть не пришла к ней и в этот раз. На третий день после окончания буйства стихии, вода отступила, оставив у приступов выжившего леса, среди обугленных стволов и ветвей, истонченное тело, вновь обросшее плотью. Римьяна медленно приходила в себя. Теперь рядом не было Старшей Жрицы, чтобы ухаживать за ней, и ей предстояло восстанавливаться самой. Сквозь частично возвращавшееся сознание она ощущала движение неясных теней, быть может, это были лишь плывущие по небу облака, заигрывающие то со светом, то с тенью. Однако ей это напоминало фигуры людей. В какой-то момент сквозь пелену этого состояния ей послышался женский голос, звавший ее. «Ты должна вернуться!» — настойчиво повторял голос. Потом снова пришла тьма, то ли для ее сознания, то ли для всего мира. Склон горы излучал тепло, и снежинки, время от времени сыпавшие с неба, таяли при соприкосновении с телом черной горы. Римьяна тоже чувствовала это тепло и, несмотря на то, что оно не сильно компенсировало холод воздуха, грелась в нем. Ночи сменялись днями, а дни ночами, и тело девушки снова могло шевелиться, однако сознание не желало возвращаться целиком. Ее поглощал мир этих неясных образов, туманный и по-своему уютный. Голос женщины она слышала теперь реже и не желала ему подчиниться. Где-то в отдалении бил бубен, и в одном из своих снов-видений она шла по ветвям дерева вверх, отдаляясь все сильнее от той себя, что лежала, оплетенная корнями дерева. Словно эти две ее сущности неожиданно начали терять связь, которой была она сама… * * * Римьяну разбудило прикосновение чего-то мокрого и прохладного к щеке, а потом легкое облачко дыхания. Она вздрогнула веками, из-под них хлынул поток мягкого света, какой бывает сумрачным осенним днем. Прямо у лица девушки нависла пушистая лисья морда, ее зеленые глаза разглядывали лицо Римьяны. Потом лиса снова ткнула мокрым носом ей в щеку и, раскрыв пасть, усеянную мелкими острыми зубами, принялась лизать лицо Римьяне. Девушка вздрогнула и, наконец, зашевелилась. Она подняла с трудом слушавшуюся ее руку и попыталась отодвинуть лисью морду от себя. Но лисица и не думала отступать, снова потянувшись черным носом в лицо девушке, потом перешла через нее и уперлась в ее тело пушистым боком. Римьяна предприняла попытку сесть. Со второго раза у нее это кое-как получилось, к вящему веселью ее странной соседки. Рыжая начала скакать, припадая к земле, словно мышкуя. Любопытно, что шерсть зверя действительно была огненно-рыжей, а вовсе не серой как положено лисам зимой. Потом лисица сунулась к девушке под руку, будто пытаясь помочь в ее стараниях подняться. Римьяна немного оперлась о свою новую подругу. Тело слушалось плохо. Но боль немного отступила, и девушка, приложив невероятное усилие, поднялась на ноги. Она была чрезвычайно худа, на пальцах рук и ног в области ногтевых пластинок виднелись следы запекшейся крови. Одежда висела лохмотьями. Римьяна огляделась, пытаясь понять, как она вообще оказалась в этих краях, тем временем лиса не успокаивалась. Она скакала подле, и то и дело пыталась тянуть девушку за край одеяния. Наконец, Римьяна двинулась за неугомонным зверем. Лиса привела ее к реке, над которой витало легкое облачко тумана. Коснувшись воды, девушка поняла, что это вовсе не туман, а пар, поскольку вода была горячая. Тогда скинув с себя рваную и окровавленную одежду, Римьяна с блаженством погрузила свое измученное тело в реку. Теплая вода объяла его, неся расслабление каждой мышце и смывая с тела запекшуюся кровь. Лисица спокойно ожидала, пока девушка отмокнет в реке. Из воды Римьяна вышла, чувствуя себя куда живее. Лиса принесла ей веточку какого-то растения, и девушка с благодарностью съела его. Потом она напилась из ручья и, накинув остатки плаща, вместе со своей рыжей подругой двинулась в путь. Лисица сопровождала ее весь день, пока они шли через горы. Однако после ночлега девушка не нашла следов своей провожатой. Она исчезла с ее пути так же внезапно, как и появилась на нем. Дальше Римьяна продолжила путь одна. Зима только начинала отпускать скрюченный на склонах гор лес. И местами жрица шла, увязая в снегу, но он больше не обжигал ее босых ног, а таял от прикосновения к ним. В прогалинах, открытых оживающему солнцу, прятали набухающие бутоны первые зеленые предвестники весны. То тут, то там Римьяна замечала следы возвращавшейся жизни — то отпечаток заячьей лапы, то жужжание первой пчелы, ждущей раскрытия нежных лепестков в снегу… Римьяна еще не до конца пришла в то состояние, когда мысли собираются в голове в оформленные слова, а тело ощущает свою телесность. Сейчас оно было скорее продолжением той бестелесной мощи, что переливалась красками раскаленного угля внутри него. Она могла делать с ним всё. Она ощущала землю, как продолжение своего тела, воздух — как часть своего дыхания, переплетение ворсинок на корнях деревьев — одинаково хорошо, как и каждую тончайшую жилку в свои теле… Между этими материями не было больше существенной разницы. Да и не только материей. Практически разорвав ее на части, огненная гора подарила Римьяне ту целостность, о которой молодая жрица в своем предыдущем состоянии не могла и помыслить. Это стало второй трансформацией на ее пути. Однако обретенная соединенность практически стоила жизни ее телесной оболочке. Но странная поддержка ее тройственного состояния дала ей выстоять. Состояние, ключ к которому подарила ей шаманка. Но была ли она на самом деле? С какого-то момента пути через бескрайние Западные Леса Римьяна перестала ясно ощущать границу между тем миром и этим. Хотя в состоянии, в котором она сейчас пребывала, это было вряд ли важно. Она не думала подобными категориями, более того мыслей не было как таковых, словно их унесло ветром как сизые облака с лица небес.