Лучше бы он отругал меня, чем так пилить! Я был совершенно подавлен. «Вас разбаловали загранрейсами, но я из вас сделаю моряка», — звучал в моих ушах голос капитана. На следующее утро, послав боцмана на склад получать материалы, я побежал в контору начальника отдела снабжения. Мне надо было добиться и получить спецробу для команды — теплую одежду, сапоги, валенки, шапки, рукавицы теплые и брезентовые, шерстяное белье, — предназначенную для работы в условиях Арктики. Я составил заявку по всей форме. Но начальник снабжения посмотрел на заявку и вернул. — Нереально, — сказал он. Я не понял его. — Как нереально? Экипаж у нас сорок восемь человек, значит, сорок восемь комплектов плюс резерв. Все законно. Он усмехнулся и покачал головой: — Молодой человек, есть инструкция министерства, по которой вы можете требовать арктической экипировки лишь на пятьдесят процентов экипажа и не более. А на «Липецке» должны быть еще старые комплекты. — Да вы смеетесь! — вскричал я. — Мы идем в снабженческий рейс, там все разгружать самим придется, как же без робы? — А вот так. Не все же сразу будут работать. Будете чередоваться. Могу дать лишь на тридцать процентов команды. Меня затрясло от злости. — Ну, знаете, — я даже начал заикаться от негодования, — если бы такие снабженцы были у наших космонавтов — не видать бы им космоса еще лет пятьдесят. Начснаб спокойно взглянул на меня и изрек: — А вот подождите немного. Как начнут в космос караванами отправлять, так и космонавтам срежут нормы снабжения. Освоенный район, скажут. Вот и все. Раньше, в тридцатые годы, и у нас совсем другие нормы были. А сейчас что ж, трасса как трасса… Но я не дослушал его, забрал свои бумаги и побежал наверх, к начальнику пароходства. Когда я к нему пробился, наступил уже полдень. Через сутки мы должны были отходить, а я еще ничего не получил. Начальник пароходства Виктор Андреевич Шилов, еще не старый сухощавый мужчина с грубыми, твердыми чертами лица, внимательно посмотрел на меня, налил из графина воды в стакан и придвинул его ко мне. — Может, сначала выпьете воды, товарищ старпом? — предложил он. Я отмахнулся. Мне не до воды было. — Я слушаю. — Шилов склонил голову набок. И вот здесь прорвалось у меня все наболевшее на душе за эти двое суток, и я, торопясь и сбиваясь, принялся рассказывать ему о всех своих горестях, обидах и неурядицах, которые мне пришлось пережить за эти дни. Шилов слушал, внимательно наблюдал за мной, а потом вдруг спросил: — Так что же вы хотите от меня? — Извините, — спохватился я, — вот наряды. Я протянул ему бумаги и продолжал: — Завтра у нас отход, мы идем в снабженческий рейс, нам самим придется разгружать. Мороз, сырость, ветер, а начальник отдела снабжения дает экипировку лишь на одну треть команды. Шилов внимательно посмотрел заявку и вызвал начальника отдела. Тот вошел, взглянул на меня и грустно вздохнул. — Ты что же, старик, обижаешь молодые кадры? — спросил его Шилов. — Люди идут в Арктику, им придется в ледяной воде работать. Холодно там, а? Как ты думаешь, начснаб? Вот старпом мне все это здорово объяснил. Начснаб усмехнулся. — Он и мне это все объяснил. А только где ж я возьму ему столько? Ведь он там понаписал черт знает что, да еще и с запасом. «Кожаные сапоги на меху», — фыркнул начснаб. — Таких у нас сроду и не было. — Ну, ну, ты не жмись, а помоги человеку. Шилов что-то коротко черкнул на накладной и передал ее начснабу. — Ну вот, молодой человек, характер у вас, я вижу, горячий, напористый. Желаю успеха. Идите со стариком и не отступайте от него, пока не получите все, что положено. Я вышел из кабинета окрыленный. Арктическую экипировку для экипажа я получил теперь быстро, но, увы, лишь на половину команды. Все же это была моя первая победа. Вечером, точно в двадцать ноль-ноль — я выдержал этот срок минута в минуту — я докладывал капитану о полученном снабжении. Капитан выслушал и сухо заметил: — Это вы должны были сделать вчера. Опаздываете ровно на сутки. Старый сыч, поди угоди ему! «Опаздываете ровно на сутки». Педант и сухарь. «Я из вас сделаю моряка», — вспомнил я его обещание и улыбнулся: