– Да ты что? – Ну да. У них и до этого были близкие отношения. Да в отелях всегда все со всеми спят среди персонала. – Но София же была замужем, – произнес я. Натан пожал плечами: – И что? Я встал: – Кстати, хорошо, что напомнил, я же обещал Софии прийти поговорить с ней. Всё, парни, мне пора. – Поговорить с ней? О чем? – Она хотела поделиться историей, сказала, можно прийти после обеда. Арран кивнул на мой стол: – Для твоего дневника? – Это не дневник. Это записки. Он усмехнулся: – Как скажешь. Натан встал и похлопал меня по плечу: – Приятель, ты пишешь книгу воспоминаний. Не волнуйся, никто не будет ее рецензировать. Я проводил их до двери и помахал рукой, когда они дошли до конца коридора, и легкая дрожь пробежала у меня по спине. Глядя на этих двоих – Натана с его потерянным отцом и Аррана с его жутким мальчиком в углу, – было трудно в глубине души не заподозрить, что мы все оказались в отеле не случайно. Я понимаю, это только один из способов, которым разум стремится восстановить контроль, отыскивая смысл в случайной и безразличной Вселенной. И все же странное место – этот отель. Люди остались здесь только благодаря каким-то несчастным случаям, суевериям или просто потому, что сбились с привычного пути. Словно сам отель притянул нас к себе из самых отдаленных уголков мира. И когда мы собрались здесь, этому миру пришел конец. Не знаю, к чему я все это веду. Это просто мысли вслух. День шестьдесят второй (3) После ужина я наконец побеседовал с Софией. Предупредив, что ей неудобно делиться личным, она поставила условие: пока мы разговариваем, она будет работать – готовить еду впрок для заморозки на следующие несколько дней. Конечно, это отвлекало, и записывать было не совсем удобно. – Если мы не расскажем о себе сейчас, до того как умрем, наши истории будут потеряны навсегда, – сказала она. Я писал за серебристым разделочным столом, рядом с плитой, пока София одна во всей кухне готовила еду. Огромная кухня, предназначенная для большой команды поваров, продолжалась позади нее рядами холодильников и шкафов, плит и духовок. Убрав волосы назад и закатав рукава, она рассказывала, не глядя на меня: – Ты спросил, почему я стала шеф-поваром. По-моему, тебе понравится эта длинная история. – Она выложила на стол пакет с круглыми карамельками, завернутыми в фантики, и пододвинула его мне. – Только никому не говори о конфетах. Поспешно оглядевшись и невольно улыбнувшись своей реакции, я взял одну конфету. София не убрала пакет: – Возьми больше. Вряд ли еще их увидишь. Я последовал ее предложению и положил горсть конфет в карман, а одну конфетку отправил в рот, перед тем как начал записывать. От сахара в голове сразу прояснилось. В то же время он напомнил мне о Рут и Марион, и вдруг стало отчаянно грустно. – Родители у меня были военные, поэтому мы много переезжали. Я никогда не жила на одном месте подолгу. Мне было лет семь, когда отца перевели в Косово. Там очень красиво, но обстановка… гм… как бы это сказать… иногда она была жестокой. – Неспокойной? – Да, пожалуй, неспокойной. И еще немирной. Однажды вечером по дороге домой на отца напала банда парней, требуя отдать им бумажник. От гордости или от глупости, но он сказал им «нет». – Как его звали? – Самуэль Абелли. Фамилия итальянская, как и у его родителей. Ему было тридцать пять лет. Я поздно появилась на свет, через семь лет после моей сестры. Я записал имя, и София продолжила рассказ. Она готовила суп в основном из консервированных овощей и строго экономила наши запасы мяса, поэтому большую часть времени я чувствовал себя голодным, но в свете грядущей зимы такая экономия имела смысл. – Среди этих парней был подросток лет шестнадцати, как сказал отец. Он держал дробовик, а парни постарше подначивали его: «Стреляй в него, стреляй в него!» Отец повернулся, чтобы убежать, и, споткнувшись о тротуар, упал, а подросток выстрелил ему в бедро. Сюда. – Выгнув спину, она указала на свое бедро. Я перестал