– Она хочет знать, за кого ты голосовал, – произнесла Лорен. – Не понял. Петер кашлянул. – За кого ты голосовал. Два года назад. – Ого! То есть ты все-таки говоришь по-английски? – осадил я его. – И по-английски, и по-французски. Она хочет знать, за кого ты голосовал на последних выборах. – За кого я… Что? – Ваш президент, – произнесла Лекс, почти выплюнув это слово в меня, и указала на Томи: – Она голосовала. А ты? – Гм… – Я оглянулся на Томи, которая делала вид, что не замечает нас, ее лицо было опущено к самой тарелке, глаза скрыты волосами. – Я… не голосовал за него. И моя жена тоже. Все закивали, будто это признание делало меня нормальным человеком. Я видел, как Дилан отметил в своем списке последних пришедших на обед и исчез на кухне – ушел за своей едой. Лучше бы он остался в зале. Лекс что-то сердито произнесла по-французски. – Все в порядке? – спросил я. – Она виновата, – пожала плечами Лорен. – Именно это Лекс и говорит. Конец света наступил из-за таких, как она. – По-моему, так нельзя утверждать, – сказал я. – Да почему нельзя? – не выдержал Ван Шайк, оглядывая обеденный зал. – И где соль? – Нельзя всю вину сваливать на одного человека из-за… Лекс швырнула свой столовый прибор и что-то крикнула. Я не разобрал смысл слов, но услышал, как позади меня Томи встала из-за стола. Я тоже встал, хотя бы просто для того, чтобы оказаться между ними. Петер переводил взгляд с меня на Томи и обратно, но, казалось, спор мало интересовал его. – Да ладно вам, глупость какая-то! – Я переводил взгляд с одной французской девушки на другую. Томи уставилась на меня: – Я уйду, если уж так хотите. – Она, видите ли, расстроилась! – произнесла Лорен без малейшего намека на сочувствие. – Мы потеряли из-за тебя все. Тупая гребаная… Наверное, дальше она использовала французское ругательство, потому что я не понял его. – Отлично. Тоже хотите высказаться? – Томи сложила руки на груди и, вскинув бровь, посмотрела на Ван Шайка и Петера. С выражением полного презрения Ван Шайк сплюнул на пол: – Она права. – Да пошел ты! – крикнула Томи, схватила свою тарелку и стремительно вышла из ресторана. – А где соль? – снова спросил Ван Шайк. Сидевшая с подрагивающими губами Лекс почти сразу же встала и тоже ушла. Лорен последовала за ней. Все взгляды были обращены на нас. Не желая сидеть наедине с Ван Шайком и Петером, которые молча поглощали еду, уткнувшись в свои тарелки, мы с Натаном пересели к Тане на свое обычное место, за стол у окна. У Тани волосы заплетены в длинные косы, обернутые вокруг головы. – В ее словах есть некоторый смысл, – произнесла она, гоняя вилкой по тарелке бобовый салат. У меня не было сил спорить с ней. И я даже не был уверен, что хочу. День шестьдесят второй (2) Я не собирался писать о происшествии, которое случилось сразу после моего ухода из ресторана, потому что трудно описать его и не выглядеть эгоистом. Но упомянуть о нем необходимо: после спора за ужином, по-моему, важно точно передать, какая атмосфера царила в отеле. Настроение участников вылазки за продуктами по-прежнему оставалось напряженным и подавленным, а мое доверие к группе подорвала кража чемоданов. Теперь каждый является потенциальным убийцей. Также я пришел к выводу, что у неамериканцев копится негодование. Они обвиняют нас – Томи и меня – в конце света: одна голосовала за наступление конца света, а другой сделал недостаточно для его предотвращения. Да, возможно, я сделал недостаточно. Вообще-то, здесь даже без «возможно». Мы все сделали недостаточно для того, чтобы конец света не наступил. Ван Шайк вышел из ресторана сразу за мной. У меня болел зуб, и нос тоже. Общаться ни с кем не хотелось, поэтому, когда он окликнул меня: «Эй!», я тут же непроизвольно отозвался: «Ну, что еще надо?» И мой ответ прозвучал несколько резко. Догнав меня на лестнице, он уже выглядел так, будто хотел подраться. Нетрудно понять почему. Некоторые люди реагируют на кризис, погружаясь в себя. Другие, наоборот, выходят из себя. Честно говоря, гендерный раздел между этими реакциями очевиден. С самого первого дня Ван Шайк находился в состоянии то ли борьбы, то ли бегства, как и Петер, но у того переживание кризиса проявлялось в меньшей степени, хотя где-то в глубине всегда громыхала агрессия. Никто из нас не в состоянии бороться с концом света, поэтому Ван Шайк решил бороться со всеми и со всем, таким образом сохраняя иллюзию контроля и власти. Это изнуряло. Он не очень хорошо воспринял мой ответ. – Считаешь себя лучше нас, да? – Нет, Николас, я так не считаю. – Выйдя на свой этаж, я направился к себе, и он последовал за мной. – Думаешь, никто не видит, как ты себя ведешь? Я повернулся, не позволяя ему подойти к моей двери, и посмотрел на него в упор: – Как? Ну, как я себя веду? – Держись подальше от Лорен и Лекс, Софии – от всех них. Я нахмурился: – Извини, не понял? – Извиняю. – Он сделал шаг в мою сторону. – Мы тебя насквозь видим. Не лезь к ним. – Николас, послушай, я не понимаю, что, по-твоему, я… – Хорош мое имя повторять, словно я ребенок. – Он выпятил подбородок. – Ты с Таней, потом трахаешь ту девчонку Томи. А теперь подкатываешь к остальным, будто ты единственный мужик в отеле! До меня наконец дошло, к чему он клонит, и я рассмеялся, хотя, наверное, зря так сделал. Возможно, из-за голландского акцента, но мне и в голову не пришло отнестись к его словам всерьез, как к реальной угрозе. – Ты серьезно? – А теперь ты еще и смеешься надо мной? – И он с силой толкнул меня в грудь. – Да что ты разошелся? – Мы последние люди, так, по-твоему, можно забрать всех женщин себе. – Забрать женщин себе? Ты спятил? Мне не следовало разговаривать с ним в таком несерьезном тоне. Но мысль, что его расстраивает мой потенциальный гарем, была слишком забавной, чтобы я отнесся к ней серьезно. На мгновение я даже забыл про зубную боль. Он упер руки в бока: – Как считаешь, что следует из того, что мы последние люди? – Кто ж знает. – А что будет, когда нам придется заводить детей, а? Я вдруг понял всю серьезность его слов и сделал шаг назад: – Ты действительно так думаешь? Что нам придется заново заселять планету и я представляю для тебя реальную угрозу?