— Я буду жаловаться на вас, — наконец, устало проговорил я. А Мудров вдруг обрадовался: — Отлично! Вот и пойдем сейчас же в партком, и там ты на меня пожалуйся. — И пойду! — решительно отрезал я. — Чудненько! Пошли. Держа меня под руку, словно боясь, что я могу сбежать, Мудров повел меня в партком… Я искренне и пылко рвался в бой отстаивать свои права. А в парткоме так повернули дело, что я сам же попросил направить меня в этот проклятый рейс! Да еще рад был, что секретарь парткома великодушно согласился не вспоминать мое, как он выразился, несерьезное поведение. Спустя полчаса Мудров в своем кабинете вручил мне выписку из приказа по пароходству о назначении меня старпомом на «Липецк». Затем он облегченно вздохнул и вытер пот со лба. — Ну, слава богу… Эх, теперь бы на «Сосну» подобрать второго… — Кто капитаном на «Липецке»? Мудров поднял голову, взглянул на меня непонимающе, переспросил: — Капитаном? Где? А-а… на «Липецке»… Бородулин. — И снова уткнулся в свои бумаги. Я вышел. Бородулин Илья Гаврилович… «Илья-пророк-громовержец» — так звали его между собой моряки за крутой нрав. Говорили, что у него на судне никто из помощников больше года не задерживался, что служба у него поставлена, как на военном корабле, что… словом, многое про него говорили. На «Липецк» я перебрался в тот же вечер. Моросил дождик, и настроение у меня было самое мрачное. На палубе «Липецка» не было ни души. Только у парадного трапа мок под дождем вахтенный матрос. — Стали бы под навес, — посоветовал я ему. Матрос хмуро взглянул на меня. — Попробуй отойди от трапа, — проворчал он, — боцман живьем слопает. Я направился к капитану. Не могу сказать, что Бородулин обрадовался моему приходу. Высокий, в меру плотный старик с раздвоенным подбородком и редкими белесыми бровями, он равнодушно выслушал мой рапорт о прибытии в его распоряжение, прочитал направление из отдела кадров и долго, бесцеремонно осматривал меня с ног до головы. Я стоял перед ним и не знал, куда деть руки. Мне показалось, что они у меня вдруг стали не по росту длинны. Нет, на самом-то деле руки у меня были нормальные. Но недавно мне пришлось подшить обтрепавшиеся края рукавов кителя. А если рукава коротки, всегда кажется, что руки будто в самом деле длинные. И когда капитан на мгновение остановил взгляд на кистях моих рук, я почему-то вдруг сунул их в карманы брюк, почувствовал, что краснею, с досады засунул их поглубже и вызывающе уставился на хмурое лицо Бородулина. А тот, словно не заметив моей дерзкой позы и не предложив сесть, стал задавать вопросы: — Давно плаваете? — Третий год. — Старпомом работали? — Нет. — С каботажным плаванием знакомы? — Нет. — В Арктику приходилось ходить? — Нет. Я начинал злиться. Ужасно неприятно на все вопросы отвечать «нет». Чувствуешь себя беспомощным мальчишкой. А капитан отвернулся к иллюминатору и запыхтел трубкой. Когда он снова взглянул на меня, его глаза были холодными и жесткими. — Отход в рейс назначен через три дня. Потрудитесь успеть получить все снабжение. Имейте в виду, это вам не загранрейс. Здесь не привезут готовенькое к борту, здесь самому надо побегать, — поучал капитан. — Накладные и прочие документы у второго помощника. Завтра в двадцать ноль-ноль доложите мне лично о проделанной работе. — И, помолчав, он опросил: — Имеете ко мне вопросы? — Нет, не имею, — ответил я. — Кстати, хотел бы вам напомнить, что моряки в разговоре со старшими никогда руки в карманах не держат. Рекомендую прочитать книгу адмирала Степана Осиповича Макарова. Там на сей счет сказано предельно четко и ясно. Вы свободны. До свиданья. Руки у меня вдруг сами собой выскочили из карманов и вытянулись по швам. От этого я стал ненавидеть себя еще больше. Сгорая со стыда, я торопливо вышел на палубу. Да, радости тут будет мало. Как видно, он не станет прощать мне ни малейшего промаха. «Это вам не загранрейс», — вспомнил я скрипучий голос капитана. Старый сыч, сидит