писать и вопросительно посмотрел на нее. – Это точно история о том, как ты стала шеф-поваром? – Если не будешь перебивать, то да. Я спрятал улыбку, а когда снова встретился с ней взглядом, уже она вопросительно вскинула брови. – Прости, я внимательно слушаю. – Зря я угостила тебя конфетами, – ворчливо произнесла она. – Они слишком возбуждают. Я понял, что она шутит. Только без улыбки. Рассмеявшись, я вспомнил о конфетах в кармане и съел еще одну. Потом, конечно, мой зуб даст о себе знать, но конфеты были настолько хороши, что стоили такой жертвы. Я с хрустом прокусил наружную оболочку, и рот наполнился сладостью с кисловатым привкусом яблока. – Раненный, отец бежал около полумили; он сказал, что, наверное, сработал инстинкт самосохранения и он не чувствовал боли в ноге. По дороге ему попался отель. Он вбежал и, попросив портье не выдавать его, спрятался. Девушка не выдала его, и банда двинулась дальше. А отец пошел домой, а не в госпиталь, потому что… вообще-то, я не знаю, почему он не пошел в госпиталь. Может, гордость не позволяла или смущение. Не знаю. – Он не обратился в полицию? – Тогда это не имело смысла. Кроме того, по-моему, он не хотел, чтобы арестовали детей, ведь многие из этих бандитов, по сути, были детьми. Может, он потому и не пошел в госпиталь, иначе его сослуживцы настояли бы на возмездии. – Что тогда происходило в Косово? – Мне было семь лет. Что я могла знать о государстве Косово? Я сделал пометку «загуглить Косово» и вспомнил, что не смогу. У меня больше не было ни журналов, ни библиотек, ни ресурсов. Эпоха мгновенной информации закончилась. Я посмотрел на «загуглить Косово» и медленно зачеркнул пометку. – И что произошло потом? – В течение нескольких дней ничего. А затем началось заражение. Он не хотел говорить маме, как все плохо, да и она почти все время работала. Он забинтовал ногу и никому не показывал. Но однажды я застала его на кухне, когда он чистил рану, пытаясь увидеть ее в зеркале. Он закинул ногу на стол и балансировал, стоя на другой ноге. Увидев меня, он потерял равновесие, но не успел скрыть рану. Я спросила, что случилось, и он ответил, что в него стреляли и теперь он не может вытащить пулю. Я начал понимать, куда она ведет, и, перестав писать, просто слушал. – Я предложила посмотреть, – продолжала она. – Он сказал, что я еще слишком маленькая, но мне было все равно. Вид крови меня не пугал. Я взяла кухонный нож и спросила отца, как выглядит пуля, и он отпил большой глоток чего-то из бутылки. Не помню чего. Следующей мне попалась конфета с черной смородиной или чем-то очень похожим. Она напомнила мне о походах на пляж. Я отключился, вспоминая запах тепла и раскатывание пляжных полотенец, песчинки под ногами. И когда снова вернулся в реальность, София произнесла «кухонный нож». – Он описал пулю? – повторил я последнее, что слышал. – Он сказал, что это маленький металлический шарик, который я узнаю, потому что это не часть его ноги и он не должен находиться там. – И тебе было семь лет? – Ну, может, восемь или даже девять, но точно не старше. Отец лежал на столе лицом вниз, закусив ремень, а я кухонным ножом ковыряла рану, пытаясь обнаружить пулю. Он издавал ужасные звуки, но велел продолжать, несмотря ни на что. Не помню, чтобы меня взволновала кровь. Я знала, что отец хочет, чтобы я продолжала делать то, что делаю. Она мелко нарезала овощи и бросила их в кастрюлю, затем засыпала что-то, напоминающее булгур. – Так ты нашла пулю? – спросил я. – Нет, я нашла гвоздь. – В смысле? – У бандитов, наверное, не было пуль, и они зарядили дробовик гвоздями и другими маленькими кусочками металла. У отца и началось заражение именно потому, что в ногу попал гвоздь, а не пуля. Как только я достала его, отец пошел в больницу. – С ним все было в порядке? – Зря он не обратился в больницу раньше. Рана зажила, но нога все равно болела до конца жизни. Я сохранила тот гвоздь. Он все еще у меня, наверху. – Твой отец жив?