Глава 44. Страна льда Ночи становились все холоднее. Римьяна жгла костер и куталась в плащ, свернувшись калачиком. Одной такой холодной ночью сон ее был прерывист. Она никак не могла согреться, находя себя то в одном, то в другом скукожанном положении, наконец, не выдержав, девушка распрямилась и вытянула все тело. Наполняя мысленно его жаром, и сопровождая это упражнение медленным дыханием под счет, она стала проваливаться в сон. Дойдя до границы, она попробовала ощутить свои руки, потом другие части тела, и постепенно поднялась над ним, как научилась делать ещё в своей келье. Неожиданно ей захотелось увидеть Настоятеля. И, повинуясь порыву, она стала сосредотачивать свое внимание на замке. Она неслась над бесчисленными вершинами деревьев, крышами домиков, улочками большого города, и наконец оказалась перед стенами крепости. Она могла проходить сквозь них, видя отдельные песчинки и ракушки, из которых состояли камни кладки. Она проходила сквозь кельи жрецов и башни, пока не оказалась возле стрельчатого окна одной из них. Вместе с лунным светом она влилась в комнату. На широкой деревянной кровати спал мужчина, лицо его было расслаблено, а тело лежало ровно на спине, со слегка раскинутыми в стороны руками. Римьяна приблизилась, и веки спящего дрогнули. Настоятель открыл глаза и увидел в льющихся в комнату лучах лунного света девушку-жрицу. Он улыбнулся и сел в постели, оставив себя лежать мирно распластавшимся. Римьяна протянула руку к сновидению Настоятеля, и их кончики пальцев соприкоснулись. В этот момент она почувствовала, как тело зовет ее обратно, мир раздвоился — в нем было и это прикосновение, и холод пронизывающий ее лежащее на лапнике тело. Это длилось лишь мгновение, и потом наступила телесность. Римьяна проснулась и увидела, что костер ее совсем потух. Однако ощущение полета и прикосновения все еще жили в ее теле. Девушка попыталась согреть себя движением, принявшись снова оживлять костер. Озябшие руки плохо слушались, а изо рта вырывался пар. «Неужели так сильно похолодало этой ночью», — думала она, снова сворачиваясь у огня. Ранним утром Римьяна увидела тонкое кружево изморози, покрывшее опавшие хвоинки. * * * Все холоднее становились утра, все невыносимее — ночи. Однако Римьяна продолжала свое движение на Север. Рельеф местности менялся, а лес стал суше. Порой девушке приходилось карабкаться вверх по склонам, а потом вновь спускаться. У нее не было возможности обозреть всю местность целиком и выбрать более удобный путь. Молодая жрица шла по внутреннему наитию, руководствуясь лишь смутными ощущениями слепого, двигающегося на ощупь. Снег теперь шел все чаще, но наста пока не формировал, успевая растаять до следующего снегопада. Римьяна чувствовала, как все больше отрешается от тела, поскольку ему все сложнее становилось мириться с суровыми условиями и холодом. В какие-то моменты она с трудом нащупывала границу между бодрствованием и все более материализующимися сновидениями, и чем лучше она осознавала себя там, за вуалью ночи, тем туманнее — днем. Если бы ей только не было так холодно, если бы только ей удалось хоть чуть больше насытиться, она, возможно, осознала бы опасность, которую их учили распознавать в монастыре, но, когда тело переходит в режим выживания, трудно оставаться столь же осознанным как когда ты в тепле и не испытываешь постоянного голода. Край, в который привел девушку внутренний зов, был по-своему прекрасен, но красота эта была холодна и сурова ко всему, что осмеливалось ее наблюдать. Голые отроги, как крылья мертвых летучих мышей, топорщились на холодном ветру под чарующими красками серо-голубого неба. Облака словно пытались соревноваться в причудливости форм с упирающимися в них скалистыми вершинами. Ветер сопел и хныкал, запутавшись в ущельях. И его жалобное дыхание превращалось в льдистые острые снежинки, витавшие в воздухе у подножий гор. Одинокая путница в истертой обуви брела вверх по каменистым склонам. Почти не спотыкаясь, она шла, словно в полузабытьи, а на горизонте конусообразной тенью возвышалась сиреневая в свете умирающего солнца гора, дыхание которой могло бы погрузить во мрак весь материк. Склоны горы покрывала белая корка, гора спала. И к ее черной каменистой вуали шла еле живая жрица. Она уже несколько дней почти ничего не ела, ее путь, останавливаемый лишь на несколько часов отрывистого сна, как монотонная качка лодки на волне, превратился в единую череду шагов, не разделенных на восходы и закаты. Солнце за день светило все меньше, да и то, в основном, через густую облачную завесу. Римьяна уже почти не ощущала холода и пронизывающего ветра. Она давно находилась в пограничном состоянии, уйдя в медитацию прямо во время этого монотонного движения. Не было смысла останавливаться… и она шла — шаг за шагом, как переливы воды, как покачивание