всю жизнь в каботаже и злится на весь свет. Его хмурая физиономия преследовала меня всю ночь. Тыча толстым обкуренным пальцем, он грозно спрашивал меня, маленького, испуганного человечка: «А вы ходили в Арктику?» Утром я боялся встретиться с капитаном, боялся его голоса, презрительного взгляда и старался не попадаться ему на глаза. Но не было минуты, чтобы я не чувствовал его за своими плечами. По наивности я полагал, что сумею получить все арктическое снабжение для судна в один день; стоит только правильно оформить и завизировать документы — и материалы будут на борту. Весь первый день ушел на беготню по отделам пароходства. Я носился по этажам управления и «ловил» подписи, бежал потом на склады пароходства, а ухмыляющиеся кладовщики говорили мне, что этих подписей мало, надо еще завизировать в бухгалтерии. И я летел обратно в пароходство. Путь не маленький — два километра, а транспортом моим были собственные ноги. Вот уж никогда не думал, что на свете есть столько начальников и каждый обязан расписаться на накладной о рукавицах. Наконец я собрал все документы, позвонил на судно, приказал боцману спустить катер на воду и подойти к складу № 5. «Будем получать снабжение», — обрадованно сказал я. А боцман хмыкнул в ответ что-то неопределенное и положил трубку. Когда я прибежал на склад, катер уже был там. Я с трудом разыскал заспанного кладовщика. — Скорей, скорей, дядя, нам некогда, — поторапливал я его. Тот лениво скреб ногтями свою небритую бороду и не торопясь разглядывал документы. Потом собрал их в кучу и вернул мне. — Не пойдет. — Что не пойдет? — Нет визы Иван Иваныча. — Какого еще Иван Иваныча? — Завскладом нашим, понятно? Он тут царь, бог и воинский начальник. Старпому надо бы знать порядки. Я готов был зареветь от злости. Весь день бегал, вызвал людей, катер, собрал все подписи, и вот мои старания оказались напрасными. «Нет визы Иван Иваныча». Да черт его знал, что он существует, такой Иван Иваныч! Я растерянно переводил взгляд с кладовщика на боцмана, на матросов, видел их ухмылки и… не знал, что делать. — Что же теперь? — проговорил я. — Приходите завтра. Он будет тут к обеду, — буркнул кладовщик. Я не выдержал, начал кричать на него. А кладовщик отпихнул меня от двери и укоризненно сказал: — Чего глотку дерешь? Слыхали мы эти песни, не испугаешь. Сказано нет, значит нет. Обратно мы ехали на катере молча. Я понимал, что в глазах боцмана и матросов мой авторитет теперь подорван основательно. Они, наверное, втихомолку смеются сейчас надо мной… К капитану я попал на доклад лишь в одиннадцатом часу вечера. Он сидел на диванчике в новеньком парадном костюме с нашивками до локтей и дымил трубкой. Как только я вошел, капитан снял с руки часы и протянул их мне. — Потрудитесь посмотреть, который сейчас час. — Двадцать два часа двадцать минут, — подавленно ответил я. — А вы должны были явиться ко мне в двадцать ноль-ноль. — Да, но… — Никаких «но». Я сижу и жду вас два с половиной часа, хоть у меня были несколько иные планы на этот вечер. — Зачем же вы сидели? Я же никуда не убегу, — вырвалось у меня. — Затем, — опять заскрипел голос капитана, — чтобы разъяснить вам то простое положение, что моряк обязан быть точным и аккуратным, наконец, элементарно дисциплинированным. Я готов был провалиться сквозь землю, мне было стыдно и вместе с тем во мне кипела злость на капитана. Ведь он же знает, что я не гулял! А капитан вдруг без всякого перехода сказал: — Докладывайте, что из снабжения сумели получить сегодня. Я выдавил из себя: — Ничего… — То есть как ничего? — Так… Я сумел только подписать документы, а получить ничего не успел. Дальше говорил лишь один капитан. Я опустил голову и молча слушал поток — о нет, не бранных! — гладких, отшлифованных, корректных фраз, в которых капитан выразил свое «недоумение» по поводу решения начальника пароходства послать в ответственный рейс такого «весьма беспечного молодого человека».