боцман, видимо, подражая капитану, тоже кричит на матросов: «Я вас сделаю тонкими, звонкими и прозрачными!» Ну и командочка! — Вы чему улыбаетесь? — спросил капитан. — Извините. — Вам не улыбаться, а выводы делать надо. Рейс в Арктику — это не шутки и не какая-нибудь там заграница. Займитесь немедленно проверкой судна. Отходим завтра после полудня. — Есть, — коротко ответил я. Наступил час отхода. Буксир оттащил нас на рейд, отцепился и быстро побежал обратно к причалу. — Малый вперед! — скомандовал капитан. Я повторил команду и передвинул ручки телеграфа. «Длинь-длинь!» — прозвенел ответ из машинного отделения, и «Липецк» медленно стал набирать скорость. Отправлялся я в рейс не первый раз, но никогда раньше не испытывал такого волнения. Я не мог спокойно стоять на одном месте и нетерпеливо переходил с одного крыла мостика на другой, неотступно следя за капитаном. Он стоял на правом крыле, повернувшись лицом к причалам. Крупные руки его в черных кожаных перчатках недвижно лежали на планшире, и сам он, большой и грузный, одетый в тщательно отутюженную парадную форму, стоял не шелохнувшись. Чуть в стороне так же молча стояли второй и третий помощники. — Дать прощальные гудки! — не поворачивая головы, отчеканил капитан. Я взялся обеими руками за широкое, обшитое кожей кольцо, свисавшее на короткой медной цепочке в центре рулевой рубки, и изо всех сил потянул его на себя. Это был настоящий морской гудок. Сначала послышалось глухое шипение где-то позади рубки, затем в том шипении стали нарастать басовые ноты, стекла в рубке вдруг мелко задрожали, и донесся густой, рокочущий, низкого тембра долгий звук. Он не был оглушительно громким, но в нем слышалась такая мощь, что у меня даже мурашки побежали по спине. Такие гудки бывают только у настоящих океанских лайнеров. Три протяжных гудка солидно прозвучали над притихшим заливом. После короткого молчания загудели в ответ корабли у причалов. Я отвечал каждому. Прощальная перекличка на рейде всякий раз тревожит мне душу. Почему-то всегда кажется, что в эти минуты на нас смотрит весь порт и все люди на улицах города останавливаются и провожают глазами уходящее судно. — Штурман! Дайте полный вперед! — Резкий голос капитана вернул меня к действительности. Я поспешно бросился к машинному телеграфу. Из залива мы вышли в открытое море через три часа. Все это время капитан стоял на крыле мостика. Я только выполнял его команды и старался вовремя отметить в черновике судового журнала каждый поворот, каждый траверз маяка. За всю вахту я не услышал от капитана ни одного лишнего слова. Молчаливый и недоступный, он стоял на мостике, не обращая на меня никакого внимания. А мне казалось, что он видит каждое мое неловкое движение, каждый мой жест, и от этого я чувствовал себя неуверенно. Когда я сдал вахту третьему штурману и спустился в свою каюту, то почувствовал страшную усталость. Я не в состоянии был даже сходить в кают-компанию поужинать и, едва добравшись до койки, мгновенно уснул. * * * В предотходной сутолоке я как-то не обратил внимания на молодую камбузницу Тамару Кузько. На судне называли ее «вечно сияющей» за веселый нрав, общительность и постоянную улыбку на лице. Она была молода, энергична, правда, на мой взгляд, излишне озорна. А на судне было сорок семь мужчин, все молодые, здоровые, веселые… И я заметил, что у камбуза всегда толпились свободные от вахты моряки. Оттуда слышался смех, возгласы, там царило веселье. Мы спокойно шли курсом на Диксон. Вахта сменялась вахтой, каждый вечер в кают-компании крутили фильмы, старые и новые, а в красном уголке продолжалась нескончаемая игра «в козла». И вдруг однажды в полдень капитан вызвал меня, к себе в каюту. Я шел, стараясь вспомнить свои упущения за последние дни. — Садитесь, товарищ старший помощник, — кивнул мне капитан. Я сел. Капитан попыхтел трубкой — он всегда напускал дыму, когда хотел кого-либо отчитать. — Вы следите за жизнью на судне? — спросил он. — Стараюсь, — ответил я. — Плохо стараетесь. Я пожал плечами. — Да, плохо. Вы знаете, что у нас есть камбузница Кузько? — Конечно. — А чем она занимается?