маятника, шаг — за — шагом… Она не помнила, как достигла черного каменистого бока, как упала на эту шкуру древнего животного, и как гора вздохнула от ее прикосновения. Рядом с упавшим телом тонкими прожилками на камнях вытянулись две тени и замерли словно в ожидании. * * * Огонь вырывался из недр Земли, будто сквозь потрескавшиеся руки при сдавлении сочилась кровь. Рваные разрывы зияли лавой. Ливень, исходивший из небес, таял при приближении к огненным зевам, и парами облаков поднимался обратно. Но туч не достигал, и витал в межпространстве, залепляя волосы и глаза терпкой влагой. Небо грохотало, низвергая змеиными языками острия молний. Деревья на холме раздирало на куски, и их обугленные вырванные из почвы корни крючились на фоне мерцающих вспышками небесных молний. Римьяне казалось, что все ее тело подвергается той же метаморфозе: мышцы сами собой отдирали себя от костей, кровеносные сосуды прорывались сквозь кожу алыми струями, как лава из земных недр. Нервы трепетали струнами, неспособные передавать зашкаливающий информационный стимул. Она бы давно потеряла сознание, если бы была в нем. Но Римьяна уже давно находилась в переходном состоянии, поэтому эти метаморфозы казались ей лишь смутным отражением окружающего. Границ в этом состоянии не существовало, и их образы были отчетливо мнимыми. На холме роща превращалась в хворост. Потихоньку трещины дошли до ледника, и оттуда выступила вода. Потоки неумолимо наступали. Буря ревела, и усилившийся ветер разметывал пепел. В этом черном вихре и бурых селевых потоках уже невозможно было различить земли. Тело девушки умирало… Где-то отдаленно слышались ритмичные тихие удары бубна, или же это ворчала огненная гора своим жерлом… Высокое дерево, оплетающее все корнями и ветвями, было неотличимо от ее жил. Она стояла на его вершине, бесстрастно наблюдая ту, что стояла в его корнях, наблюдая ее. И лишь в центре лежало холодное тело их хозяйки, сливаясь своей недвижимостью с горой. Глава 45. Там, где родится металл Металлурги жили в пещерах, извилистых ходах, созданных не только природой, но и киркой человека. Это был настоящий огромный город, где нашлось место даже для конюшни. Разместили пиратов в нескольких пещерах, отдельно от степняков. Ригзури подозревал, что последнее было пожеланием Алана. Тот по-прежнему не поощрял общения между двумя отрядами. К счастью Ригзури, несмотря на внешнюю суровость, горняки оказались более сговорчивыми. И, когда он ночью вышел прогуляться, завороженный странными огнями, к нему быстро присоединился пожилой мужчина из местных. Он не попытался намекнуть Ригзури, что гостям не следует шастать в одиночку по чужому городу, а наоборот, спросил его, не хочет ли тот посмотреть на процесс отлива металла. — Почему вы работаете даже ночью? — спросил своего провожатого Ригзури. — Так уж повелось, что некоторые процессы лучше делать не при свете солнца… — ответил тот, — пойдем, посмотришь… Проходя по одному из туннелей, Ригзури увидел тачку, полную странного вида камней. — Что это такое? — спросил капитан, подбирая один из упавших черных обломков. Тот был легок и хрупок. — О-е, это, человечек, — так горняк называл пришельцев, — будет лучше, чем любое срубленное дерево. А дерево нам и без того на много надобно, — он странно коверкал слова, и поначалу Ригзури с трудом понимал его, несмотря на то, что говорил горняк на общематериковом. То, что капитану открылось в горах, не могло привидеться ему даже во сне — длинные темные проходы, созданные руками этих крепких жилистых человечков с нездоровым цветом лица. Их руки были кряжисты, как сучковатые ветви горных деревьев, со следами старых мозолей и ожогов. Здесь царили столь странные запахи, что Ригзури не мог их ни с чем сравнить. — Мать-гора, — рассказывал горняк, — родит много — но только если подход знать. Смекаешь, человечек? Как баба — то лаской надо, а то, — и он потряс кулаком, в котором, видно, не раз держал кирку. Ригзури и впрямь все это напоминало насилие над землей. Но отступать было поздно, к тому же он и так давно пользовался тем, что, оказывается, изначально приходило отсюда. Они прошли несколько высоких галерей и спустились на уровень земли. Туннель вел наружу. Печи стояли в долине. Руду, добытую из чрева горы, переправляли туда на маленьких повозках, запряженных ослами. Гигантские сооружения из глиняных кирпичей располагались подле реки. Она, каскадами сбегающая с гор, обрушивалась на огромные деревянные колеса, запускавшие странный механизм, какого Ригзури раньше не видел. О речных колесах ему уже приходилось слышать от одного из моряков, семья которого до постигшей их трагедии занималась помолом муки на материке. Однако эти колеса крутили совсем не жернова. Каменые строения, увенчанные струями черного дыма, обслуживали сразу несколько человек. Ригзури и его провожатый спустились к одному такому сооружению, как раз когда туда прибыла тележка, груженая черными камнями. Мужчина, ее приведший, и еще один человечек, ждавший подле строения, принялись лопатами выгружать привезенное. Последний, несмотря на уже не жаркую погоду, был обнажен до пояса, но черен, как если бы прибыл с дальних южных островов. — Вот, смотри, человечек! — сказал горняк капитану, — смотри на них… Они служат ее горячему прожорливому чреву. Ей нужно много воздуха и много корма, только тогда она родит. Пошли, я покажу тебе ее. Женщинам туда нельзя. Чтобы печь родила, ей, как и женщине, нужен мужчина, так ведь? — и горняк прищурился. Ригзури кивнул. Он слышал уже что-то подобное о посевах. В его племени это было мало распространено, хотя они держали несколько небольших сменных полей, разбросанных по лесу. Но те племена, что жили южнее и больше времени уделяли земледелию, очень трепетно относились к тому, кто и как засевает поле, не допуская до этого процесса женщин, поэтому слова горняка были понятны ему. Горняк отвел Ригзури туда, откуда выходили эти черные люди, и тогда капитан понял, отчего они были обнажены. В здании царил безумный жар, словно в бане, но он был пропитан не смолянистым свежим запахом лапника или вымоченных в воде ветвей березы. Печь пожирала камни, привезенные с горы, выдыхая удушливое черное марево, скрипел деревянный ворот, заставляя кожаные мешки выплевывать в ее нутро воздух, и тогда пламя доходило до такой температуры, что изъятая из плоти горы руда начинала таять, как свечной воск. Ригзури не отрывал взгляда от гигантской печи, снизу к ней был подведен воздуховод, через который, посредством специального механизма, подавался воздух для раздувания жара. В какой-то момент ему действительно почудилось, что он начинает видеть что-то женоподобное в этой огненной яме. Ригзури не мог оторвать взгляда от лона печи, оно показалось ему живым, как будто дышали не кожаные мешки, а вся печь, тяжело и мучительно, как женщина перед родами. У него закружилась голова, и мир стал колебаться перед взором. Он почувствовал крепкие ладони горняка на своих плечах, и тот, поддерживая, вывел его на воздух. — Ээээ… вчадило тебя… Бывает, по первости, — сказал мужичок, усаживая капитана на камень. Ригзури медленно привыкал дышать. Он осторожно глотал воздух, стараясь отогнать от себя ужасное наваждение. — Как вы там находитесь?.. — спросил он, немного продышавшись. — Человек ко всему привыкает, — горняк усмехнулся, — такой уж он — человек. Нам жить в горах хорошо. Тебе в твоем — море — хорошо. А захочешь жить здесь — и к печам привыкнешь… Пойдем, самое интересное для тебя — дальше. Пока они брели вниз по реке, горняк продолжил рассказывать про выплавку металла, видя явный интерес пришельца: — Это небыстрый процесс. Порода должна расплавиться и разделиться на разные слои. Почему тебя занимает это? — повернулся он вдруг к собеседнику, — обычно приходящие к нам нелюбопытны, они просто покупают, что им нужно, и уходят. — Мне нужно нечто особенное, — пояснил Ригзури, — вы ведь льете пушки для них? — Нет, но мы можем, — ответил горняк, — они покупают металл, их кузнецы тоже знают, как это делать. — Почему же они делают мало хороших пушек? — Они покупают плохой металл. — Почему? — Больше пушек можно сделать, да и кузнецы их не очень понимают в этом. Они привыкли к холодной ковке. С печами все сложнее, много вещей одновременно знать надо. Мне не объяснить тебе на вашем языке, там нет нужных слов. — Вы сможете сделать для нас хорошие пушки, которые не будут взрываться при выстреле? — Да, — спокойно ответил тот, — мы это можем. Но дорого обойдется. — Как дорого? — Смотря, сколько пушек и какого размера. — Двадцать три на каждый из наших кораблей, их два… И две крупные, чтобы установить на крепость. Мужчина остановился и присел на камень, там он достал тонкий колышек и принялся чертить на земле, уточняя у Ригзури размеры и сверяя их меру со своей. Они пошли вниз по реке, минуя остальные курящиеся здания. Горняк, назвавшийся капитану Магуром, продолжил свое объяснение. Он рассказал, что жидкий металл из печей отправляли на место литья в специальных емкостях, перевозимых на телегах. За время доставки часть металла оседала на стенках сосудов, постепенно делая их все толще. За рядами печей располагались специальные ямы для литья крупных форм. — Вот, гляди — эти могут быть для пушек, как ты хочешь, — сказал ему проводник, — сюда погружаем форму твоей пушки и стержень, — он водил рукой у глубокой ямы, вымазанной потрескавшимися слоями глины, с металлическими вкраплениями. — Но металл не сразу из первой печи привозим. Вначале вон так, — и он указал на ближние к ним печи, — греем еще раз — чистим, потом уже сюды. Понял? Ригзури кивнул. — Вот. Будем теперь мерки сверять. Посмотрим, какие ямы подойдут.